Харуки Мураками - Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий
В ту ночь ему снился странный сон, в котором он мучился жуткой, неописуемой ревностью. Настолько ярких, реалистичных снов он не видел уже очень давно.
На самом деле Цкуру очень плохо представлял себе, что это за штука – ревность. То есть, конечно, головой понимал. Например, то, что чувствуешь, когда кто-нибудь, не напрягаясь (как тебе кажется), получает должность, требующую ума и таланта, до которых тебе далеко. Или, скажем, когда узнаешь, что женщину, от которой ты без ума, по ночам обнимает другой. Зависть, досада, обида, депрессия и бессильная злость.
Однако сам Цкуру ничего подобного в жизни не испытал. Чужих ума и таланта себе никогда не желал, от страсти с ума не сходил, ни в кого не влюблялся – и никогда никому не завидовал. Находились, конечно, и у него причины для недовольства собой. Были и свои недостатки. Сам написал бы их целый список. Может, и не очень длинный, но уж двумя-тремя пунктами точно бы не ограничился. Но все эти недовольства с недостатками он держал при себе. Ни к кому не приставал и ни от кого ничего не требовал. По крайней мере, до тех самых пор.
И тем не менее в том странном сне он нестерпимо желал какую-то женщину. Кого – непонятно. Но она там присутствовала. Она могла отделять свою душу от тела. И говорила Цкуру: тебе я могу отдать только что-то одно. Либо душу – либо тело, но никак не все вместе. И хочу, чтобы ты выбрал прямо сейчас, ибо то, что останется, я отдам кому-нибудь еще. Но Цкуру хотел эту женщину всю, целиком – и не мог уступить половину ее другому мужчине. Это было бы слишком невыносимо. Он хотел ответить ей: «Ну, тогда мне не нужно от тебя ничего», – но тоже не мог. И увяз, как в болоте, – ни туда ни сюда.
Он чувствовал такую страшную боль, словно чьи-то огромные руки выжимали его как тряпку. Разрывая плоть и размалывая кости. Внутри у него все пересохло – так, словно каждую клетку тела поджаривали на сковородке. Злость сотрясала его. Злость на то, что он должен отдать кому-то ее половину. Эта злость превращалась в тягучую жидкость, которая вытекала из мозга его костей. Легкие словно взбесились, сердце колотилось, точно двигатель от выжатой до упора педали газа. А вскипающая темная жидкость растекалась по всем уголкам его тела.
Когда он проснулся, его трясло. Очень долго не мог понять, что это всего лишь сон. Стянул с себя взмокшую пижаму, попробовал вытереть пот. Но сколько ни старался, все тело оставалось липким и скользким. И тут наконец он осознал, а точнее – почувствовал кожей: вот она, ревность. Жгучая, неодолимая ревность к тому, кто хочет отнять у Цкуру то ли тело любимой женщины, то ли ее душу – то ли, если удастся, и то, и другое сразу.
Именно ревность, насколько он понял из этого сна, – самая безысходная тюрьма на свете. Ибо в эту тюрьму узник заключает себя сам. Никто не загоняет его туда. Он сам входит в свою камеру-одиночку, сам запирается, а ключ выкидывает через прутья решетки. И о том, что он там, не знает ни одна живая душа. Разумеется, если б он решился, то мог бы выйти оттуда в любую секунду. Ведь тюрьма эта находится в самой глубине его сердца. Но решиться-то он и не может: сердце затвердело, как камень. Вот что это такое – настоящая ревность.
Он достал из холодильника апельсиновый сок и выпил три стакана один за другим – горло пересохло до боли. Затем сел за стол и, глядя на рассвет за окном, попробовал успокоиться. Что же мог означать тот сон? Предсказание? Предупреждение? Уж не сам ли я послал его себе? Может, это будущий я, которого я даже не знаю, проламывает скорлупу – и вылупляется, как безобразное чудище, отчаянно пытаясь выбраться на свежий воздух?
Именно после этого, как позже отметил Цкуру, он перестал желать себе смерти. Разглядывая себя голого, он признал, что его отражение в зеркале – никак не он сам. Что в ту ночь он впервые пережил настоящие муки ревности (или что это было). И когда наступил рассвет, кромешная мгла всех этих пяти месяцев, проведенных у бездны смерти, наконец-то осталась в прошлом.
Видимо, именно в том странном сне жгучая ревность пронзила его душу, наткнулась на тягу к смерти, столь упорно повелевавшую им, и прогнала эту тягу прочь. Так сильный западный ветер прогоняет с неба угрюмые тучи – вот что полагал Цкуру.
И остались только тихие воспоминания, больше похожие на размытые миражи. Бесцветные – и спокойные, как море в штиль. Он сидел один в пустом старом доме и вслушивался в гулкие звуки огромных напольных часов, отмерявших секунду за секундой. Не раскрывая рта и не отводя глаз, просто глядел на ползущие стрелки. Завернувшись в эти воспоминания, как в тонкую прозрачную пленку, и опустошив свое сердце, он сидел и час за часом неумолимо старел.
Постепенно Цкуру начал более-менее нормально есть. Покупать свежие продукты, готовить себе простую здоровую пищу. Вот только снова набрать утраченный вес почти не удавалось. Похоже, за эти полгода его желудок совсем ужался. Стоило съесть хоть немного лишнего, тут же тошнило. А еще рано по утрам он стал плавать в университетском бассейне. Все-таки мышцы вконец одрябли, и даже по лестнице он уже не мог подняться без одышки, так что пришлось приводить себя в форму. Цкуру купил себе новые плавки, очки для ныряния и каждое утро проплывал кролем километр, а то и полтора. А кроме того, регулярно ходил в спортзал и молча качал мышцы на тренажерах.
Здоровое питание и занятия спортом принесли свои плоды, и еще через пару месяцев жизнь Цкуру Тадзаки вернулась в обычное русло. Он окреп, хотя фигура прежней не стала, осанка выровнялась, на лицо возвратился здоровый цвет. Иногда он даже просыпался утром с эрекцией, чего с ним не случалось уже давно.
Как раз тогда в Токио приехала его мать. Встревожившись, она решила проведать сына: в последнее время он говорил по телефону как-то странно, а на новогодних каникулах даже не приехал домой. Она просто лишилась дара речи, увидев, как Цкуру преобразился всего за несколько месяцев. Впрочем, ее вполне устроило его объяснение – нормальная, мол, акселерация в его годы, и ему требуется сейчас только одно, одежда другого размера. Мужает мальчик, решила мать и успокоилась. Сама она росла с сестрой, а к рождению Цкуру вскормила уже двух дочерей, и как воспитывать мальчиков, особого представления не имела. А потому с легким сердцем привела сына в универмаг и переодела во все новое – в основном от ее любимых «Брукс Бразерз». А старые его вещи выкинула или отдала в благотворительный фонд.
Внешность его и правда изменилась до неузнаваемости. От круглого, правильного лица ничем не примечательного юноши не осталось вообще ничего. Из зеркала на него смотрел молодой мужчина, чьи скулы словно вытесали стамеской. Глаза горели странным огнем – то был взгляд одинокого человека, который жаждет понять, куда ему следует двигаться. Щетина вдруг стала гуще, и сбривать ее теперь приходилось чуть не каждое утро. Волосы же он решил отрастить подлиннее.
Новый облик не вызывал у него самого ни особой симпатии, ни какой-либо неприязни. Очередная временная маска для выживания в обществе. И все же от того, что теперь он выглядел по-другому, ему было легче.
Как бы там ни было, юноша, которого когда-то звали Цкуру Тадзаки, умер. Задержал дыхание, чтоб раствориться в бурлящей мгле, и похоронил себя в тесной яме на лесной опушке. Тихо и незаметно, перед самым рассветом, когда люди еще спят глубоким сном. И остался навек в той могиле без надгробья. А тот, кто сейчас стоял перед зеркалом и продолжал дышать, – это новый «Цкуру Тадзаки», совершенно иной как снаружи, так и внутри. Только знал об этом пока только он сам. И рассказывать никому не собирался.
Он по-прежнему ездил на какие-нибудь станции, делал зарисовки, а также ходил на лекции в вузе. По утрам просыпался, принимал душ, мыл голову, после еды обязательно чистил зубы. Каждое утро убирал постель, гладил рубашку, стараясь не оставлять себе ни минуты свободного времени. Каждый вечер по два часа перед сном читал книги. В основном – исторические или биографии. Все эти привычки завелись у него чуть ли не с детства и много лет помогали ему жить. Только он уже не верил в нерушимые союзы – и больше не чувствовал теплоты под названием chemistry.
Каждый день он вставал перед зеркалом в ванной и разглядывал собственное отражение. И постепенно освоился в «новом себе» (точнее – в «себе измененном»). Примерно так же, как осваивают иностранный язык, зазубривая новую грамматику.
А потом у него появился друг. Случилось это в июле, почти через год после того, как от него отреклись те четверо из Нагои. Парень этот учился в том же вузе, на два курса младше. Познакомились они в университетском бассейне.
4
Как и Цкуру, тот парень ходил туда плавать по утрам. Вскоре они привыкли друг к другу и стали общаться уже накоротке. Поплавав, оба вместе одевались, а то и завтракали в кафе. Учился он на физфаке. Разговоры будущих физика и инженера, пусть даже из одного вуза, поначалу напоминали беседы между представителями разных цивилизаций.
