Ираклий Квирикадзе - Пловец (сборник)
Так я остался один.
Мать, о которой я ни разу не упоминал в своих записках, я не знаю. Она живет где-то с каким-то подполковником, может, он полковник, а может, уже и генерал.
На время распрощаемся с морем, с людьми, которые связаны с морем неразрывными узами, и войдем в мир Сумбата Соломоновича Ханукашвили, моего тестя.
Сумбат Соломонович был родом из деревни, которую четверть века назад покинул, купив комнату в центре Тбилиси, в том самом Музейном переулке, где жил я у родственников. Будучи деревенским жителем, он умел удивительно точно подражать голосам животных и птиц. Дом утром пробуждался от его петушиного крика. Он веселил и развлекал нас, детей, соловьиными трелями, пением иволги, жаворонка, буйволиным мычанием. Во дворе он огородил участок, обнес его сетчатой проволокой и стал выращивать кур, которых продавал одним соседям за дешево, другим по обычным рыночным ценам. Сумбатовские куры, вскормленные на кукурузном зерне, обладали нежным вкусным мясом, пользовались всеобщим успехом.
С курами произошла одна скандальная история.
Кто-то стал их воровать. Сумбат Соломонович не спал ночами, выслеживая таинственного вора. К каким только ухищрениям он ни прибегал, но куры исчезали из курятника. Работая весовщиком на складе геологического управления, он принес со своего склада прожектор и сигнальную сирену. Установил их в курятнике. Ночью, как только вор открыл бы дверцу курятника, сирена должна была взвыть, а прожектор ослепить вора. Так и произошло, но Сумбат Соломонович не ожидал, что вор, дико испуганный резкой вспышкой и адским воем, упадет в обморок, что три дня его будут возвращать к жизни, что он на всю жизнь потеряет речь и будет судиться с Сумбатом Соломоновичем. На суде вор жестами и письменными объяснениями доказывал, что он случайно прикоснулся к дверям курятника и требует возмездия за нанесенный ему физический ущерб. Сумбату Соломоновичу присудили два года. Он отсидел год. За время отбытия наказания курятник снесли.
Вышло постановление, запрещающее в черте города Тбилиси держать домашних животных и птиц. Постановление это вряд ли было реакцией общественности на инцидент, произошедший в Музейном переулке, но так или иначе сносили курятники, выпроваживали коров и свиней за черту города. Боролись с теми, кто тайно продолжал держать живность.
Когда Сумбат Соломонович вышел на свободу, кто-то предложил ему работу, где он мог использовать свой талант подражателя голосам разных животных и птиц. Он стал выслеживать тайно оставленных в городе коров, свиней, баранов, кур. Он целыми днями ходил по окраинам города в районах Кукиа, Ортачали, Багеби, Авчала, Сабуртало. Эти улицы примыкали к полям, огородам, где во дворах, в сараях, в домах были заперты те, кто с радостным мычанием, блеянием, хрюканьем, кудахтаньем откликался на великолепную имитацию мычания, блеяния, хрюканья, кудахтанья Сумбата Соломоновича. Он останавливался около забора подозрительного дома или влезал на дерево и заливался громким «кукареку» или «мм-м-у!». Он штрафовал хозяев за незаконное содержание животных, но чаще брал взятки за молчание.
Однажды его навели на след. В многоэтажном доме, в квартире под самой крышей, он увидел клетки, в которых сидели сотни белых кур. Клетки стояли во всех трех комнатах, громоздясь друг на друге от пола до потолка. Сумбат Соломонович раскрыл свою папку и стал составлять акт. Он расспрашивал о ведении этого крупного куриного хозяйства. Внешне был строг, в душе восторгался, аплодировал: идеальная чистота, куры закалывались в ванной на продажу, чтобы заглушить куриные голоса, постоянно играло радио и заводился патефон. Специфический запах выветривался вентиляционной установкой.
Сумбат Соломонович вышел с этой «птицефермы», постоял перед домом, вслушиваясь в звуки с верхнего этажа, внюхиваясь в запахи, но ничего подозрительно не заметил и не почувствовал. «Ловкачи!» – сказал Сумбат Соломонович с восхищением.
Вскоре он знал всех хозяев, держащих коров, свиней, баранов, кур в черте города Тбилиси. У Сумбата Соломоновича появились деньги. Несколько раз мы, дети двора, видели его в ресторане летнего сада «Стела». Он взбирался на эстраду, одаривал оркестрантов, те играли «Танец с саблями» Арама Хачатуряна, а Сумбат Соломонович свистел в микрофон. «Танец с саблями» получался у него не хуже, чем у самой Таисии Саввы. Он знал весь репертуар мастерицы художественного свиста: «О, голубка моя», «Вишневый сад», «Лула, бай-бай»…
Я дружил с его дочерью Тамуной. В нашей дворовой компании она проходила за парня-сорвиголову. Каждый вечер мы залазили на крышу дома по улице Сулхан-Саба и попадали на чердак клуба имени Ворошилова, брели в потемках до чердачного люка, открывали его и спрыгивали в темный кинозал. Если он был полон зрителей, мы смотрели кино, свесив головы из люка. Показывали трофейные фильмы с участием Дины Дурбин, Марики Рок, Роберта Тейлора, Гарри Купера. «Приключение венецианца» мы смотрели раз двадцать. Во время эпизода, где Марко Поло учит японок целоваться, Тамуна повернула ко мне голову, и я впервые в жизни прикоснулся к женским губам.
Нам было по четырнадцать лет. Мы целовались всюду – в кинотеатрах, в подъезде нашего дома, в чужих подъездах, в Ботаническом саду, в пантеоне среди могил великих поэтов. Поцелуи были горячими и девственными.
Тамуна невероятно быстро росла. В шестнадцать лет, когда мы кончали школу, она была на голову выше меня, занималась в секции ядра, установила рекорд девушек Грузии и перестала встречаться со мной.
Семья Сумбата Соломоновича переехала в Сабуртало, раза два я был у них в квартире на девятом этаже и не мог разобраться в странных металлических конструкциях, возводимых Сумбатом Соломоновичем.
Гигантские клетки тянулись вдоль стен, вытяжные вентиляционные трубы монтировались на потолке. Рабочий-газосварщик сидел в одной из клеток и паял прутья.
Я спросил Сумбата Соломоновича, что это за сооружение.
Он засмеялся и сказал:
– Знаешь, почему белые медведи долго живут?
– Нет.
– Потому что они нелюбопытные…
Когда я уходил, Тамуна не вышла меня провожать.
В лифте я думал о том, как умещается в этой узкой кабине моя пышнотелая возлюбленная. Несколько раз ходил на стадион «Локомотив», издали следя за полетом ядра, выпущенного ее сильной рукой. Я сидел на трибунах пустого стадиона и мял в кармане пальто пакетик сладкого арахиса, любимого ею.
А новый друг Тамуны, дискобол, в это время показывал ей ошибку при толчке, он положил руку на ее широкую талию, и они синхронно раскачивались, прижав друг к другу свои большие тела.
…Я поступил в Пушкинский институт. Меня увлекла история. Старые книги отца, перешедшие ко мне по наследству, сыграли важную роль в моей любви к истории. К сожалению, я не получил в наследство физическую мощь своего отца и деда. Думбадзевская генетика на мне слегка споткнулась. Увы, но это так!
После окончания института я не стал учителем истории. Восемь лет работал экскурсоводом на центральной туристической базе, разъезжая номерными маршрутами по всей Грузии. Маршрут № 10: Тбилиси – Сигнахи – Телави – Кварели – Икалто – Тбилиси. Маршрут № 109: Тбилиси – Кутаиси – Батуми. Я получал удовольствие от своей работы.
…В желтом «Икарусе» я сижу с микрофоном в руках и объясняю женщинам и мужчинам всех возрастов и национальностей: казахам, туркменам, эстонцам, жителям Тюмени, Тамбова, Йошкар-Олы, что они видят вправо от автострады Земоавчальскую гидроэлектростанцию – первенец ГОЭЛРО, в который так не верил знаменитый фантаст Герберт Уэллс. Я показываю им Джвари, храм Святого Креста, у подножия которого сливаются Арагза и Кура. В пещерном городе Уплисцихе участники маршрута разбредаются по пещерам. Шофер «Икаруса» беспрерывно сигналит, созывая группу. Вот последняя парочка, раскрасневшаяся от поцелуев, вбегает в автобус…
В Сурами группу приводит в трепет история о мальчике, живьем замурованном в крепостную стену.
На винном заводе всех угощают традиционным стаканчиком вина, пущенным по кругу. Глядя на сорокатонную бочку, кто-то из мужчин острит: «Вот бы увезти ее с собой в Барнаул…»
В Восточную Грузию автобус взъезжает с песней. Зрелая женщина из Житомира, вглядываясь в ущелье, говорит со вздохом.: «О где тот джигит, который похитит меня и умчит в горы?» Но никто не скачет ей навстречу. Она грустно глядит в окно.
В Кутаиси, в лесах Сатаплия, все молча разглядывают застывшие на вулканической лаве следы динозавров. По вечернему темному лесу туристы идут сбившись в тесную кучку. Не дай бог, выйдет из чащи динозавр: хоть он и травоядный, но все-таки боязно и жутковато. «Давайте споем „Цицинателу“», – предлагает кто-нибудь из знатоков грузинских песен. Группа поет не очень стройно, но для отпугивания динозавров вполне пристойно.
Утром у белых руин храма Баграта я рассказываю о нашествии турок, разрушивших эту жемчужину средневековой архитектуры. В полдень во дворе Гелатской академии группа вновь разбредается, лишь немногие энтузиасты записывают в блокноты мой рассказ о Давиде Строителе, Иане Петриции, Арсении Икантовели.
