АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ - Газогенератор (Части 1-3)
Наряд по камбузу был самым неприятным – на мойке в кипятке до волдырей обжигали себе руки, а потом едко пахнущий щёлоком порошок-посудомой разъедал раны. Да что вообще на КМБ приятного? Полдня маршируешь на плацу, а остальные полдня занимаешься какой-то ерундой, в виде бесчисленных уборок территории и наведения порядка в кубрике. После наведённого порядка обычно следует донаведение порядка, и так до бесконечности. Сержант надзирает с нравоучениями, что при нормальном мытье полов по лицу обязан катиться пот, а с пола должна смываться краска до дерева. Пот катился, и краску смыли. Но на этом пот не кончался – в перерывах между уборками бегали кросс или как-нибудь по иному насиловали свои организмы на физо. Если заставят читать Устав, то это отдых, правда наверняка заснёшь, а заснул – немедля пойдёшь мыть туалеты. Ещё надо орать патриотические песни, немного стрелять из автомата, копать ямы и тут же их закапывать, козырять дуракам-сержантам и вообще кому ни попадя, и гнобить, гнобить, гнобить. Свой протест гнобить. Доводить себя до состояния бездумного раба, некой машины, в которой запрограмирован десяток команд, с вводным модулем «так точно!» и «есть!».
Портянки научились мотать – потертости и волдыри постепенно исчезали. До памятника, дота Типанова (а это шесть кэмэ), уже бегали не падая. Руки от лопат, гирь и турничной перекладины стали как у рудокопов, кожа забурела и покрылась многочисленными ссадинами, под обломанные ногти, казалось навсегда въелась грязь, пальцы в страшных болючих заусеницах, ладони с толстенными мозолями, о которые смельчаки тушили сигареты. Глядя на них, трудно верилось, что через полтора десятка лет некоторые из этих рук будут ловко раздирать спайки клапанов в живых сердцах, восстанавливать кровоток в мозгах, а то и под микроскопом невидимыми тонюсенькими нитями пришивать чьи-то другие, оторванные руки. Многим рукам такого не дано, им суждено денно и ношно долбать клавиши печатных машинок, рожая очередные научные перлы, а некотрым выпадет лишь козырять и сжимать стаканы с казёным спиртом. Каждому своё, но это в каком-то нереальном будущем. В реальном настоящем пока всем всё одинаково.
Раз в неделю водили в баню, а по субботам водили в клуб. В клубе крутили какое-нибудь дрянное кино, три четверти его не смотрело, а моментально проваливалось в сон, развалившись на деревянных неудобных креслах тёмного кинозала. Усиленно стали учить присягу, КМБ подходил к концу. Перед присягой маршировали больше обычного и дольше орали песни. Как-то присев просто так в курилке некурящий Фил стрельнул сигарету. От табачного дыма закружилась голова, но пришло некоторое, уже порядком затоптанное ощущение собственной крутости. В первый свободный момент Фил сбегал в «чипок», маленький военторговский буфет-окошко, и там купил себе пачку «Беломора». Он будет как все, он начнет курить. Курить он начал, по началу совершенно без удовольствия, чисто из солидарности к окружившей его «взрослости». Терпкий табачный дым драл голосовые связки, без того сорванные громким пением, и в результате Фил сильно охрип.
Наконец загрузились в автобусы и уехали в Ленинградский «Пентагон», как на академическом слэнге называлось курсантское общежитие, по форме реально напоминавшее знаменитое министерство обороны США. Разобрались с кроватями в казарме, сходили строем на склад за новой формой, опять подшивались до поздна. Затем смотр в парадной одежде. По каким-то семейным обстоятельствам, начальник курса, которым оказался тотже майор-проныра по фамилии Коклюн, привёл на это курсовое построение свою маленькую дочку. Все как положено застроились, заровнялись, засмирнялись, доложили, отчитались. И тут дитё, что рядом с начальником стояло, громко так всему строю и заявляет: «А вы все ГОВНЫ!» Видать, дома наслушалась папочкиных разговоров. Сквозь едва сдерживаемый смех, Коклюновым подопечным стало понятно, какого мнения о них придерживается родной начальник.
Всё, завтра присяга, а с ней и воинская ответственность с присвоением звания «рядовой». На присяге Фил по рыбьи широко открывал рот, из-за посаженного горла его осипшых слов почти не было слышно. Вот автомат передан следуюшему, шагом марш к столу, там Фил размашисто подписывается перед только что зачитанным текстом. И на хрена его было учить наизусть, если всем с листа читать дают? Наверное так надо для серьёзности момента. Бахнул оркестр, и новоиспеченные вояки впечатали бодрым строевым мимо трибун стадиона Академии, где сидело начальство и многочисленные родственники. Послезавтра первое сентября, первый учебный день курсанта-медика.
– Три года крематорий (Глава 5)
На следующий день всех погнали в библиотеку за книжками. Ой, маманя родная!!! Разве ЭТО возможно прочитать?! Про выучить вообще молчим. Многотомный анатомический атлас Синельникова – да ведь каждый том по размеру с Большую Советскую Энциклопедию. Учебник Анатомии Привеса – тридцать на сорок сантиметров, толщина сантиметров двенадцать, страниц этак восемьсот с гаком. Половина текста состоит из названий по-латыни, которые надо знать. Учебник Анатомии Тонкова – формат такой же, страниц много больше, текст более мелкий. А ещё всякие там Истории Партиии, учебники латинского языка и бесчисленные мелкие кафедральные книжки по физикам-химиям. А ещё Ленин, Владимир Ильич. Чёрт возьми, ну это уж точно читать не будем – парень 53 тома умудрился накатать. Хоршо, что помер рано, дожил бы до седин ныне здравствующего Ильича, то наверное было бы все сто пятьдесят три. Кстати о нынешнем Ильиче не забыли – работы Леонида Ильича Брежнева и материалы последнего партийного съезда тоже в списке обязательных учебных пособий.
Книжки рассовали, выспались, и началась первая лекционная неделя. Халява. Это не уроки, сиди себе и слушай по три лекции в день. Феликс времени не терял, он учился эти лекции конспектировать, то есть как можно более быстро и подробно записывать. Школьный почерк для такого дела подходил плохо, на глазах почерк стал меняться, приближаясь по виду к помехам в телевизоре, и вскоре стал читабелен только для него самого. То есть началось формирование настоящего медицинского почерка. После шестичасовой неприрывной писанины рука болела, как у первоклашки. На последем часу, когда рука уже окончательно не могла писать, Фил решил чуть подшутить над сержантом Мамаем-Хайруловым, расквитаться за случай с демонстративным отдиранием погон. Как и все сержанты, Мамай поступал из армии, где по своему званию и выслуге числился старослужащим, и согласно своему «дедовскому» статусу он из своей пилотки всегда что-то модное делал. Фил стащил у него пилотку и не торопясь (полчаса лекции впереди), обстоятельно, мелким, почти фабричным стежком зашил её своей подписанной зелёной ниткой. Конец лекции. Встать, смирно и все дела, до свидания, товарищи курсанты. Мамай берёт пилотку, пытается её раскрыть, чтобы надеть на голову – зашито. Переворачивает, пытается открыть – зашито! На лице недоумение. Опять переворачивает – зашито. Брови на лице лезут аж к границе роста волос, благо недалеко, а в глазах: «Замуровали, демоны!» Ещё раз лихорадочно крутит и уже вслух: «ЗАШИТО, бля!!!» В общем, по разным свидетельствам очевидцев сержант перевернул пилотку от четырёх до шести раз, пока догадался. Причем Филу лично вспоминается скорее шесть, чем четыре.
Наконец пошли первые уроки. Мозги от дьявольской латыни порой влетали в ступор, как зависнувший компьютер – все проклинали этот мёртвый язык. Фил завёл малюсенький блокнот, куда выписывал слова и термины, а потом доставал его из кармана в любом месте, за исключением моментов, требовавших хождения по сложным траекториям. Соблюдая прямолинейное движение, например при хождении строем, он смело читал свой рукописный фолиант-"лилипутик". Пошли первые оценки, на удивление хорошие.
Вот первое занятие по нормальной анатомии. Да пока только кости, вон кучки позвонков на главном мраморном столе, но в класс входить страшно – вокруг полно «консервированных» трупаков, которых потрошит второй курс. Второкурсников сейчас в классе нет, и первокуры хозяева положения. Страх перед двойками быстро пересиливает страх перед мертвецами, а мальчишеское любопытство толкает их немножко поисследовать. В одном из классов стоят ванны Гайворонского – этакие гробы, залитые специальным раствором. Открой крышку и покрути ручку – из мутной «водички» на решётке всплывает мёртвое лицо, затем и всё тело. Эти трупаки уже полностью «разделали», кожи и жира на них нет, видны каждая мышца, нервик, сосуд. На блестящих столах из нержавейки лежат обычные трупы, скромно прикрытые белыми простынками. Чтоб не разлагались, кровь из них слита как из туши на бойне, а вместо неё в сосуды каждого вкачано ведро формалина. Запаха тухлятины нет. Почти. То есть он присутствует, но резкая формалиновая вонь перешибает трупную. На первом перерыве, как только вышел старлей-препод, аккуратненько и боязливо, пока только пинцетом, Фил открывает одно из тел в их классе. Ух ты – баба! Все собираются вокруг, с интересом комментируют увиденное. Лет этак под тридцать, кожа в татуировках, зечка наверное.
