Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру
Ветер усилился и стал холоднее, он поднимал сухие листья, крутил их в воздухе, а доктор рассказывал нам, что раз в два года он ездит за границу на поиски прекрасных мраморных статуй, чтобы перевезти их через океан и присоединить к своей коллекции. В прошлую поездку ему особенно повезло: он вернулся с вполовину уменьшенной копией роденовского «Поцелуя».
Я вздохнула вместе с ветром. Я не хотела уезжать. Мне нравилось здесь с ним, с Хенни и с этим садом, который совершенно заворожил меня, внушая каким-то образом, что я очаровательна, прелестна, желанна.
— Все мои розы уже старые, их потомки не дают устойчивого аромата, — говорил доктор Пол. — А зачем вообще нужны розы, если они не пахнут?
В затухающем жемчужном свете уходящего дня его блестящие глаза встретились с моими. Мой пульс участился, я опять вздохнула. Интересно, какая у него была жена, и как это быть любимой таким, как он? Я виновато отвела глаза, чтобы он не прочитал моих мыслей.
— Ты чем-то обеспокоена, Кэти? Чем?
Его вопрос застал меня врасплох, словно он уже знал все мои тайны. Крис повернул голову и предостерегающе на меня посмотрел.
— Это просто ваш красный свитер, — глупо ответила я. — Его Хенни вам связала?
Он слегка хихикнул и посмотрел вниз, на свой красивый свитер.
— Нет, не Хенни. Его связала мне на день рождения моя старшая сестра и прислала в посылке. Она живет на другом конце города.
— А почему ваша сестра послала вам подарок посылкой, а не просто принесла? — спросила я. — И почему вы не сказали нам про свой день рождения? Мы бы тоже подарили вам подарки.
— Ну, — начал он, устраиваясь поудобнее и закидывая ногу за ногу. — День моего рождения прошел незадолго до того, как вы сюда приехали. Мне исполнилось сорок — на тот случай, если Хенни вам еще не сказала. Тринадцать лет назад я овдовел, и моя сестра Аманда не разговаривает со мной с того самого дня, когда моя жена и маленький сын погибли в катастрофе.
Его голос упал, а взгляд, мрачный и отрешенный, блуждал в пространстве.
Палые листья катились по газону, ложились на ступени, словно сухие коричневые утята. Все это напомнило мне одну запретную ночь, когда мы с Крисом так страстно молились, прижавшись друг к другу, на холодной скользкой крыше под луной, которая смотрела на нас, как нахмуренный глаз Господа. Чем можно искупить тот страшный грех? И можно ли? Бабушка бы, конечно, быстро сказала:
— Нет! Вы достойны самого страшного наказания! Дьяволово отродье, я всегда это говорила!..
Я сидела, не в силах справиться с воспоминанием, и вдруг Крис заговорил.
— Доктор, мы с Кэти обсудили все и решили, что теперь, когда Кэрри выздоровела, нам нужно уезжать. Мы глубоко признательны вам за все, что вы для нас сделали, и мы непременно возвратим вам все до цента, пусть на это и уйдет несколько лет… — его пальцы крепко стиснули мои, чтобы я не сказала лишнего.
— Подожди, Крис, — перебил его доктор, выпрямляясь в кресле и прочно ставя обе свои ноги на землю. Без сомнения, он собирался говорить серьезно. — Не думайте, что я этого не предвидел. Я каждое утро просыпаюсь в холодном поту от страха, что вы уже уехали, и я вас больше не увижу.
Я искал законный способ взять вас под мою опеку и обнаружил, что это не так сложно, как я думал. Такое впечатление, что почти все сбежавшие дети говорят, что они сироты, так что мне нужны доказательства того, что отец ваш действительно умер. Если же он жив, я должен добиться его согласия, а также согласия вашей матери.
Я задохнулась. Согласия нашей матери? Значит, мы должны снова увидеть ее! Я не хочу ее видеть! Никогда!
Заметив мое волнение, он мягко посмотрел на меня и продолжал:
— Суд вызовет вашу мать присутствовать на слушании дела. Если бы она жила в этом же штате, ее бы заставили явиться в трехдневный срок, но поскольку она живет в Виргинии, ей предоставят три недели. И если она не возражает, то вместо временной опеки над вами я получу право на постоянную опеку, но только в том случае, если вы дадите согласие на это и подтвердите, что я опекал вас хорошо.
— Вы прекрасно нас опекали! — выкрикнула я. — Но она не приедет! Она хочет, чтобы о нас никто не знал. А если мир узнает о нас, то она потеряет все свои деньги! И, может быть, ее муж от нее отвернется, когда узнает, что она скрыла от него наше существование. Могу поспорить на что угодно, что если вы решитесь добиваться постоянной опеки над нами, вы ее добьетесь, но не будете ли вы потом жалеть?
Рука Криса сильнее сжала мою руку, Кэрри смотрела на меня огромными испуганными глазами.
— Скоро Рождество. И неужели вы хотите, чтобы я опять встречал праздник в одиночестве, наедине с собой? Вы здесь уже почти три недели, и я говорил всем, кто спрашивал, что вы — дети моих родственников, которые недавно умерли. Я совершаю этот шаг не в ослеплении. Мы с Хенни много думали об этом. И она считает так же, как и я, что нам будет хорошо с вами. Мы оба хотим, чтобы вы остались. Когда в доме дети, дом больше похож на дом. Я давно уже не чувствовал себя так хорошо, и давно уже не был так счастлив. С тех пор как жены и сына нет в живых, я отвык иметь семью. Но за все это время я ни разу не захотел вернуться к холостяцкой жизни. — Его голос из убеждающего становился все более и более задумчивым. — Мне кажется, это веление судьбы — стать вашим опекуном. Мне кажется, Бог сулил Хенни оказаться в том автобусе, чтобы она привела вас ко мне. И если таково веление судьбы, кто я такой, чтобы отказываться? Вы — это дар небес, посланный мне во искупление моих прошлых ошибок.
Ух! Дар небес! Я сдалась больше, чем наполовину. Я понимала, конечно, что людям свойственно находить убедительные мотивировки, оправдывающие их желания, я прекрасно понимала это. И тем не менее, когда я вопросительно посмотрела на Криса, глаза мои были полны слез. Он встретил мой взгляд и в замешательстве потряс головой, не понимая, чего же хочу я. Когда он заговорил, глядя все еще на меня, а не на доктора Пола, его рука железной хваткой сжимала мою.
— Мы сочувствуем вам в потере жены и сына, сэр. Но мы не сможем заменить их, и я не знаю, вправе ли мы отяготить вас расходами на троих чужих детей. — Затем он добавил, глядя доктору прямо в глаза: — Подумайте также о том, как будет ужасно, если вы, оформив опекунство над нами, найдете себе другую жену.
— Я не собираюсь жениться еще раз, — как-то странно ответил он.
И продолжал уже более спокойно:
— Мою жену звали Джулия, а сына Скотти. Когда он умер, ему было всего три года.
— О, — вздохнула я. — Как страшно потерять такого маленького сына и жену тоже.
Его видимая скорбь и раскаяние попали в цель и растрогали меня: я была в том же настроении.
— Они тоже попали в катастрофу, в автокатастрофу, как наш папа?
— В катастрофу, — коротко ответил он, — но не автомобильную.
— Когда наш папа погиб, ему было всего тридцать шесть лет, мы праздновали день рождения — торт, подарки… он так и не пришел, вместо него пришли два полисмена…
— Не надо, Кэти, — мягко сказал он. — Ты мне уже рассказывала. Переходный возраст нелегок для всех, но еще тяжелее оказаться в одиночестве, без поддержки, без приличного образования, почти без денег, ни семьи, ни друзей…
— Но нас ведь трое! — стойко возразил Крис, продолжая испытание. — Нам не грозит одиночество!
Пол продолжал:
— Если я вас не устраиваю, и того, что я делаю для вас недостаточно, тогда поезжайте во Флориду, желаю успеха. Твои занятия, Крис, а ведь ты почти у цели, полетят псу под хвост, и ты, Кэти, можешь забыть о мечтах стать балериной. Но вы хоть на минуту задумались о том, что будет с Кэрри? Как вы обеспечите ей счастливую жизнь и здоровье? Я отнюдь не принуждаю вас остаться, вы поступите так, как вы хотите и считаете нужным, но подумайте, что лучше: я и возможность исполнения мечты или суровый, неведомый мир?
Я сидела на перилах рядом с Крисом, наши руки сплелись. Я хотела остаться. Я хотела, чтобы доктор устроил жизнь Криса, не говоря уже о Кэрри и о себе самой.
Южный ветер ласкал мои щеки и шептал, успокаивая, что все будет хорошо. На кухне Хенни делала тесто для свежих рогаликов к завтраку, которые мы ели по утрам, намазывая маслом. Масло — то, чего мы были напрочь лишены раньше, и особенно страдал от этого Крис.
Все здесь прельщало меня: и ветерок, и мягкий, ласковый блеск глаз доктора. Даже звон кастрюль и сковородок Хенни звучал, как райская музыка; так долго я жила с тяжестью в сердце, а сейчас на сердце становилось легче. Может быть, действительно сказки иногда сбываются? Может быть, мы оказались достойны того, чтобы жить в этом Божьем Раю, может быть, мы вовсе не проклятые ростки дурных семян, брошенных в дурную почву.
Но сильнее слов доктора, сильнее того, что стояло за мягким блеском его глаз, меня убеждала кружащая голову сладость аромата роз, которые все цвели, хотя уже была зима.
