Дэвид Николс - Мы
Возможно, она задумала свой побег уже тогда.
19. Шипение в полях
Когда жена сказала, что уйдет с началом осени, подошла ли моя жизнь к концу? Развалился ли я на части, влачил ли жалкое существование изо дня в день?
Разумеется, последовали бессонные ночи, слезы и обвинения, но времени на нервный срыв у меня не было. Кроме того, Алби заканчивал свои «занятия» по искусству и фотографии и возвращался усталым после трафаретной печати или обжига горшка, поэтому мы соблюдали осторожность, выводили на прогулку нашего пса, стареющего и страдающего от газов лабрадора по кличке Мистер Джонс, отходили на какое-то расстояние от дома и шипели над его головой в полях:
— Поверить не могу, что ты преподнесла мне такой сюрприз!
— Ничего я не преподносила, я чувствовала это уже много лет.
— Но ты ничего не говорила.
— Это совсем не обязательно.
— Преподнести сюрприз, тем более в такое время…
— Прости, я старалась быть честной…
— Я все же думаю, нам следует отменить Большое турне…
— С какой стати?
— Ты все еще хочешь поехать? С этим мечом, зависшим над нами?
— Думаю, да…
— Похоронный кортеж, путешествующий по Италии…
— Совсем не обязательно. Может быть и весело.
— Если хочешь отменить отели, то нужно это делать сейчас.
— Я только что сказала, что хочу поехать. Почему ты никогда не выслушаешь?..
— Потому что, если ты действительно живешь в аду…
— Не впадай в мелодраму, милый, это не поможет.
— Не знаю, зачем ты это предложила, если не хотела…
— Но я хотела и до сих пор хочу! — Она остановилась, взяла меня за руку. — Давай отложим другие решения до осени. Отправимся все вместе путешествовать, проведем фантастическое время с Алби…
— А потом вернемся и распрощаемся? Тебе даже не придется распаковывать чемодан, просто зашвырнешь его в такси — только тебя и видели…
В этом месте она обычно вздыхала и брала меня под локоть, как будто ничего не случилось.
— Там видно будет. Посмотрим, как все получится.
И мы вели Мистера Джонса домой.
20. Карты
Маршрут сформировался: Париж, Амстердам, Мюнхен, Верона, Венеция, Флоренция, Рим и Неаполь. Конечно, моей жене довелось побывать почти во всех этих городах, совершая эпическую одиссею, во время которой она, прежде чем поступить в школу искусств, в течение нескольких лет курила марихуану, целовалась с местными парнями, работала официанткой, гидом, няней. В первые дни нашего романа, когда моя работа и ничтожные финансы позволяли, мы иногда летели дешевым рейсом в какой-нибудь европейский город; и при виде скамейки, бара или кафе Конни пускалась в воспоминания о тех временах, когда она с друзьями целую неделю, которую они провели на Крите, спали на пляже, или рассказывала о дикой вечеринке на заброшенной фабрике недалеко от Праги, или о безымянном юноше, в которого она безумно влюбилась в 1984-м в Лионе, — механике с завода «Ситроен», пропахшего машинным маслом, с сильными руками и сломанным носом. Я обычно улыбался, хоть и с трудом, старался сменить тему, но «повидать мир» для Конни означало что-то другое. Была там, поимела его — так мы шутили. Европа означала первую любовь и закаты, дешевое красное вино и самозабвенные объятия.
Подобного путешествия мне в свое время не устроили, частично из-за отца, ярого патриота, негодовавшего, что мир отказывается подчиниться, освоить приличный английский и жить, как мы. Всё, даже с отдаленным намеком на «иностранное», вызывало у него подозрение: оливковое масло, метрическая система, ресторанная еда, йогурты, мимы, покрывала, удовольствия. Его ксенофобия не ограничивалась одной Европой; она приняла международный характер и не знала границ. Когда мои родители приехали в Лондон, чтобы отпраздновать мою докторскую диссертацию, я совершил ошибку, решив изобразить из себя космополита, и отвел их в китайский ресторан в Тутинге. «Чианг-Май» отвечал основным ресторанным критериям отца в том плане, что был пугающе дешевым и беспощадно освещенным («чтобы было видно, что за дрянь ты ешь!»), тем не менее я до сих пор помню выражение его лица, когда ему вручили пару деревянных палочек. Он наставил их на официанта, словно нож-финку. «Нож и вилку. Нож. И. Вилку».
Разумеется, мы спорили. О туннеле под Ламаншем он отзывался так: «Все равно что оставить входную дверь открытой». Что, по его мнению, могло случиться? — поинтересовался я. Что в Фолкстон, Кент, хлынет мародерствующая толпа тореадоров, трактирных официантов и торговцев луком? Если по справедливости, то отец потерял своего отца в Бельгии в 1944-м, и, наверное, это обстоятельство в какой-то степени оправдывает его враждебность, хотя она иррациональна для такого рационального человека. Для моего отца «заграница» означала странное, неизвестное место, где молоко имеет подозрительный привкус и не скисает неестественно долгое время.
Да, я не повидал мира; по правде говоря, до встречи с Конни я едва знал Европу. Куда бы мы ни отправились, она успела там побывать. Ее европейская карта была плотно утыкана красными булавками, обозначающими украденные рюкзаки, пропущенные рейсы, томные поцелуи в регулярных парках, опасность беременности, свежие апельсины, сорванные с дерева, и анисовую водку на завтрак. Впервые оказавшись в ее квартире, я скользнул взглядом по фотографиям, прилепленным к холодильнику: Конни в стиле новой волны и ее сокурсницы с напомаженными перманентами, посылающие воздушные поцелуи прямо в камеру или курящие топлес — топлес! с сигаретами! — на балконе в Сицилии.
Впервые оказавшись в ее квартире. Да я пока даже порога не переступил. Она все еще разговаривала с Джейком.
21. Катапультируемое кресло
Когда с нелепым десертом сестры было покончено, нас всех попросили поменяться местами и «пообщаться». Конни и Джейк слетели со своих стульев со скоростью катапультируемого кресла. Что касается «общения», то оно вылилось в продолжение начатого разговора, только уже за другой частью стола, и на моих глазах акробат вынул откуда-то, не знаю откуда, возможно из своих колготок, небольшой полиэтиленовый пакет с застежкой, в котором лежали пыльные конфеты; их он и предложил Конни, а та с кивком, чуть ли не покорно пожав плечами, приняла их, после чего пустила пакетик по кругу. Наверное, конфеты были не очень вкусные, потому что каждый клал их в рот с гримасой и тут же запивал водой. Вскоре я оказался между двух актеров под кайфом — положение, по всем экспертным оценкам, подтвержденным с тех пор, из самых худших, в каком может оказаться биохимик. Один из актеров начал свой спектакль-представление, рассчитанное на одного актера, но, как мне показалось, и одного было чересчур много, а когда полиэтиленовый мешочек дошел до нас, он потряс им перед моим носом. Сестра, сидевшая за противоположным концом стола, энергично закивала, округлив глаза.
— Нет, спасибо, — отказался я.
— Что, не поучаствуешь? — надулся актер. — А зря! Смелее, это здорово.
— Простите, но единственная кислота в моем доме — дезоксирибонуклеи…
— Эй, у кого-нибудь есть жвачка?
Я вышел из-за стола.
Карен прихватила меня в спальне, где я рылся среди наваленных горой пальто.
— Уже уходишь? Еще нет и десяти!
— Карен, это не совсем то, к чему я привык.
— Этого ты не узнаешь, пока не попробуешь. — Выглядела моя сестра ужасно довольной собой. Взбунтоваться в присутствии родителей ей не хватало смелости, поэтому она использовала меня вместо них. Просто я оказывался единственным нормальным человеком без отклонений, кто был под рукой. — Почему ты такой зануда, Ди?
— Потому что тренируюсь каждый вечер.
— Ты сводишь меня с ума!
— В таком случае хорошо, что я ухожу. — Я отыскал свое пальто и уже обматывал шею шарфом.
— Останься и попробуй.
— Нет.
— Почему?
— Потому что не хочу, настырная ты моя! Почему ты всегда стремишься заставить меня делать то, чего я не желаю?
— Потому что считаю, что тебе следует пробовать новое! Это может открыть новые грани твоей личности.
— Что ж, прости, что разочаровал тебя, но на этом все. Точка, конец.
Карен положила ладони мне на грудь:
— Мне кажется, ты понравился Конни.
— Ну да. Конечно.
— Она сама мне сказала об этом.
— Ты такая врушка, Карен.
— Она сказала, что ты очень интересный человек, несмотря на все твои научные речи. Она сказала, что приятно познакомиться с тем, кто интересуется не только собой.
— Никак не найду вторую перчатку. Она где-то здесь…
— А еще она сказала, что находит тебя очень привлекательным.
Я рассмеялся:
— Значит, наркотик начал действовать.
