Успеть. Поэма о живых душах - Слаповский Алексей Иванович
Настя с неожиданным удовольствием все съела и выпила. У заглянувшей медсестры спросила про телефон: вчера была, а сегодня куда-то делся. Та, спросив имя и фамилию, вскоре принесла его, но он оказался разряженным.
— Зарядника разве не было? — спросила Настя.
— Не было, — ответила медсестра.
Настя огорчилась: ни разу в ее жизни не было случая, чтобы телефон оказался разряженным. Она следила за этим внимательно и постоянно, это был небольшой ее пунктик: если она видела, что заряд меньше шестидесяти процентов, ей становилось некомфортно, при пятидесяти присоединяла к заряднику. Однажды она заработалась и увидела, что меньше тридцати процентов, а зарядника под рукой почему-то не оказалось, ее чуть ли не паника охватила, она хорошо помнит этот случай. Поэтому Настю поражает беспечность Алисы, та легко позволяет и телефону, и планшету доходить до двадцати и даже до десяти процентов, когда индикатор и цифры становятся красными.
Попросить зарядник у соседок? Настя человек не застенчивый, непринужденно контактный, но возник смешной вопрос: как к ним обратиться? Женщины? Быдловатое слово, слово продавщиц и прочего обслуживающего персонала. Дамы? Примут за неуместный в больнице юмор. Дорогие сопалатницы? Совсем нелепо. Или никак не называть, обратить вопрос в пространство: «Кто-нибудь одолжит зарядник?» Невежливо. Будет обход, надо попросить врачей. Наверняка подобные проблемы тут возникали, наверняка есть запасные зарядники.
И настойчиво проситься на выписку. Настя все тверже убеждалась, что случившееся вчера — чистой воды психосоматика, наваждение, казус. Нет, может, она и заболела, но в легкой форме, некоторые переносят на ногах, а многие, Настя читала, и вовсе не замечали, что болели — таковы странности этого капризного вируса.
Обхода все не было, вместо этого две женщины в белых комбинезонах-скафандрах и подводных очках привезли установку для кварцевания — вертикальную лампу на стойке с колесиками. Одна женщина была повыше, вторая пониже, только этим внешне и отличались. Та, что повыше, скомандовала:
— Хорошие мои, выходим, кто ходячий, остальных выкатим на полчасика! Кварцевать будем, обеззараживать!
Все в палате были новые, недавно поступившие в больницу, как и Настя, еще не привыкли к здешним порядкам, и к предложению отнеслись неоднозначно. Больная, лежавшая у двери, справа от Насти, иронично заметила:
— Мы тут еще даже надышать не успели, не от чего обеззараживать!
Эта женщина всегда и ко всему относилась на всякий случай с иронией. Ей было около сорока лет, у нее было архаичное имя, которое дал отец в честь своей покойной мамы, имя, которым давно никто не называет детей, — Клавдия, Клава. Ее взросление пришлось пришлось на время появления и быстрого распространения компьютеров во всех сферах жизни. А при компьютерах имеется что? Правильно, клавиатура, она же клава. Вот и стала наша живая Клава тезкой клацающего кнопками мертвого устройства, и, возможно, это и настроило ее на скептический лад, в том числе по отношению к себе. Да я тупая, куда мне в вуз! — говорила она, и пошла к маме в парикмахерскую, ставшую потом салоном красоты, весьма недешевым и заслуженно популярным, а записаться к самой Клаве Дорофеевой можно лишь за месяц; иногда она выезжает на дом к некоторым клиентам, называть которых не будем, их в ту пору знала вся страна, и сейчас помнят. Да я не Анджелина Джоли! — говорила она, — чтобы красавца какого-нибудь искать. Лишь бы положительный был и чуть посимпатичней соседского бультерьера Томми, вот уж образина жуткая, скажу я вам. Меж тем ее полюбил красавец-тренер из спортивной школы, недавний чемпион России по баскетболу с удивительно спокойным и ровным характером, они поженились, у них двое детей, мужу доверили взрослую команду, он вывел ее на первые места российского чемпионата, что и почетно, и, не будем скрывать, денежно. Так что, как видите, заниженная самооценка Клавы, вопреки уверениям нынешних психологов, не повредила ей, скорее наоборот. Девиз ее был: ничего такого не жду от жизни, а если повезет, спасибо. И жизнь, не видя от Клавы ни давления, ни претензий, ни требований, словно вздыхала с облегчением, говоря: возьми себе сама что хочешь, мне ведь не жалко, мне просто назойливость ваша надоела. Вас много, а я одна! Клава и Андрей построили себе и двухуровневую квартирку-пентхаус в прекрасном доме, пускай и не в центре, и небольшой коттедж купили в уютном местечке за МКАДом, десять минут езды от дома, и все у них складывалось удивительно ровно, поступательно и благополучно. И Клава привыкла к этому, хотя, смотря во время работы телевизор, тот канал, где круглосуточно рассказывалось о роскошной жизни богатых персон, не раз повторяла: «Вот как люди живут, не то что мы, гопота!» Но, конечно, не считала себя гопотой, была довольна жизнью, просто, как все российские люди, побаивалась этого непривычного состояния и положения. Когда началась эпидемия, она не верила, что это надолго и серьезно. Когда начали болеть и даже умирать дальние, а потом и близкие знакомые, принимала как неизбежные издержки — от обычного гриппа тоже умирают. Когда заболела сама, удивилась, но была уверена, что перенесет легко и быстро выздоровеет. Как вышло на самом деле, рассказчик знает, но не скажет. Хоть режьте, не скажет.
Замечание Клавы оказалось в кон настрою большинства.
— Дело не в надышать, а я вот сама медсестра, я знаю, что перед кварцеванием надо производить влажную уборку, а вы ее не делали! — упрекнула худенькая женщина тридцати лет по имени Юлия, лежавшая у окна, слева от Насти. Она, сказать по правде, и сама не всегда следила за уборкой, работая в своей больнице, но сейчас ей надо было отвлечься от тяжелых мыслей о своей болезни и еще более тяжелых переживаний из-за мужа Дениса и семилетнего сына Славы. Денис, строитель-монтажник, по своей работе знает все досконально и все делает старательно, он и квартиру отремонтировал своими руками, но почему-то с людьми у него ладится намного труднее, чем со стройматериалами — неразговорчив, неулыбчив, после трудового дня ложится на диван и смотрит спортивные передачи, запивая впечатления пивом. И не скажешь, что холодный человек: в голос нервничает, восклицает и негодует, когда проигрывают любимые команды, дает советы, вслух хвалит, когда выигрывают. Но с женой и сыном лишний раз не поговорит и уж тем более не приласкает, будто стесняется, поэтому чуткий Славик не трогает его, играет в свои игры, а если подойдет к отцу о чем-то спросить, Денис смотрит на него недовольно и бурчит: «Сам посмотри в интернете своем». Как они теперь там вместе, кормит ли Денис Славика, он ведь готовить терпеть не может. Жарит, наверное, какую-нибудь яичницу с колбасой, дает сыну, но так дает, что у того и кусок в горло не полезет. Или закажет пиццу, бургеры вредные, чему Славик будет только рад, но для Юлии, уроженки далекого поселка «Красный текстильщик» (Саратовская область), эти пиццы и бургеры — позор семьи, позор жены, у которой должно быть все только своего приготовления. Юлия вспоминала, как провожал ее муж больницу. Была в его взгляде жалость, было и сочувствие, но видела она и раздражение. Угораздило тебя свалиться, словно говорил он. Теперь, не дай бог, и я заболею, а мне работать надо, зарабатывать, да еще возись теперь с готовкой, с домашним хозяйством, с сыном, который у тебя довольно бестолковым растет, и хоть я всегда готов ему помочь, но для ребенка мать — главное. И он прав по-своему, поломается теперь весь распорядок — кто накормит завтраком, кто уберет в квартире, засунет скопившуюся посуду в посудомойку? Денис, сведущий в любой технике, до сих пор не знает, как работает посудомоечная машина, как там что расставлять и раскладывать, куда заливать моющие средства и класть очищающие таблетки. А вернется он домой после смены — ни тебе ужина, ни вопросов о работе, ни заботливо раздвинутого и застеленного дивана-кровати…
— А я хоть не медик, но я биолог, в школе преподаю, я прекрасно знаю, что ваше излучение убивает микробов, а вирусы не трогает! И получится, что вы для ковида только жизненное пространство освобождаете! — сказала свое слово женщина пятидесяти пяти лет, которую звали Эльвира Антоновна. Она лежала тоже у окна, напротив Юлии. Правда ли, что кварцевание, убивая микробов, не трогает вирусы, Эльвира Антоновна наверняка не знала, но относилась она к той категории людей, которые, высказав какое-либо убеждение, тут же твердо в него верят уже на том основании, что они это сказали. А еще Эльвира Антоновна, находясь в пограничном состоянии, тревожилась, как и Юлия, на улучшение у нее все пойдет или на ухудшение, и самый верный способ отвлечься от собственных печальных мыслей — вступить в конфликтную ситуацию или создать ее. Недаром в школе у Эльвиры Антоновны сложилась репутация человека неуклонно принципиального, в штыки встречающего любую инициативу или директиву начальства, а оно в ту пору, если кто не помнит, просто засыпало бедных учителей этими самыми инициативами и директивами, которые, в свою очередь, получало сверху. Эльвира Антоновна, публично, не стесняясь, называла это маразмом, идиотизмом, административным волюнтаризмом, ее приглашали для увещевательных бесед директор и завуч, Эльвира Антоновна горячо отстаивала свою точку зрения, но кончалось всегда одинаково, она говорила: «Вы меня не убедили, но вынуждена подчиниться, потому что знаю — без единства педагогического коллектива школа рухнет, а я своими руками рушить ее не хочу!» Еще бы она хотела — в школе и только в школе была вся ее жизнь, лишенная всего остального: родителей нет на свете, единственное, первое и последнее замужество, продлилось всего два года, детей не завелось. Зато педагог она прекрасный и вполне обоснованно удостоена пять лет назад звания «Заслуженный учитель РФ», на всю школу их только двое заслуженных — она и директор Виктор Ильич, не старый еще мужчина, чуть за шестьдесят, и никто не знает, что бурная Эльвира Антоновна тихо, безнадежно, но радостно влюблена в него уже двадцать два года. Радостно — потому что каждое утро, собираясь в школу, она вспоминает Виктора Ильича и улыбается, представляя, как увидит его и как в очередной раз предъявит очередную претензию, нарываясь на скандал.
