Анна Борисова - Vremena goda
– Сейчас яншень оплодотворит свою женскую половину, нужно дать ему немного времени, а чтоб не мешал свет, я накрою бутылку.
– Стесняются они, что ли? – хихикнула я, но Иван Иванович сдвинул брови и строго поднял палец.
Я притихла…
– Пора, – говорит он примерно через час после того, как вечерняя трапеза закончена. – Смотри.
Показывает мне бутылку. Вода в ней приобрела серебристо-перламутровый оттенок. Иншень странно сжался, зато яншень разбух, стал втрое длинней и толще, морщинки и складки на нем разгладились.
– Женский корень отдал всю свою силу, теперь он ни на что не годен… – Иван Иванович вынул иншень и небрежно швырнул на тлеющие угли. – А сила яншеня неиссякаема, вот почему его одного достаточно на тысячу ли, и каждый раз для Хрустальной Радуги можно брать один и тот же, да не так много, а десятую часть, и этого хватит, только нужно соединять его с новой женской половиной – обычный женьшень можно купить где угодно…
Он вынимает распрямившийся яншень. Зажмурившись, высасывает из него влагу и снова заворачивает в шелк. Потом медленно, с наслаждением выпивает из бутылки раствор.
Сидит неподвижно, слегка раскачивается. Я жду, что будет дальше.
Не выдерживаю:
– Что вы ощущаете?
– Мое тело стало вдвое легче и втрое сильней, но это еще не то…
Молчим.
Вдруг Иван Иванович странно звонким голосом спрашивает:
– Маленькая Тигрица, неужели ты ничего не слышишь? Не слышишь хрустального звона? Мудрый человек, которого мне посчастливилось встретить в юности, называл это снадобье по-другому – «Растущее Дерево», потому что Учителю казалось, что, выпив зелье, он превращается в дерево: туловище – ствол, ноги – корни, руки – ветви, кожа – листья, и он чувствовал, как сквозь него текут соки солнца, но, я думаю, Учитель просто никогда не видел хрустальных люстр, потому что он был отшельник и отродясь не бывал во дворцах, а я во время войны один раз попал в губернаторский дворец и увидел, как прекрасна хрустальная люстра, и подул сквозняк из выбитого окна, и люстра закачалась, и в ней заиграла тысяча разноцветных огоньков, а еще раздался волшебный перезвон, и ничего красивее в своей жизни я не видел, потому что вскоре после этого лишился зрения… Сейчас я чувствую себя, как хрустальная люстра на сквозняке или хрустальная радуга под дуновением ветра.
Сравнение с люстрой не показалось мне особенно романтичным, но радуга – дело иное.
– Я тоже хочу попробовать! Там на донышке осталось немножко. Можно я выпью?
– Правда, осталось? – Иван Иванович схватил бутылку и вытряс из нее на язык последние капли. – Тебе этого нельзя, ты еще не готова и нескоро будешь готова. Чтоб Хрустальная Радуга причинила не вред, а пользу, человек должен достичь духовной зрелости, иначе закончится бедой. Ощущение слишком сильное, оно во много раз сильней опиумного дурмана, неготовый человек захочет испытать его вновь и вновь, а от этого может лопнуть голова, но про то, как неготовому человеку стать готовым, я расскажу тебе потом, потому что сейчас мне слишком хорошо и путаются мысли, давай просто помолчим и послушаем звук Жизнесвета, даже если он слышен только одному из нас…
И довольно. На следующую страницу я не заглядывала очень давно, не стану и сегодня.
Незачем.
Я долго допытывалась у Ивана Ивановича, что же все-таки дает ему Хрустальная Радуга кроме чувственного удовольствия? Объяснения показались мне путаными и невнятными. Раствор мужского и женского женшеня «просветляет голову, словно радуга, озаряющая небо после грозы», притом «подножье радуги» можно и нужно перемещать с места на место – уж этого я вовсе не поняла. Прошло очень много лет, прежде чем в результате сложных исследований и экспериментов я более или менее разобралась в механизме воздействия яншень-иншеневого препарата на человеческий мозг.
«Когда ты будешь готова к Хрустальной Радуге и научишься двигать ее по своему небу, не оставляй во тьме ни одного закоулка, пусть все они один за другим озаряются ее светом, и тогда твой ум никогда не одряхлеет, а значит, никогда не одряхлеешь и ты», – объяснял Иван Иванович, но у Сандры в одно ухо влетало, в другое вылетало. Тайны гемоциркуляционных практик ее не интересовали, она думала лишь о том, чтобы скорее вернуться в город и освободить своего любимого. Нет, к Хрустальной Радуге она была определенно не готова.
Согласно учению Ивана Ивановича, сначала нужно подготовить свой дух, то есть «преодолеть страхи и избавиться от вожделений». Человек, подверженный суетным желаниям, подобен ребенку. Кто же дает младенцу в руки острое орудие, которым можно пораниться? А еще нужно подготовить тело: научиться управлять дыханием и на этой основе усвоить начатки регуляции кровотока. Лишь после этого можно приступать к самостоятельному употреблению препарата.
Весь этот путь я прошла и убедилась в его правильности, подтвердив каждый этап исследованиями и анализами, но сколько же времени было потеряно зря!
Обратная дорога всегда кажется короче, это известно, и у меня действительно о возвращении с Мохэ в Якеши осталось воспоминание как о недлинной и не слишком тягостной прогулке. К насекомым я то ли привыкла, то ли их стало поменьше, а может быть, моя кровь, по выражению Ивана Ивановича, «разбавилась комариной слюной» и перестала казаться им вкусной.
Вероятно, сказывается и наслоение одних воспоминаний на другие, ведь путь на север мало чем отличался от пути на юг. Пожалуй, только одним: на привалах я сортировала самородки, перекладывала их из мешка в мешок. В один – самые мелкие (на выкуп), в другой – покрупнее, в третий – еще крупнее, а самые отборные и яркие – в четвертый. Особенной необходимости в этом не было, но меня завораживал сам процесс и ощущение маслянистой тяжести природного золота. Однажды вечером к костру подошел Бао, уставился на груду посверкивающих камешков, взял один и сунул в рот, но тут же выплюнул.
Что еще мне запомнилось?
Я пробую заглянуть в те дни, но там всё одно и то же.
Покачиваюсь в седле. Тропинка вывела нас к перевалу, открывается вид на долину, это тысяча оттенков зеленого цвета, а посередине сверкающим пунктиром полоска очередной полувысохшей речки, но красоты природы мне приелись, и вниз я не смотрю. Я воображаю, как всё произойдет. Хунхузы выпустят Давида, он кинется меня разыскивать, чтобы выразить безграничную благодарность, скажет, что хочет быть со мною до конца своих дней, а я мудро и печально отвечу, что не верю в любовь из благодарности, что не хочу пользоваться его порывом и что любовь – не более чем наваждение. Я спасу Давида, а потом навсегда уйду из его жизни. Буду преодолевать страхи и вожделения, правильно дышать и превращусь из маленькой тигрицы в большую. А если очень уж защемит сердце, Иван Иванович научит меня отгонять от него кровь в менее чувствительные области тела.
