Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
Клиенты в зале складывали салфетки на край тарелки, словно выбрасывали белый флаг. Я из своего окошка видел, как они под разными углами вытягивают ноги под столом, как наваливаются на столы всем телом, словно мясное суфле.
Жак и прочие все еще гудели, но уже не так громко. А дальше началось бесконечное вычитание, уменьшение порций и сворачивание. Официанты уносили тарелки, запятнанные соусом, и хрусталь со следами вина, смахивали корочки и крошки со столов. Наступило время подавать бодрящий кофе и птифуры; дижестивы в граненом хрустале и добрые гаванские сигары, предусмотрительно положенные в кармашки на табуреточках для ног.
– Жан Пьер! – окликнул я, снимая заляпанный халат. – Принесите мне чистый!
Первой меня увидела пара из Австралии, сидевшая в углу обеденного зала, который мы называли «Сибирью», но они не были уверены, я ли это. Я шел дальше, и по залу пронесся шепот, и Жак, оторвав взгляд от своих записей, встал мне навстречу.
Граф де Нанси сидел за своим обычным столиком в правом дальнем углу ресторана с двумя гостями, старшими компаньонами из банка «Лазар фрэр». Он поднял руку, покрытую старческими пятнами, этот пожилой аристократ, которому стоило огромных усилий встать, приветствуя меня. Не успел я опомниться, как мэр Парижа со своими гостями тоже встали. И модельер Кристиан Лакруа, и великий голливудский актер Джонни Д. с дочкой, застенчиво прятавшейся за своим столиком, отделенным от других стенкой. Оживление в обеденном зале привлекло из кухни Сержа и других, и они встали у задней стены зала, присоединяясь к аплодисментам. И эти аплодисменты, которыми они чествовали меня, поздравляя с моим вступлением в высшие эшелоны французской высокой кухни, – были оглушительны.
Вот это было нечто, доложу я вам. Вот это было нечто.
Это был мой звездный час. Все эти знаменитые и выдающиеся люди аплодировали мне стоя, все мои товарищи по кухне выказывали мне такое уважение. Помню, как я подумал: «Хм, а мне это нравится. Еще, пожалуй, привыкну к такому».
Так я и стоял посередине своего ресторана, принимая поздравления, кивая в ответ в знак благодарности всем присутствующим в зале. И вот что я вам скажу: глядя на всех этих славных людей, раскрасневшихся, накормленных мной до отвала, я вдруг почувствовал, что рядом со мной возвышается фигура моего отца, сияющего от гордости.
«Гассан, – зазвучал его голос в моем воображении, – Гассан, ты им показал. Отлично».
Максин спустилась из офиса наверху, чтобы пожелать мне доброй ночи.
– Это невероятно, шеф! – говорила она, раскрасневшись от возбуждения. – Мы приняли за вечер семьсот заказов на столики, мы завалены имейлами, телефон все еще трезвонит – теперь звонят из обеих Америк; новость разошлась в Интернете. У нас уже заказаны все столики до апреля будущего года. Такими темпами у нас к концу месяца все будет расписано на два года вперед. И вот – вам срочные сообщения из «Люфтганзы», «Тайсон фудс» и «Юнилевера». Они, наверное, звонят, чтобы сделать какие-нибудь выгодные предложения, а?.. Что с вами? Почему вы так печальны?
Потеряешь звезду «Мишлен» – и посещаемость упадет на 30 %. Получишь звезду «Мишлен» – и посещаемость подскочит на 40 %. Это только что доказала Лионская страховая компания, предлагающая страховку от «падения доходов» рестораторам, которым угрожает потеря звезды. Они провели специальное актуарное исследование.
– Ах, Максин. Я печален, потому что думаю о Поле Вердене. Мой друг – он не мог спасти себя, но спас меня.
Молодая женщина обвила руками мою шею и прошептала:
– Приходите потом выпить кофе. Я вас подожду, не буду ложиться.
– Спасибо за предложение. Очень соблазнительно, но не сегодня.
Я пожелал доброй ночи двум официантам и Сержу. Он в тот вечер уходил последним, и на прощание мы расцеловались и поздравили друг друга еще раз, а он еще несколько раз похлопал меня по спине. Наконец я закрыл дверь и остался один.
Вот и все.
Мой звездный час был позади, этот день был окончен, навсегда ушел в прошлое.
С отчетливо прозвучавшим щелчком запертого засова на задней двери я начал спускаться с головокружительных высот сегодняшнего великого вечера. На меня напала тоска, знакомое подавленное настроение, которое может по-настоящему понять только тенор, с триумфом сходящий со сцены «Ла Скала». Но такое уж это дело – кухня.
«Tant pis, – так всегда говорил Серж. – Тем хуже».
Надо уметь принимать тот факт, что рука об руку с хорошим идет и плохое.
Я убедился в том, что окна закрыты на задвижки и кладовка заперта на висячий замок. Наверху, в башенке, я проверил, все ли компьютеры выключены, все ли лампы погашены, и, направившись снова вниз, забрал со столика телефон и ключи. Выключил свет в обеденном зале. Бросил последний взгляд на ресторан, на едва светящиеся сферы, висящие в темноте, на белеющие в темноте мадагаскарские скатерти. Включил сигнализацию. А потом я прикрыл дверь.
Плющ, обвивавший вывеску ресторана с лающим бульдогом, был мокрым от вечерней росы, но эта роса не замерзла, и тогда, в первый раз в этом году, я ощутил в ночи благоухание приближающейся весны. Это был всего лишь намек, но я его почувствовал. Как обычно, я бросил взгляд вверх по склону холма, вдоль улицы Валетт. Это был мой самый любимый вид во всем Париже – купол Пантеона, освещенный желтым светом ночной иллюминации, выглядевший в ночи как яйцо всмятку. Я запер входную дверь.
Было уже за полночь, но ночной Париж опьяняет. Здесь вечно кипит жизнь. Вот влюбленная пара средних лет, рука в руке, спускается по улице Валетт. Им навстречу, вверх по холму, на красном «кавасаки» с ревом несется студент-медик из Сорбонны. Я думаю, они тоже почувствовали ее – приближающуюся весну.
Довольный, я пошел домой пешком, через темные переулки Латинского квартала, направляясь к своей квартире позади мечети Мусульманского института. Это было недалеко: пройти мимо дворца Контрэскарп, мимо вереницы североафриканских ресторанов на узкой улице Муфтар, где окна освещались зловещим красным светом грилей, в которых еще вращались вертела с остатками жирного мяса.
Где-то посередине шедшей под уклон улицы Муфтар я вдруг остановился. Вначале я не был уверен, не показалось ли мне; я снова понюхал влажный ночной воздух. Не может быть. Но в воздухе и правда витал аромат моего детства, который ни с чем невозможно было спутать, он радостно летел мне навстречу из мощенного плитняком переулка, аромат махли-ка-салан, рыбного карри моей родины, которой я не видел так давно.
Не в силах сопротивляться, я потянулся за этим неотступно преследовавшим меня запахом карри в темный переулок, в конце которого нашел только что открытый, но уже запертый на сегодня ресторанчик «Мадрас», втиснутый между двумя жутковатыми алжирскими кафе.
