Рональд Х. Бэлсон - Исчезнувшие близнецы
Лена приподняла брови и кивнула:
– Приходилось постоянно себе повторять: ты сможешь это преодолеть. Ты сможешь! Это стало моей мантрой. «Ты сможешь!» Цепляйся за жизнь, борись. Если сдашься, станешь очередной цифрой статистики.
Пришло время, и нашу группу загрузили в последний вагон. Пустой товарный вагон без окон. Внутри было только два ведра, которые забрал один из надзирателей. Все сорок человек сели в вагон, и надзиратель вернулся с ведрами. В одном была мутная вода и черпак, второе воняло испражнениями. Вылить-то испражнения вылили, но ведро никто и не думал мыть. Дверь заперли, оставив нас в темном, сыром вагоне.
Поезд дернулся и, покачиваясь, пошел вперед, отчего некоторые из нас упали, а питьевая вода расплескалась и тут же просочилась через трещины в полу. Ведро для нужд тоже перевернулось, но пока оно хоть было пустым. В вагоне дышать было нечем, и я быстро поняла, почему люди в первых вагонах так кричали.
Меньше чем за три часа мы доехали до Освенцима-Биркенау. К счастью, никому не пришлось пить остатки грязной воды или испражняться в ведро. В вагоне было достаточно места, чтобы мы могли сесть на пол. Никто из нас не умер, никто не бился в конвульсиях. По сравнению с пассажирами остальных вагонов поезда нас можно было считать счастливчиками. Мы ехали в темноте, тишине и относительном спокойствии. Но когда приехали в лагерь, спокойствию пришел конец.
Двери вагона распахнулись, и темноту сменил яркий солнечный свет, на время ослепив нас. Действо, которое разворачивалось на платформе, потрясало. На параллельных путях стояли два поезда, из которых одновременно выгружали пассажиров. Тысячи заключенных высаживались из десятков вагонов. Кричали солдаты, лаяли собаки… Люди, которых не держали ноги, потому что пришлось всю дорогу стоять, скорчившись, в вагоне, падали, и их тут же затаптывала толпа. Sonderkommandos[42], заключенные в сине-серой полосатой форме, которые прислуживали СС, размахивая палками и дубинками, строили людей в колонны.
– Raus![43] Raus! – кричали они, вытаскивая из вагонов живых и мертвых.
Десятки вооруженных надсмотрщиков – рядовые эсэсовцы – стояли по периметру с оружием наизготовку.
Женщин толкали в одну сторону, мужчин – в другую. Потерявшиеся дети бегали в поисках родителей. Женщины кричали, потому что их разлучали с сыновьями, мужчины – потому что их разделяли с женами. Я слышала столько имен!
– Зельма, где ты?
– Нина!
– Мориц!
Люди цеплялись за чемоданы и сумки, но зондеркоманда продолжала уверять, что весь багаж рассортируют и позже доставят владельцам.
– Не волнуйтесь о своих вещах, стройтесь в колонну, а позже мы принесем ваши вещи.
– Мужчины налево, женщины направо. По пять человек. Мужчины налево, женщины направо. Шагаем вперед. Прямо. Не останавливаемся.
Это был управляемый хаос. И даже если не обращать внимания на слепящее солнце, на бранящуюся зондеркоманду, на крики, на собак, с ног сбивала вонь. Этот ужасный, тошнотворный запах просто душил. Раньше я ничего подобного не встречала, мне даже сравнить его не с чем. Но воняло явно из четырех дымоходов.
Перед каждой колонной стояли эсэсовцы. Все в форме с иголочки. В начищенных до блеска сапогах, с сияющими бляхами на ремнях. На головах – фуражки. Они производили отбор. Смотрели на человека и указывали, куда идти: ты – сюда, а ты – туда. Ты идешь направо, а ты – налево. Безразличные, невозмутимые, спокойные, они даже шутили между собой. Такое себе времяпрепровождение, пока не окончится смена. Каждого прибывшего осматривали всего пару секунд – так покупатель в лавке зеленщика ищет в корзинке лучший пучок салата. Кивали налево, кивали направо. Без обсуждений. Никаких просьб. Они сортировали людей, как будто разбирали почту, и делали это столь же бесстрастно.
Пока мы продвигались вперед, идущая передо мною женщина – худая, болезненного вида – постоянно щипала себя за щеки. С силой щипала, пытаясь добиться, чтобы на них появился румянец. Когда до нее дошла очередь, женщина улыбнулась и выпятила грудь.
– Links![44] – рявкнул эсэсовец, потом взглянул на меня. – Rechts![45]
Группа справа была значительно меньше, большинство женщин шли налево. Мы пошли на юг, в женские бараки. Тех, кто стоял слева, повели к дымоходам. Почти всех венгров, которых привезли на этом поезде, отправили налево и тут же отвели к строениям, где, как я позже узнала, были газовые камеры.
Кэтрин была сбита с толку.
– Почти всех венгров?
– Венгрия, как известно, была союзницей Германии, но во время войны премьер-министр Венгрии отказался высылать евреев в лагеря. И только весной 1944 года, когда войска Германии оккупировали Венгрию, в Освенцим начали высылать тамошних евреев. На той же неделе, когда приехала я, прибыло восемнадцать составов с венгерскими евреями. Девять из десяти прибывших посылали прямиком на смерть. Их никто не записывал, им даже номера не присваивали. Их заводили в комнаты, где они раздевались, а оттуда шли в газовые камеры. За май-июнь 1944 года в газовых камерах погибло более четырехсот тысяч венгерских евреев.
Что же касается меня… Марек оказался прав: меня отобрали для работы и вместе с остальными женщинами отвели в барак, где каждой выдали карточку с номером. Потом отправили к брадобреям, где нас обстригли, побрили наголо, удалили все волосы с тела. Разумеется, безо всяких кремов для бритья. У всех были порезы от бритвы и царапины. Нас голыми отвели в душ, где обрызгали каким-то дезинфицирующим средством, которое нещадно пекло в местах, где прошлось лезвие бритвы. После нам выдали полосатую форму и платки. На моей, на левом кармане, был нашит желтый треугольник острием вниз, поверх него – красный треугольник острием вверх. Когда их наложили друг на друга, они стали похожи на звезду Давида. Желтый обозначал, что я еврейка, красный – политическая заключенная.
Потом нас повели фотографироваться. Спросили наши имена, адреса, ближайших родственников. Тут я не сдержалась, потому что пришлось отвечать, что у меня никого нет. После этого мы по очереди подходили к столу, где каждой на левой руке иглой и какой-то черной жидкостью набили татуировку. Было больно. С этой минуты я получила инвентарный номер – он значился у меня на предплечье – в немецкой описи. Я уже не была человеком, имевшим собственное имя. В форме с нашивками, с бритой головой и наколотым на предплечье номером я официально перестала считаться человеком.
Лена отвернула левый рукав. Там на внешней стороне предплечья было выбито: А18943. Кэтрин проглотила вставший в горле ком.
