Александра Маринина - Ад
— Пока никаких прогнозов дать я не могу, больной в реанимации, мы его начнем прокапывать глюкозой и раствором Рингера, сделаем анализы, ультразвук, томографию, обследуем, тогда можно будет сказать что-то более определенное. Похоже на гепатит, но, учитывая ваш анамнез, все может оказаться куда серьезнее.
— Цирроз? — спросила Люба.
Врач отвела глаза и вздохнула.
— Не будем загадывать. Вот сделаем завтра УЗИ — и наступит ясность. Высокую температуру может дать гепатит, а может интоксикация, вызванная тем, что печень уже полностью разрушена и не работает. Поезжайте домой, здесь вам делать нечего.
На обратной дороге Лариса спросила:
— А цирроз — это смертельно? Или можно вылечить?
— Не думай об этом, — сказала Люба. — Врачи сделают все, что смогут.
Лариса помолчала несколько минут, потом осторожно дотронулась до Любиной руки.
— Тетя Люба, мне очень стыдно, но… Как вы думаете, может быть, лучше, чтобы папа уже умер? У меня больше нет сил. Он все время ворует у меня деньги, продает вещи, хорошие вещи, которые вы мне дарили. Он орет, дерется, приводит каких-то собутыльников. Костик его боится. И я тоже боюсь. Я больше не могу. Грех так говорить, да?
— Не казни себя, — мягко ответила Люба, обнимая ее, — ты действительно очень устала. Как будет — так будет. Так и правильно.
«Как это ужасно, когда твоя семья состоит из людей, смерть которых приносит тебе только облегчение, — думала Люба, глядя на мелькающие за окном огни ночного города. — Ты их любишь, как умеешь, но жизнь рядом с ними превращается в адскую муку. Сначала Татьяна Федоровна, лежачая, полубезумная, требующая постоянного ухода и внимания, потом окончательно спившийся буйный отец, от которого нет покоя ни днем, ни ночью, который отбирает последние копейки и ворует вещи, а на руках у тебя крошечный ребенок, которым некому заняться, кроме тебя самой».
На следующий день лечащий врач сообщила Ларисе и Любе, что у Геннадия цирроз в последней стадии и им следует быть готовыми ко всему. Лариса окаменела и долго молчала. Они возвращались домой на служебной машине Любы, по дороге нужно было еще забрать Костика из яслей, и водителю пришлось сделать крюк.
— Саша, постарайтесь не попасть в пробку, — попросила Люба. — Ясли закрываются, и воспитательницы недовольны, когда родители опаздывают и вовремя деток не забирают.
— Постараемся, Любовь Николаевна, — весело отозвался водитель Саша. — Если что — переулками проберемся.
Лариса по-прежнему молчала, уставившись в собственные колени.
— Лариса, а как у тебя с личной жизнью? — спросила Люба. — Ты не думай, что я требую отчет, просто я подумала, что отец Костика мог бы помочь тебе, если что… У тебя с ним какие отношения?
— Никакие, — буркнула Лариса.
— Но он хотя бы знает, что у него есть сын?
— Не знает он ничего!
— Почему? — продолжала допытываться Люба. — Я не спрашиваю тебя, почему он на тебе не женился, это ваше с ним дело, но почему он не знает?
— Потому что я сама не знаю, — тихо проговорила Лариса, бросив опасливый взгляд на широкую спину сидящего впереди Саши.
Люба поняла, что девушка не хочет говорить об этом при водителе, и замолчала. Однако когда они уже забрали Костика и вышли из машины у дома, Люба не поехала в лифте на четвертый этаж, а зашла к Ларисе. Ей не давала покоя сказанная соседкой фраза: «Потому что я сама не знаю».
— Так чего ты сама не знаешь? — строго просила Люба. — Выкладывай.
Лариса залилась краской и попыталась увильнуть от ответа, но Люба проявила неожиданную настойчивость.
— Я не знаю, от кого у меня Костик, — призналась наконец Лариса.
— То есть как?! Как это ты не знаешь? Не знаешь, с кем встречалась, с кем спала? — Люба ушам своим не верила.
— У меня тогда двое было.
— Одновременно?
— Ну да.
— Что, прямо в один день? — не поверила Люба.
— Ну да. С одним я постоянно встречалась, а с другим так, случайно вышло… Будете меня ругать? — Лариса испуганно вжала голову в плечи.
— Не буду. Ты взрослый человек, сама решаешь, с кем и когда тебе спать. Но ты записала Костику отчество «Сергеевич», значит, была уверена. Или как?
— Да никак. Нужно же было какое-то отчество записать, а Константин Сергеевич — красиво звучит.
— Понятно. Сергей — это который постоянный или случайный?
— Никакой. Я ж говорю, выбрала отчество, чтобы красиво было. Тех двоих вообще не так звали. И не нужен мне никто из них, я Костика сама выращу.
— Ну, не нужен — так не нужен, — улыбнулась Люба. — А сейчас кто-нибудь за тобой ухаживает? С кем-нибудь встречаешься?
— Ой, да вы что! — Лариса махнула рукой. — Где время взять на эти глупости? У меня же Костик на руках. Ну, подкатываются там всякие, не без этого, но вы не думайте…
— Да не думаю я ничего, — Люба погладила ее по щеке. — Просто хочу, чтобы у тебя жизнь нормально сложилась. Ты имей в виду: если возникнет ситуация… ну, ты понимаешь, о чем я, приводи к нам Костика, даже не сомневайся, мы ему всегда рады. Посидим с твоим малышом, пока ты на свидание сбегаешь. Договорились?
— Договорились, тетя Любочка, спасибо вам за заботу. Только вряд ли мне понадобится.
— Это почему же?
— Так кому баба с довеском нужна? Только так, развлечься, а я уже наразвлекалась досыта, по горло. А если по-серьезному, так никому и не надо со мной связываться. Никто не захочет.
— Ну почему же? — возразила Люба с улыбкой. — Ты красивая молодая женщина, у тебя есть квартира, у тебя хорошая зарплата для работника без высшего образования, и у тебя уже готовый ребеночек, мальчик. Уверяю тебя, охотники найдутся. Ты не ставь на себе крест, все еще будет.
На следующий день Люба использовала обеденный перерыв для того, чтобы навестить Геннадия и еще раз переговорить с врачом. Ей казалось, что врач в присутствии Ларисы сказала не все. Может быть, если в кабинете не будет близких родственников, она будет откровеннее? Любе, привыкшей к заблаговременному планированию, хотелось более отчетливо понимать перспективы и прогнозы.
Геннадия уже перевели из реанимации в обычную палату. Он лежал землисто-желтый, трезвый и злой.
— Здорово, соседка, — поприветствовал он Любу. — Утешать пришла?
— Утешать? — Люба изобразила удивление. — Зачем тебя утешать? С тобой все в порядке.
— Не свисти, — презрительно хмыкнул Геннадий. — Помру я вот-вот. От печенки одни лохмотья остались. Ты там за Ларкой пригляди, с мальцом ей помоги, не бросай девку одну.
— Да ты еще сам за ней приглядишь, когда выздоровеешь.
— Не, не выкарабкаюсь я. Всё, хана мне, соседка. Жизнь как-то по-дурацки прошла, а я и не заметил. Сначала вроде все нормально было, с Надькой жил, Ларку растили, а как на нары загремел — так все и покатилось. Сам себя загубил. Ты меня не жалей, соседка, это я только понты дешевые нагонял, когда говорил, что безвинно пострадал и за чужое отсидел. За свое я отсидел.
