Себастьян Фолкс - Неделя в декабре
— Тебе не холодно, Хас?
— Все хорошо, спасибо. Я, наверное, явился некстати. Э-э… судя по твоему виду, ты собиралась куда-то пойти.
Шахла взглянула на свое платье.
— Что? Нет-нет. Просто стараюсь держаться на уровне. Мало ли кто в гости заглянет. Ну, что нового в медресе? Все девушки по-прежнему носят паранджу?
— Ладно-ладно. Я понимаю. Насмешничай сколько хочешь.
— Мне придется гореть в аду, а, Хас? Это очень неприятно?
— Я завтра в Букингемский дворец иду. С папой.
— О, вот папа твой мне нравится. Помнишь, ты познакомил нас на вручении дипломов? Такой милый дяденька. И улыбка, насколько я помню, довольно сексуальная.
Хасан усмехнулся:
— Вообще-то я туда идти побаиваюсь. Правда, мне удалось договориться с ним, что на торжественный завтрак я не останусь.
— Одежда для такого случая у тебя есть?
— Костюм. Папа будет при полном пингвинском облачении, а мама купила, по крайней мере, три новых платья. И к ним сумочки, туфли и так далее.
— Думаю, там будет интересно. Тебе следует гордиться отцом. Потом они, наверное, отметят это вместе с тобой — или устроят большой прием?
— Нет, мы разойдемся по своим делам. Родители — в какой-то ливанский ресторан в Найтсбридже, а я… у меня есть другие дела.
Они помолчали. Хасан отпил чаю.
— У тебя все в порядке, Хас? Ты какой-то напряженный.
— Все хорошо. — Странно, как она это заметила? — Я сегодня с папой немного поссорился. Не сильно.
— Из-за чего?
— Из-за веры.
— Надо же, какой сюрприз.
Шахла сняла ноги с подлокотника и тут же перебросила их через другой. Лучше бы она этого не делала.
— Знаешь, Хас, нас всех немного тревожит, что ты проводишь так много времени в той мечети. Туда заглядывают не очень хорошие люди.
— Откуда ты знаешь? Ты в ней ни разу не была.
— Такая у нее репутация.
— Вот как. И что же это за «репутация»?
— В нее ваххабиты захаживают.
— А что в этом плохого?
— Что в этом плохого? Ты бы еще спросил: «Что плохого в нацизме?»
— Ваххабиты все-таки не нацисты, они…
— Они казнили массу людей, не соглашавшихся с ними, сожгли кучу книг. Отбросили девятнадцатое столетие в Средневековье, уверяя, что помогают прогрессу науки, к которой и близко не подходили.
— Ну, думаю, если сравнить их с христианскими пуританами, или с амишами, или с…
— С амишами, обутыми в кованые сапоги, — перебила его Шахла. — С этим ты, надеюсь, согласен?
— Хотя крошечной сектой их никак уж не назовешь, — сказал Хасан. — Ваххабизм — главное вероисповедание самой богатой и мощной исламской державы мира, Саудовской Аравии.
— В том-то вся и беда, дурень! — ответила Шахла. — Тиранические саудовские короли и выплаченные американцами за саудовскую нефть миллиарды поддерживают религию каменного века, утверждающую, что Земля плоская.
— Однако в этой стране находятся Мекка, и Медина, и…
— Это я знаю, — сказала Шахла. — Ваххабитам принадлежат два священных города и нефтяные деньги. А в некоторых мусульманских странах только ваххабиты и обладают деньгами, на которые удается содержать школы. И для тамошних детей ваххабизм — это и есть ислам. Представь себе христианских детей, которые учатся в школах, принадлежащих ИРА или ку-клукс-клану, — потому что других попросту не существует.
Хасана ее горячность застала врасплох.
— Я думаю, ты преувеличиваешь.
— Совсем наоборот. На деле все еще более странно. Потому что Саудовская Аравия и ваххабизм существуют на американские деньги. Попробуй вообразить правительство Британии, которое платит ИРА, чтобы она воспитывала британских детей.
Хасан встал:
— Моя мечеть более чем почтенна.
Шахла тоже поднялась на ноги, в очередной раз доказав, что она немного выше Хасана.
— Прости, Хас. Не уходи. Сядь. Я заварю еще чаю. Просто твоим друзьям тревожно за тебя. Понимаешь?
Отчасти разгневанный, отчасти желавший остаться, Хасан медленно сел. Он слушал, как Шахла торопливо копошится на маленькой кухне, и ему казалось, что она спешит закончить, пока он не передумал. Он почти забыл о том, какой досадно сведущей девушкой она была — даже в том, что касалось «его» предмета. Вскоре Шахла возвратилась с чаем и села напротив, на этот раз упираясь ступнями в пол.
— Может, посмотрим фильм, о котором я говорила? — спросила она. — Я купила крошечный DVD-плеер — и всего за двадцать пять фунтов. С виду — обычный сидишник. Вот, взгляни. Он просто втыкается в телик сзади.
— Ладно, давай посмотрим кино, — ответил Хасан.
— Только обещай не кипятиться, — попросила Шахла.
— Хорошо.
— Я понимаю, что обидела тебя, — сказала Шахла. — Я и сама считаю, что у настоящего ислама есть будущее, но только мирное, религиозное. Он станет более современным. У людей появится больший выбор, они смогут жить частной жизнью, и она станет более светской. Смогут оставаться такими же благочестивыми, но частным образом, в малых общинах. Фрагментарных. Атомизированных.
— Мне и думать-то об этом противно! — заявил Хасан. — Вспомни о великолепии исламской империи, объединившей великой верой людей всех цветов кожи и рас. А теперь все распалось — «атомизировалось», как ты выражаешься, и у каждого свои собственные дурацкие наушнички, своя мелодия звонка и своя шуточка, которая автоматически присобачивается к любому текстовому сообщению.
— Я понимаю, — сказала Шахла. — В современном мире нет ничего по-настоящему крупного, верно? «Потребительский выбор». Такая малость. И интернет лишь подчеркивает это. Делая мелочи чьей-то жизни мгновенно доступными всем.
— О господи, да, — согласился Хасан. — Блоги.
— «МестоДляВас».
— Брррр!
— Но ведь это правда, Хас, ее уже не будет. Революции. Самая лучшая исламистская модель, о какой я читала…
— В ходе твоих до крайности узких исследований…
— Вот именно. В ходе моих до крайности узких исследований… Исламизм не способен создавать политические системы со встроенными в них демократическими средствами контроля. Ему остается полагаться на то, что у власти будут стоять и править по справедливости достойные люди. Но ведь это порочный круг, потому что достойные люди могут становиться достойными только в обществе, которое уже является исламским.
— Мне как раз такой идеализм и нравится, — сказал Хасан. — А тебе нет?
— И мне тоже. Однако в какой-то из полутора тысяч годочков твои ребята позабыли, что им следовало бы замарать руки. Придумать политическую систему. А теперь уже слишком поздно.
Хасан прикусил губу:
— Может, посмотрим все-таки фильм?
Шахла рассмеялась:
— Давай. Только имей в виду, он из тех, какие ты называешь кафирской дребеденью — этакая, стыдно сказать, романтическая комедия с Томом Гриттом и Эвелиной Белле в главных ролях.
— В самый раз для нашего атомарного современного мира, — отозвался Хасан. — Даже в кино ходить не надо. Ты уверена, что тебе так уж хочется слушать звук вместе со мной? Может, возьмешь себе отдельные наушники?
— Перестань. А то я заплачу.
Шахла вставила диск в маленький плеер на задней стенке телевизора.
— Послушай, а тебя это не сильно задержит? Раньше часу ночи фильм не закончится.
— Вот и хорошо. Тогда я домой и поеду.
— Отлично.
На миг Хасан смутился — все выглядело так, точно они обсуждали, не останется ли он у Шахлы на ночь, и он каким-то образом…
— Да, конечно. Но только если тебе это удобно, Шахла. Если тебе не нужно вставать завтра пораньше…
— Нет-нет. Меня же королева не ждет. Ладно, поехали. Выбор эпизода? Нет, спасибо. Воспроизведение.
Хасан был уверен, что фильм ему не понравится, однако не прошло и пятнадцати минут, как он утратил способность сдерживать смех.
В начале вечера Ванесса Вилс опустила пять кубиков льда в большой викторианский бокал, налила в него почти до краев водки, добавила немного свежей мяты, ломтик лайма и несколько капель гренадина. Это была вторая ее — с шести вечера — порция «настоящей» выпивки, и, покончив с ней, Ванесса ограничится тем, что она называла просто вином. Она перешла с бокалом в гостиную, сбросила туфли и, забравшись на софу, включила телевизор.
Закурив сигарету — классическую, американскую, с ароматом поджаренной пшеницы, — Ванесса провела ладонью ото лба к затылку по волосам, профессионально вымытым и высушенным сегодня после полудня на Холланд-парк-авеню. И, прежде чем погрузиться в пустоту вечера, перебрала мысленно всех и всё, за что считала себя лично ответственной.
Макс, вест-хайленд-уайт-терьер, получил причитавшуюся ему прогулку и возможность прогавкать целых два часа на дальнем краю их парка, под окном соседей. Белла, ее четырнадцатилетняя дочь, осталась ночевать не то у Хлои, не то у Зои. Это происходило, как давно уже заметила Ванесса, почти каждый день, но, может быть, для девочки оно и к лучшему — получается подобие практических занятий по общению с людьми. В школе Белла училась не очень хорошо, ну так она и особо умным ребенком никогда не была. Дочь оставалась для Ванессы загадкой. Начать с того, что мода Беллу, похоже, нисколько не интересовала — может быть, из-за ее полноты, однако Ванесса в этом сомневалась. Не интересовали ее и дискотеки, вечеринки, мальчики, туфельки, деньги, музыка и что там еще должно интересовать девочек? Бог их знает, чем они занимаются во время этих «ночевок», — помимо того, что едят слишком калорийную пищу да надевают, перед тем как забраться в спальные мешки, ворсистые пижамки. Белла казалась пришелицей из какого-то другого десятилетия; однажды Ванесса застала ее за чтением книги о том, как живут пони, господи боже ты мой!
