Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 8, 2002
К сожалению, снова остается ждать. Но приглашение к «открытию» уже лежит на столе. Дело за «малым» — преодолев «препятствие, поставляемое на первых порах устарелым, на современный слух даже несколько неповоротливым языком», прочитать поэтов той отдаленной эпохи. А затем — «пройти с компасом исследования в руках».
Филипп ДЗЯДКО.Книжная полка Никиты Елисеева
Борис Акунин. Внеклассное чтение. Роман. СПб., Издательский дом «Нева», 2002, 200 стр.
А чем плохо стать автором сказок для взрослых? Почему Стивенсону можно, Честертону можно, Дюма-перу можно, а русскому писателю нельзя? Б. Акунин в новом своем романе про потомка Эраста Фандорина, сочиняющего электронную игру про предка Эраста, точно определил место своего создания — в детской, где взрослый рассказывает сказку детям на сон грядущий: мальчику — про битву с Кощеем, девочке — про любовь к Марье-царевне. Именно это делает Николас Фандорин, когда в дверь его московской квартиры звонит представитель правоохранительных органов. Дверь приходится открыть и оказаться именно что в сказке про… Кощея Бессмертного и Марью-царевну. В исторической части своего романа (про Данилу Фондорина) Б. Акунин особо тщательно подчеркивает инфантильность, мультипликационность повествования. Главный герой этой части семилетний вундеркинд Митя (Митридат) Карпов — минимум житейского опыта, полная невинность, максимум поверхностной эрудиции, благосклонность судьбы, втравливающей в смертельно опасные приключения и спасающей от неминуемой гибели. Мультипликация, но тем и хороши мультяшки, кукольные представления Б. Акунина, что нет-нет, а полотно экрана рвется, и пораженный читатель видит нечто очень серьезное, человеческое, слишком человеческое. Как правило, это серьезное и человеческое связано с преступниками… Как вы уже поняли, в новом романе Б. Акунина перемешаны времена. Глава, описывающая приключения Данилы Фондорина и его маленького друга, Митридата Карпова, во времена Екатерины Второй, сменяется главой, описывающей приключения Николаса Фандорина и его маленькой воспитанницы? подруги? Миры — Куценко? Краснокоммунарской? (как обычно у Б. Акунина — женский мир гадателен, сомнителен, непредсказуем) уже в наше время. Смешение времен для Б. Акунина — историософично. По-видимому, он полагает, что наше время — время очередной вестернизации России — ближе всего не к петровской ломке, но к екатерининской… косметологической (по сравнению с хирургией Петра) операции. (Недаром главная тема современной части романа — косметология.) Б. Акунин как бы спрашивает образованного читателя: вы хотите сказать, что нынешняя вестернизация — невсамделишна, кукольна, но поглядите-ка: точно такой же она могла показаться и во времена Екатерины. Ничего — выросла великая культура. Может быть, вообще судьба России — фантастическим образом переиначивать Европу и Азию. Может быть, вообще главная тайна русской национальной идеи — не бояться быть смешными, нелепыми, бурлескными. Великая держава, которая не боится быть смешной, — в этом, по-видимому, для Б. Акунина — расшифровка хрестоматийного афоризма насчет непонимания нашей страны — умом. Во всяком случае, в бурлескном, пародийном, цитатном, откровенно несерьезном своем романе Б. Акунин один раз заставил себя посерьезнеть, лирически отступить от приключений в рассуждения как раз таки о западно-восточных влияниях: «Купол Воскресенского монастыря — пузатый, несуразный, не похожий ни на одно известное Николасу Фандорину творение православной архитектуры, — засверкал позолотой над полями задолго до того, как грузовичок подъехал к тихому городку. Заглядевшись на диковинную конструкцию, Фандорин на минуту отвлекся от насущных мыслей, вспомнил жестоковыйного патриарха Никона, который затеял в дополнение к Третьему Риму и даже в затмение оного воздвигнуть новый Господень Град. А поскольку ни патриарх, ни его зодчие в Святой Земле отродясь не бывали, то черпали сведения из европейских картин, на которых Иерусалим изображен в виде фантастического златобашенного бурга готико-мавританского обличия. Как это по-русски, подумал Николас: материализовать заведомо европейскую химеру. Но лучше уж монастырь, чем логический немецкий парадиз в одной отдельно взятой стране». Собственно говоря, это одна из главных тем Б. Акунина, которой он посвящает все свои «варьяции», — неприязнь к «логическому парадизу», уверенность в том, что благородная непредсказуемость жизни вообще и российской жизни в частности — одолеет сухие математические расчеты. Стоит только в романе у Б. Акунина появиться деятелю, делателю, работнику, пытающемуся внести рассудочную стройность в симфонию бытия, как читатель настораживается: это или несчастный безумец, или опасный преступник. Виноват, я, кажется, поступил, как тот билетер из анекдота, шепнувший опоздавшему зрителю кинодетектива: «Убийца — шофер!»
Хольм ван Зайчик. Дело лис-оборотней. Перевод с китайского Е. И. Худенькова и Э. Выхристюк. СПб., «Азбука-классика», 2001, 350 стр.
Хольм ван Зайчик. Дело победившей обезьяны. Перевод с китайского Е. И. Худенькова и Э. Выхристюк. СПб., «Азбука-классика», 2002, 350 стр.
Шаг от феодализма до социализма, шаг от социализма к феодализму — короче воробьиного клюва и глубже Марианской впадины. Страшно и приятно вместе заглядывать в эту узкую, как укол божьей шпаги, рану. Хольм ван Зайчик — бывший голландский коммунист, бывший советский шпион, в годы Второй мировой войны помогавший СССР и США справиться с фашизмом и сохранивший в себе гуманистический исток коммунизма — мечту о всесветном братстве народов и людей, передал своим переводчикам, Евстафию Худенькову и Эмме Выхристюк, новые два романа о приключениях ордусских детективов Багатура Лобо и Богдана Руховича Оуянцева-Сю. В первом действие происходит на Соловецких островах, описанных (надо отдать должное голландцу, забывшему о существовании родной Голландии ради полюбившихся ему России и Китая) очень узнаваемо. Тема первого романа очень близка одному из представителей переводчиков Хольма ван Зайчика, Вячеславу Рыбакову: как это мучительно, что европейская, христианская традиция не предполагает многоженства. (Кажется, дела с этим в Европе изменяются с пугающей быстротой.) Вообще говоря, Хольм ван Зайчик гораздо больший европеец, чем сам предполагает. Мир, изображенный им, чаемый европейскими либералами и социал-демократами, мультикультуральный веротерпимый мир разных конфессий и наций, — утопия западного образца, а не идеальное общество восточного чекана. Действие второго романа происходит в Москве. Тема — «Анти-Государь», «Анти-Макиавелли» — со времен Фридриха II родственная европейской культуре. Мол, нет ничего хуже и опаснее для политика, чем наживание капитала на стравливании двух противоборствующих сил и на использовании их драки в своих интересах. Иное дело, что Фридрих II писал «Анти-Макиавелли», но поступал частенько именно как Макиавелли. Однако это совсем другой коленкор, поскольку Хольм ван Зайчик все ж таки не Фридрих Великий.
— 7Леонид Гиршович. Суббота навсегда. СПб., «Чистый лист», «Ретро», 2001, 752 стр.
Графоманский бред, в котором нет-нет да и появляются гениальные литературные находки. Но все эти находки тонут в нечитабельной семисотстраничной лохани. Леониду Гиршовичу кто-то, видно, объяснил, что он-де — Джойс. НЕТ! Он не Джойс. Он — другой… Добро бы он еще писал красиво, толково, а то: «Три вспорхнувших орла тут не главное». Конечно, не главное. Порхают и вспархивают бабочки, воробышки и колибри. Орлы не порхают. Или: «Даже речь Ленина, которую я сейчас слышал, хоть и совпадала внешне, за вычетом какой-то чепухи, с нашей „савейской“, по сути своей не являлась таковой»… Если вы подумали, что имеется в виду речь известного экстремиста, Ленина, то вы ошиблись. Леонид Гиршович имеет в виду речь старорежимной барышни Лены. А «проломленный черный череп лужи»? (Террорист, понимаешь…) А «прямо, пукнул и извинился»? Такого рода ляпы немыслимы в романе со столь широким временным и пространственным охватом — от библейской древности до наших дней, от средневековой Испании до России ХХ века — каковым является «Суббота навсегда» Леонида Гиршовича.
Виктор Широков. Шутка Приапа. Роман. М., ЗАО «Издательский дом Гелиос», 2001, 317 стр.
Умелая, но несмешная пародия на бульварные романы прошлого, позапрошлого и нынешнего веков. Всевозможные стилистические ляпы, исторические и психологические ошибки оправданы тем, что это же «pulp fiction»! Тем самым писательская задача облегчается за счет благодарного реципиента-читателя. Описание злоключений современного писателя, скрывающегося от милиции из-за одного преступления, арестованного за другое, а совершившего (по всей видимости) третье, смонтировано с бульварным романом XIX века про предков этого самого писателя. (Предки нафулиганили. Сын трахнул маму, а потом — по незнанию — трахнул свою же дочку от своей же мамы.) Пародийный текст не без морали. Дескать, стремление соблюсти ложно понятые приличия приводит к нарушению самих основ человеческого, цивилизованного общества. Мораль претендует на некую историософичность. Мол, к социальной катастрофе в ХХ веке Россию привело стремление соблюсти ложно понятые приличия. В главной (современной) части романа содержатся какие-то не ясные мне намеки. Но это — для следователей, которые читали «Драму на охоте» Чехова.
