Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина
Вика улыбалась и кивала. Потянулась, хотела коснуться, что-то поправить — ворот или прическу… Но Стемнин застыл, и она остановилась.
— Но это еще хуже. Я бы дорого дал, чтобы ты вообще НИ-КОГ-ДА мне не встречалась.
Пока он это говорил, Викино лицо перестало улыбаться, одна бровь надломилась, и туман в глазах налился мгновенными слезами. Она всегда легко плакала.
— Почему? — Ее губы вздрагивали.
— Потому что ты убила мою веру в людей. Потому что я теперь никому не смогу доверять. Не потому, что ты предала или обманула. Понимаешь? Если бы ты обманула, все было бы проще.
— Я не обманывала тебя.
— Знаю, Вика, знаю. В том-то и дело. Ты была честна, а все оказалось по-другому. Все стало ложью, потому что ты не знала о себе. И никто не знает, что в нем может произойти. Никто не знает, чего от себя ждать. И поэтому я никому теперь не могу верить.
Слезы быстро-быстро появлялись в ее глазах и прыгали на кофточку. А он даже не мог ее утешить, просто протянул ей платок.
— Прости, я не хотел тебя огорчать. — Теперь Стемнину стало жаль Вику, и это была часть его жалости к себе; но, начиная говорить, он знал, что причинит ей боль и что она этого заслуживает.
— Ну что мне, что? Надо было остаться? Я бы тебя измучила. Я тебя и так измучила. Прости, Илюша, прости меня! Ой, ну какая же я!
— Да нет… Дело не в этом… Ты не понимаешь.
— Нет, я все понимаю.
Даже сейчас она хотела оставаться совершенством. Утраченным сокровищем. Минут на десять она заперлась в ванной. Потом аккуратно, не спеша, складывала вещи в знакомую сумку. Настроение ее улучшилось. Стемнин стоял на кухне и смотрел в окно. Снег на дорожках набух темной водой. Вода капала и в раковину — медленно, мерно, но каждый раз неприятно-неожиданно. Он с силой завернул кран. Не решаясь входить на кухню, Вика спросила, поможет ли он донести сумку до метро. У Стемнина вертелся вопрос, почему он должен носить вещи бросившей его девушки, когда она переезжает к другому мужчине, почему не сам счастливый соперник встречает главный трофей с полной сумкой бонусов. Разумеется, этого вопроса он не задал, а принялся молча одеваться. Очевидно, в Викином понимании мужское рыцарство могло обойтись без самоуважения, лишь бы оставалось у нее на службе.
Сумка была тяжела, как якорь. Как она притащила все это к нему? Или сумка потяжелела за эти два месяца? Ботинки быстро промокли. По дороге он молчал, а Вика тихонько выдыхала из своей ушанки, что они будут жить у ее мамы, мама только рада, что все будет хорошо, все у всех наладится, и у них, и у Илюши, а они скоро поедут в Турцию. «Надеюсь, мне не придется тащить ваши чемоданы до Стамбула», — подумал Стемнин.
На станции было всего несколько человек. Из тоннеля со стороны «Юго-Западной» с грохотом выскочил поезд.
— Тебя до «Бауманской» проводить? — чужим голосом спросил он.
— Нет, меня на «Парке» встретят, — она перекрикивала визжащие тормозами вагоны. — Спасибо тебе за все.
Он едва успел выскочить из вагона и сразу пошел прочь, не желая думать, обернулась ли она на прощание, но все же думая. Придя домой, он, не переодеваясь, бросился проверять, не осталось ли каких-либо следов Викиного пребывания. Любой ее след был ядовит, заражен сумасшествием.
Стемнин рыскал по шкафам, полкам в ванной, заглядывал под стол, боясь и мечтая увидеть салфетку, волос, ушную палочку. Нет, милая N канула бесследно. Прежняя домашняя обстановка глазела на него, как зеваки глазеют на попавшего под машину.
Уже ночью он обнаружил на кухонном подоконнике собственный блокнот, поперхнувшийся вложенной между страницами шариковой ручкой. Изнутри явилась записка, написанная аккуратным Викиным почерком:
«Дорогой Ильюша!
Ты самый лучший, добрый, умный и порядочный мужчина, который попался на моем пути за последнее время (слова „за последнее время“ зачеркнуты). Ты мне очень помог, я счастлива из-за нашего знакомства. Знаю, все у тебя в жизни будет прекрасно, ты такой талантливый! Хочу, чтобы мы оставались лучшими друзьями.
Вика Березна».И нарисованное сердечко. «Ильюша», — яростно хмыкнул Стемнин. Он рванул два исписанных листка, потом заметил, что на чистой бумаге отпечатались бесцветные следы букв и выдернул еще несколько страниц. Пострадавший блокнот забросил на шкаф, а бумагу спустил в унитаз, разорвав на ромашковые лепестки. Потом долго стоял перед балконом, выстеленным толстым слоем снега, и смотрел куда-то в безлюдную, безнадежную зимнюю ночь.
3
— Сейчас в работе сценарий «Ясновидящая». Но как туда привлекать, ума не приложу. Ведь он сам этот сценарий и придумал, — сообщил Владислав Басистый, вежливо глядя на ухоженные ногти Веденцова.
— Что за сценарий?
— Девушка увлечена мистикой, гаданиями, предсказаниями. С появлением кавалера все, что она предсказывает или даже выдумывает, начинает железно сбываться. Очень тонкая работа, требует моментальной перестройки по ходу… Но, повторяю…
— Еще что?
— Скоро запускаем сценарий «Среди звезд». Ищем двойников знаменитостей, идеально похожих, ну и подгримированных, как надо. Николь Кидман, Ди Каприо, Элтон Джон, Вуди Аллен… Если сходство идеальное, подпускаем поближе, если с оговорками — показываем издалека. Парочка проводит несколько дней в полном ощущении, что попала то ли в кино, то ли на Оскаровскую церемонию, то ли в Канны.
— По деньгам укладываетесь? — подозрительно спросил Валентин. — С этими вашими Элтонами Джонами.
— Абсолютно. Элтон из Ярославского театра имени Волкова. Недорогой. Да еще по-русски чешет свободно.
— Все не из той оперы, — вяло вмешался в разговор Кемер-Кусинский. — Это для него не подходит.
— К примеру, почему же?
— Потому что нужны средства жесткие. Что-то такое, на фоне чего любовные переживания меркнут.
На сей раз совещание происходило в режиме удвоенной секретности, поэтому участников Веденцов лично вызвал к себе в кабинет. Ни Стемнина, ни Звонарева на летучку не пригласили. Валентин строжайше запретил рассказывать кому-либо о сегодняшнем совещании, даже заместителям руководителей отделов. Случай и впрямь был из ряда вон: следовало создать сценарий для одного из ведущих сотрудников «Почты». Или включить его в действующий сценарий. А это значило произвести впечатление на посвященного и даже подозрительного человека, хорошо знакомого со здешними методами работы и почтовыми сценариями. Более того, постоянно участвующего в их создании и воплощении. Ксения сбилась с ног, то и дело вбегая в кабинет с подносом, уставленным кофейными чашками.
— Ну-ка, ну-ка, — иронически отозвался Веденцов, — у вас в кармане лекарство от несчастной любви, Андрей? Что вы там предлагаете? Ногу ампутировать?
— Как вариант. Сильный страх и избавление от этого страха. Риск важнейшей потери. У Ильи Константиновича есть родители, кстати?
— Только мать, — ответил Чумелин. — А что?
— Стойте, стойте! А можно как-нибудь без трагедий? — запротестовал Веденцов. — Мы типа добра человеку желаем. Не знаю, как вы, Андрей.
— Будем стараться, конечно, Валентин Данилович. Но уныние брошенного — тяжелая вещь, связанная с базовыми инстинктами. В сущности, человеку дали понять, что он не прошел отбор, неконкурентоспособен. Его не приняли в пару, оставили без потомства.
— Эк куда вас понесло! — возмутился Томас Баркин. — Может, как раз от этой девушки потомство нежизнеспособно? Может, природа приберегла нашего Илью Константиновича для более удачного варианта? Спасла от роковой ошибки?
— Главное, спасти его для нашей «Почты». Это понятно? — сказал Веденцов. — С парами сам разберется. Нестарый он еще.
— «Первым делом, первым делом почтальоны, — проблеял тенорок Чумелина, уже заскучавшего без дела. — Ну а девушки…»
Пение руководителя «Особого случая» вызвало осуждающую улыбку присутствующих.
— Оно и видно, Тимур Вадимович. То ли вы девушек на потом отложили, то ли они вас, — суммировал Валентин.
Штурм начался.
4
Как обычно, Максим Александрович Поляков проснулся за пять минут до будильника. В сущности, он не слышал мелодию будильника ни разу с того момента, как установил ее в телефоне. За окном темнел последний час ночи.
Сегодня все закончится, подумал он, пытаясь отряхнуть ум от сна. Но за первой мыслью тут же явилась вторая, которую он обдумывал много дней: как может за один день закончиться то, что длилось четверть века? Ничего не закончится, просто у отношений будет другая архитектура. Максим Александрович сонно хмыкнул: уж больно хитрое выскочило слово. На пластике кухонного стола он разглядел приставшие бурые полоски старой грязи, которую уже не берет тряпка. Такие полосочки можно соскоблить ножом. Сейчас полоски показались Полякову символом тусклости и прилипчивости прожитых лет. Странно только, что он видит этот символ как раз в новой жизни: в их с Галей доме такое было невозможно. «Обойдемся без хитростей. Еще один переезд». Максим Александрович ненавидел переезды.
