Тихон (Шевкунов) - "Несвятые святые" и другие рассказы
Этот Владыка был, наверное, самым старым в те годы архиереем Русской Православной Церкви. Чего только он не испытал в своей жизни! Высокий, могучий, совершенно седой, он был необычайно добр, особенно к монахам. Так что мы были уверены: он поворчит-поворчит, но в конце концов нам не откажет. Владыка лет сорок безвыездно сидел в своей епархии и занимался только церковными делами. Он был единственным архиереем во всей Русской Церкви, который мог позволить себе не выезжать на Архиерейские и даже Поместные Соборы в Москву. Там на него, по-видимому, давно махнули рукой. Митрополит хорошо знал и любил отца Никиту, поскольку принимал участие в его воспитании с тех пор, когда тот школьником сбежал из дома на приход к старцу Досифею.
Конечно, Владыка хорошо представлял, насколько бедно живут его монахи на дальних приходах. Знал, но все-таки посылал их туда служить. Ведь лишь благодаря тому, что в храмах совершались богослужения, власти не решались закрыть их или разрушить. Вообще почти на всех дальних приходах в Псковской епархии несли служение монахи или одинокие священники. Женатым батюшкам, да еще с детьми, здесь пришлось бы совсем туго. Отец Никита рассказывал, что за месяц у него с трудом набегало жалованья рублей двадцать пять. Это и понятно: старые крестьянки, которые обычно составляли приход таких храмов, были не зажиточнее своих настоятелей. Священники помогали этим, как правило, брошенным родными детьми и внуками старухам то дров нарубить, то крышу починить. А иногда на последние копейки покупали им еду и лекарства. Деньги у батюшки появлялись, как правило, лишь тогда, когда деревенский, почти неверующий народ приходил на крестины или приносил в храм отпеть покойника. Но монахи о деньгах не думали. Или, если уж быть до конца честным, думали о них в последнюю очередь.
Итак, заняв рубль на автобус, мы, для пущей жалобности все вместе, отправились к Владыке. Дома оставили только Илью Даниловича — сторожить храм. По всей Псковщине заезжие воры то и дело грабили церкви.
В автобусе народу было немного, и мы вчетвером — отец Рафаил, отец Никита, отец Виктор и я — удобно расселись. Пассажиры посматривали на нас с интересом, а некоторые и с умилением: в те годы нечасто удавалось встретить молодых монахов, вот так, спокойно, в рясах и с посохами, путешествующих по Советской стране.
До епархии мы добрались благополучно. Правда, так увлеклись разговором, что во Пскове чуть было не пропустили нужную остановку. Но отец Виктор в последнюю секунду закричал на весь автобус:
— Отцы! Быстро — роги мочим!
Опрометью выкатившись из автобуса, мы все-таки успели заметить потрясенные лица пассажиров… Но нам было не до них. Впереди лежала заветная улица. Она хотя и носила имя большевика Яна Фабрициуса, но здесь располагалось епархиальное управление с архиерейским домом. (Советская власть вообще любила предоставлять места для епархий то во 2‑м Коммунистическом тупике, то на улице Карла Либкнехта.)
Владыка встретил нас в своем кабинете, сидя в глубоком кресле. Мы по очереди подошли к нему под благословение и жалобно заныли про свою горькую долю. Владыка слушал, но с места не поднимался. Это нас сразу насторожило. Может, он хотел поподробнее выяснить все обстоятельства нашего бедственного жития, а может, у него самого с деньгами сейчас было не густо. Как бы то ни было, но мы заволновались. Отец Рафаил даже вытолкнул меня — как самого маленького и худенького — вперед. Но и это не подействовало. И тогда перед архиереем выступил отец Никита. Он никогда не был оратором, к тому же еще и заикался, но сейчас на него — по-видимому, от голода — снизошло вдохновение:
— В‑Владыко святый! — отчаянно начал он. — Какая жизнь, в натуре?! Держимся ваще на последних! Роги отваливаются! Денег — нет! Еды — нет! Зубы на полку ложим! П‑покойников — и тех нет!
Владыка так и обмяк в своих креслах.
А нам речь понравилась, и мы дружно закивали. Хотя, конечно, отец Никита от волнения несколько необдуманно употребил воспринятые им от отца Виктора выражения. А говоря о покойниках, он, разумеется, имел в виду денежные средства, которые поступают в храм за отпевания. Но все вместе вышло, наверное, слишком уж сильно для престарелого архиерея.
— Батюшка, дорогой!.. Где ты таких слов набрался? — обратился ошеломленный Владыка к отцу Никите.
Архиерей не слыхивал подобных выражений уже лет шестьдесят, с тех пор как отбывал заключение в двадцатые годы.
Тут вперед вышел Старчишка Виктор и вызвал огонь на себя.
— Владыко святый, это я, старый баклан, при нем языком мелю — никак не отвыкну. Вы уж на Никиту не сердитесь. Я во всем виноват, — покаянно забасил он и даже ударил себя в перси.
Но, видно, речь отца Никиты произвела на архиерея яркое впечатление. Он грузно поднялся из своих кресел, подошел к столу, покряхтел немного и достал из ящика сто рублей. Нам такие деньги и не снились!
Архиерей повертел купюры в руках, прикидывая, не многовато ли будет, но не стал мелочиться и протянул деньги отцу Рафаилу как старшему.
Благословляя нас в дорогу, он все же сказал:
— Ты, Никитушка, уж лучше того… больше по-церковнославянски читай!
Отец Никита горячо пообещал исправиться, и мы, счастливые, покинули архиерейский дом.
Жизнь продолжалась! Правда, был постный день, среда, и нельзя было сейчас же съесть мороженого, но мы готовы были потерпеть до завтра. Накупив еды себе и гостинцев деревенским старухам, мы вернулись домой.
А наутро пришла телеграмма из епархиального управления, в которой сообщалось, что указом митрополита Иоанна дьякон Виктор переводится из Покровского храма села Боровик в храм Архангела Михаила деревни Толбицы. В этом храме служил всеми уважаемый пожилой священник отец Борис. Расчет архиерея был прост — на отца Бориса жаргон дьякона уж точно не повлияет. Этот образованный, интеллигентный батюшка отсидел в лагерях, кажется, лет двадцать. При этом никто никогда не слышал от него таких слов, какими потчевал своих слушателей Старчишка дьякон Виктор.
Случай на дороге
Как-то поздним зимним вечером мы сидели в маленькой занесенной снегом избушке на приходе в Боровике у отца Никиты и попивали чаек. За окошком трещал тридцатиградусный мороз. Было около одиннадцати часов, но спать совсем не хотелось.
— А не съездить ли нам в Толбицы к Старчишке Виктору? — предложил отец Рафаил.
Конечно, я с радостью принял предложение навестить нашего Старчишку Виктора — самого веселого человека на свете! Отец Никита ехать с нами отказался — он хотел до завтрашнего дня переписать на магнитофон все песни инока Александра, которые я собирался отвезти в Москву. Сам Александр помогал ему и тоже с нами не поехал. Бесноватый Илья Данилович читал Псалтирь и на наше предложение вовсе не отреагировал.
Отец Рафаил пошел разогревать двигатель и включать печку, которая в «Запорожце» работает отдельно от мотора. Когда все было готово, мы — в одних подрясниках, потому что отец Рафаил устроил в машине настоящую баню, — уселись в черный «Запорожец» и помчались к Старчишке. Путь предстоял километров в шестьдесят.
Была очень морозная звездная ночь. Мы мчались, освещая снег фарами, то и дело скользя на поворотах, — резина у «Запорожца» истерлась еще летом. Несмотря на поздний час, Старчишка встретил нас со всем своим обычным радушием. Мы уселись пить чай с белым хлебом и вареньем и за разговорами просидели часов до двух. Службы назавтра ни у кого не предвиделось, так что мы не боялись проснуться позже обычного.
Наконец мы засобирались обратно. Выйдя на улицу, я сразу окоченел в своем подряснике — мороз не на шутку усилился. Решив не ждать, пока прогреется кабина, мы распрощались со Старчишкой и полетели обратно в Боровик.
Но печка почему-то не включалась. Стужа пронизывала нас насквозь. Отец Рафаил пару раз останавливался и пытался что-то сделать с проклятой печкой, но безуспешно. Он и раньше гонял как сумасшедший, а теперь от холода гнал машину как только мог.
Мы неслись по пустынной дороге в ледяной черной железке, дрожа от стужи и стуча зубами.
Внезапно «Запорожец» резко понесло в сторону. Окоченевший отец Рафаил не смог справиться с управлением, и мы вылетели в кювет, подняв тучу снежной пыли.
Машина не перевернулась, но ее со всех сторон плотно зажало снегом. Мы с трудом открыли дверцы и вылезли наружу. «Запорожец» до самых стекол увяз в снегу в двух метрах от дороги. Мы сразу поняли, что вытащить его нам самим не удастся.
Положение становилось отчаянным. В одних подрясниках, в тридцатипятиградусный мороз, в третьем часу ночи мы торчали на безлюдной трассе. До ближайшей деревни — километров пятнадцать. Первые машины пойдут в лучшем случае не раньше шести утра.
