Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города
— Сейчас уху сварю. Хочешь ухи? Скоро отец придет.
— Как вы с ним? Ладите?
— Нормально, ма, нормально. Как папа?
Не оборачиваясь, она взъерошила ему волосы, оценив его деликатность.
— Ты очень изменился, Руслан. Папа хотел приехать, но остались кое-какие дела. Надо успеть все уладить.
— Когда уезжаете?
— Скоро, — она сняла очки, стала моложе и беззащитней. — Идем уху варить.
Вошел Козлов. Лохматый, огромный, с белым котенком в руках.
— Здравствуйте, — сказал он гостье и опустил котенка на пол. — Вот Грач еще одного нахлебника навязал.
— Здравствуйте, — ответила мама, мельком взглянув на него, котенка, и отвернулась к окну.
Руслан в недоумении переводил взгляд с матери на отца.
— Ребята, вы что — ослепли?
Они посмотрели на него, друг на друга и снова на него.
Козлов, сутулясь, протаптывал тропу в нехоженом снегу. За ним, потупив голову, шел Руслан. Он шаркал ногами, пробивая перегородки между следами Козлова. Маленькая хрупкая женщина, одетая не по-северному, придерживая воротник пальто руками, осторожно ступала последней. Она тоже смотрела под ноги и лишь изредка искоса поглядывала на заснеженные кресты, между которыми извивалась тропа. Они молчали. В кладбищенской тишине скорбно скрипел и шуршал снег.
Козлов остановился у металлической оградки. Утоптал ногами наст, освобождая вход. Открыл калитку. Подошел к пирамидке. Стряхнул с нее снег и отступил в сторону. Руслан, все так же шаркая валенками, приблизился к сугробу, под которым лежали кости человека, давшего ему жизнь. С фотографии за треснувшим стеклом, улыбаясь, смотрел на него незнакомец. Проникшие через трещину пылинки снега налипли на старый выцветший снимок, закрыв часть лица.
Женщина осталась стоять за оградой.
— Как он умер? — спросила она.
— Сердце, — ответил Козлов.
Что он мог рассказать еще? Как Сашка Козлов, небритый, потемневший от хмеля, стоял у дежурного магазина и каждому входящему говорил сиплым голосом, протягивая брючный ремень: «Займи или помоги повеситься». Зачем ей это знать?
— Идем, Руслан, — сказала женщина и пошла по тропе, не оборачиваясь, все так же придерживая руками воротник. Не поднимая головы, Руслан последовал за ней. Козлов не шелохнулся.
Нескладный, слишком большой угрюмый человек в потертом полушубке. По старой привычке, забыв, что бросил курить, он обхлопал карманы. Стрельнуть было не у кого. Хотя курящих людей на кладбище лежало много.
Прежняя жизнь представлялась Козлову долгим плаванием на большой барже по полноводной реке. Он плыл с шумной командой и как-то особо не задумывался: туда ли? На реке не заблудишься. Это была размеренная, предсказуемая жизнь матроса, где день походил на день. Так же медленно, незаметно и скучно растут деревья и дети, течет равнинная река, однообразно звенит летний день. Но однажды ночью он проснулся от гнетущего ощущения глухоты и неподвижности. Пока он спал, река сменила русло. Его прочная баржа, зарывшись днищем в ил, стояла посредине мелкой старички. А на борту, кроме него, никого не было. Привычная скука сменилась безысходной тоской. Над ним не было неба, под которым он чувствовал себя защищенным. Вместо непробиваемой сферы зияла дыра, в которую засосало немногих друзей, старые привычки и мелодии, заботы, планы на остаток жизни и саму душу. Все навсегда пропадало в этой черной дыре, пахнущей сырыми сквозняками. Он тосковал о вчерашней скуке, которая теперь казалась настоящей жизнью.
С появлением Руслана небо вернулось на место. В его жизни появился смысл. Он снова чувствовал себя нужным. И вот…
— Ты что, батя, в лифте родился? Почему двери не закрываешь?
— Как ты сказал? — с трудом повернулся Козлов. Он сидел в шубе и шапке за столом, на котором не было ничего, кроме лежащего на боку «Медведя», набитого окурками, и пустой пачки «Примы».
— Двери у тебя открытые. В прихожей сугроб намело.
— Двери?
— О, посмотрите на него! Водку пьем, да? Курим, да? Молодец! И печь холодная. Еще раз молодец. А где Тимка?
Кружки на плите зашевелились, и из печной утробы кот пожаловался на жизнь. Руслан открыл дверцу, но Тимка не спешил покидать теплое место. Лишь высунул наружу черную от сажи мордочку и мяукал, как разговаривал.
— Заморозил тебя батя, — посочувствовал ему Руслан, — голодом заморил…
Ободренный Тимка выпрыгнул из печи и отряхнулся, наполнив кухню едким пеплом. Козлов посмотрел на испачканного сажей и пеплом страшного кота, зажал сложенные ладони коленями и, склонив голову набок, стал разглядывать собственный валенок. Застеснялся.
— Ты не уехал? — спросил он.
Руслан, заталкивая в печь полено, посмотрел на него с иронией.
— Если бы я уехал, меня бы здесь не было. Где спички?
— Спички? Твоя мама сильно на меня рассердилась?
Руслан поджег бересту.
— За что на тебя сердиться? Просила передать, что ты замечательный человек. Она бы и сама тебе это сказала. Просто торопилась на автобус. Ты ее должен понять. Навалилось все сразу. Да еще мороз. Понимаешь?
— Ты сказал: батя…
Руслан подошел к Козлову, положил руки на его плечи. Плечи мелко тряслись.
— У меня три отца. Одного я не знаю. Другого мне нашла мама. А тебя я сам нашел. Первого отца уже нет. Второй уедет. Тебе от меня не отвертеться. Даже не думай. Давай так договоримся: ты меня усыновил, я тебя убатерил. Дождемся Мамонтовых, сдадим под расписку бабу Надю — поедем в Алма-Ату. Я буду учиться, а ты устроишься в «Элитстрой». Будешь дворцы для богатеньких буратино строить.
— Какой из меня теперь строитель. Все позабыл, — возразил Козлов, массируя ладонями лицо. — Лучше я для них могилы буду рыть.
— Не возражаю, — одобрил его намерения Руслан, — было бы дело по душе. А летом в гости к бабе Наде будем приезжать.
— Летом у нее и без нас гостей полон дом. Куда она нас поселит? На чердак?
— Зачем на чердак? Купим палатку, поставим рядом с Бимкиной конурой. Представляешь: выйдет баба Надя утром во двор, стоит перед Бимкиной конурой чашка, а перед нашей палаткой — две тарелки.
— Глубокие, — уточнил Козлов, но, подумав, отверг этот вариант. — Нет, меня уже не выкорчевать. Вот получат Мамонтовы квартиру в Полярске, заберут к себе бабу Надю, а я останусь домовым старый дом сторожить. Будете на лето сюда слетаться.
— А где ключи? — заволновался Руслан.
Козлов похлопал себя по карманам, подумал-подумал и сказал:
— На гвозде не висят? Опять, наверное, Бимка украл да в снег закопал. Ишь, моду взял. Ищи теперь по всему двору.
* * *У бабы Нади запела рябая курица. Сквернее приметы не бывает. Изловила ее старушка и во избежание беды зарубила.
Не успели доесть куриный суп, как заплакала антиалкогольная икона.
— Как бы хуже не было, — заволновалась баба Надя.
— Хуже не будет, — успокоил ее Козлов, — хуже уже не куда.
Но он ошибался.
Хотя младший Шумный в свое время ел горстями жирный степноморский чернозем, клянясь, что работы на карьере не влияют на тело плотины, ему мало кто верил. Его скорый отъезд в Германию ни для кого не был тайной. Козлову не зря снился замурованный в плотину мамонт. Взрывы основательно сотрясли ее, и трещина определенно была не поверхностной. После каждой зимы разлом становился все заметнее. Вначале плотина едва сочилась, как икона, заплакавшая у бабушки Мамонтовой, потом появилась маленькая струйка. Как грудной ребенок пописал. Ее можно было закрыть мизинцем. Но когда заструился ручеек, умирающий, давно равнодушный к напастям Степноморск осознал угрозу, встрепенулся и зашумел, страшась повторить судьбу Ильинки. Второй потоп — это уж слишком. Зашумели старики, не желающие быть смытыми вместе с оставшимися домами и кладбищем. И тогда младший Шумный привез из Алма-Аты эксперта. Для ознакомления с результатами инспекции народ собрали в Доме культуры. Он уже несколько лет стоял закрытым. Внутри пахло сыростью, по догнивающей сцене было страшно ходить. Исчезли кресла, батареи отопления, занавес, даже ручки на дверях. Печальной пустотой своей здание напоминало заброшенную и разграбленную церковь. Эксперт попытался взойти на сцену, но первая же ступенька обломилась, и, не рискуя жизнью, он на цыпочках, поддерживаемый за локоток Шумным, прошел в центр зала по наклонному полу, скрип досок которого свидетельствовал о грибковом заболевании. Веселое лицо эксперта составляло разительный контраст с печальным событием, по поводу которого собрался народ. Он много шутил, вкусно икал и пообещал построить домик на островке перед плотиной, настолько был уверен, что она простоит вечно.
Успокоенные, хотя и сомневающиеся в добросовестности специалиста по трещинам в плотинах степноморцы разошлись по домам. Веселый эксперт домик на острове строить не стал, и в тот же день Шумный отвез его на своем джипе в аэропорт областного центра. А вскоре и сам Шумный, похоронив сына, уехал в Германию.
