Узники вдохновения - Петрова Светлана

— Но вы ведь ему чесали?

— Не очень охотно.

— Какая откровенность. Я польщен.

— И напрасно. Просто тянет обнажить потаенное, иначе скука заест.

— Самоубийство — грех, — привел Климов довод, как ему казалось, неопровержимый.

Василькова махнула рукой:

— Убийство тоже. Однако согласитесь, что далеко не всегда. Можно не только сочувствовать, даже оправдывать убийцу. Есть вещи более важные, чем личные грешки. Когда я прочитала Бердяева, мне многое стало понятней, хотя не легче, а даже страшнее. И только яд, который я ношу в кармане, создает иллюзию свободы от мерзостей жизни — всегда можно сбежать в никуда. Однако не буду обманывать — таблеткам тридцать лет. Химия. Черт ее знает, какие там реакции произошли. Никакой гарантии, что вы умрете, а я останусь. Или наоборот. Ну, как?

Климов устал, как собака, и странная болтовня ему надоела.

— Очень зыбко. Думаешь — свел счеты с жизнью, а очнешься в больнице с ведерным клистиром.

Ночь близилась к концу. Хотелось спать. Он сжал челюсти, удерживая зевок:

— Как вы можете так поздно ложиться?

— У меня страх перед стремительно бегущим временем: завтра наступит новый день, тот, который ближе к смерти. Не хочу. Мне утра не нужны. Пусть длится этот бесконечный день, пока меня не свалит с ног усталость или смерть. Но вы не ответили.

— Понимаете, — Климов наморщил лоб, — если уходить навсегда, то надо попрощаться с одним человеком. До женитьбы я встречался с женщиной, так, по глупости, и расстались давно, но у нас есть сын.

— Сын? Тогда вам ни в коем случае нельзя умирать! Сколько ему?

— Двенадцать. Почему вы так всполошились? Помнится, говорили, что не любите детей.

— Я многое говорю из того, чего говорить не следует. Посиделки закончены. Пора баиньки.

Мужчина попытался подняться и неожиданно обнаружил, что ноги его не держат. Это еще что за оказия? Так унизительно он себя не чувствовал, даже валяясь на тротуаре.

Писательница подставила гостю крепкое плечо, обняла за талию и повела наверх, в свою спальню, чертыхаясь на поворотах крутой лестницы. Зачем он ей нужен? Дважды банкрот, бездомный, с замашками приличного человека, не умеющего держать удар. Исчезающий вид. К счастью, она может позволить себе делать все, что хочет.

8

Василькова проснулась как всегда мгновенно и почувствовала приступ тошноты от быстроты перемещения из одного измерения в другое. В узком пространстве между явью и сном возникло навязчивое откровение — необязательность ее присутствия в этом мире. Ощущение было отчаянно острым. Его сменили плохие воспоминания, накопившиеся за всю жизнь, которые облюбовали именно эти первые минуты утра. Они собирались в одной точке, прокалывали грудь и разливались внутри горячей волной. Было очень больно. Зачем наше тело помнит то, что уже отринул разум?

Вчерашняя депрессия, из-за которой она разругалась с Глебом и собиралась покончить с собой, тоже благополучно пребывала на месте. Хотя Глеб — на самом деле ничтожество, жадное до денег. Творчески себя исчерпал, разменял талант на примитивные удовольствия и собирался поживиться за чужой счет. Ей он не подходит. Ей никто не подходит, и она никому не нужна, и коттедж с бассейном, музеем мамы и приютом для бездомных кошек, в который она вбухала все свое состояние, — на хер не нужен, а уж романы — тем более. Все тлен. Напиться бы! Счастливчики вокруг надираются, как свиньи, а ей нельзя: однажды удалось вылечиться от алкоголизма — это было чудовищно, и рисковать не хотелось.

Сон развеялся окончательно, и тут в сознании замелькало — текила, нищенка, ночной разговор на кухне. Василькова пошарила взглядом по необъятному ложу и обнаружила в нескольких метрах справа от себя мирно почивающего мужчину приятной наружности. Ах да! Очередное приключение. Ну что ж, для борьбы с плохим настроением все средства хороши. Недаром она вчера заснула без снотворного и спала, не просыпаясь, как обычно, по нескольку раз в холодном поту. Спасибо удаче, подсунувшей ей симпатягу, который еще и кумекает кое-что.

В соответствии с расписанием, работать она начнет сегодня в десять. Вечера, разумеется, не утра. За день надо прийти в форму и определиться с гостем. Собиралась подъехать Надя, но такой сценарий даже интереснее. Вдвоем им будет веселее. Погода отличная, бассейн, бадминтон, домашний кинотеатр, полный холодильник. Девочка сумеет попридержать мужика, чтобы не сбежал, пока она будет строчить очередной роман, сдача которого угрожающе приближалась. За неделю управится, остальное доделают без нее, тогда можно избавиться от Нади и поиграть в кошки-мышки с незадачливым бизнесменом — в принципе он не безнадежен. Или втроем устроить какое-нибудь нестандартное действо. Там видно будет.

Пока она принимала душ, Климов открыл сначала один глаз, потом другой, пытаясь сообразить, где находится. Но и сообразив, не понял, как угодил в чужую постель. На бодрое приветствие хозяйки улыбнулся настороженно.

— Не могу вспомнить, что было ночью. Чем вы меня напоили?

— Фирменным коктейлем на основе текилы. Пьется как водичка, действует как наркотик и располагает к откровениям. Рецепт одного бразильского криминалиста. Познакомились, когда меня переводили на португальский.

— Вам по вкусу?

— Красив по-южному, но не люблю усы, они колются.

— Я про коктейль. Редкостная дрянь.

— Не обратили внимания, что я пила из другого шейкера? Фруктовые соки.

— Считаете, так поступать порядочно?

— Давно себя не оцениваю — это делают критики.

— Вашу гремучую смесь дознаватели могут использовать как «эликсир правды». Наверняка вчера наболтал лишнего.

— Жалеете об откровенности?

— А она была?! О боже! Но хоть вел себя прилично?

— О да! Ругались, как попугай боцмана.

Климов рассыпался в извинениях, отметив про себя, что дамочка привирает, поскольку ни наяву, ни во сне не имел привычки употреблять ненормативную лексику. Это был тот редчайший случай, когда матерный язык вызывал у представителя мужского пола отвращение.

Василькова отмахнулась.

— Да ладно. Сколько не прислушивалась, ни одного нового слова не записала, хотя была внимательна.

В противоположность своему гостю, она пользовалась матом частенько — и по лагерной привычке, и просто находя его выразительным, а иногда незаменимым никакими литературными фигурами.

— Постараюсь вспомнить что-нибудь интересное в следующий раз, если дадите болтушку послабее, — сказал Климов.

— В этом доме вы слабостей не найдете. Зря потеряете время.

— Так, может, я тогда пойду? — вдруг спросил он в трусливом порыве, поскольку начинал смутно соображать, куда попал. Зачем связываться с непонятным? А непонятным для него здесь было все, и главное — эта женщина, которая привлекала и отталкивала с равной силой.

Василькова чуть не прикусила губу, но сдержалась.

— Да кто вас держит? Бедняжка. Не стоило вчера столько пить. Но нельзя же как свинья: поел, поспал в чужой кровати — и за дверь. Кто вас воспитывал?

— Бабушка, — непонятно с какой целью соврал Климов.

— Наверное, вы ее плохо слушали.

— Она умерла, когда мне было четыре года.

— Нормальному человеку этого времени хватило бы. В тюрьме за четыре года люди очень сильно меняются, — сказала Василькова и пояснила на всякий случай: — Я столько отчетов перечитала. Один знакомый мужик запустил в архив Мосгорсуда по уголовным делам. Жадный, блин, только за мзду.

Климов вздохнул и откинулся на подушки.

— Когда женщины ругаются, у меня сразу охота пропадает.

— Пропасть может лишь то, что было в наличии, а я ничего не почувствовала.

— А значит, все-таки хотели почувствовать?

— Какой смысл обсуждать упущенную возможность?

— А если она не совсем уж упущена?

— Не вижу вариантов.

— Странно для женщины с воображением.

— Не надо путать литературу с е…лей.

— Все! Я пошел.

Василькова разозлилась: