Жиль Легардинье - Совсем того!
— Я перестал о ней заботиться. С той поры, как умерла ее мать, я совсем ее забросил. Даже не помню, когда мы в последний раз говорили по душам. Когда люди утрачивают связь друг с другом? В какой момент я ее потерял? Сара очень мужественно переживала смерть матери. Я предоставил ей устраивать свою жизнь самостоятельно — у меня и на самого себя сил не хватало. Вот она и научилась жить, не рассчитывая на помощь отца. Я думаю, связь теряется, когда люди перестают в вас нуждаться. Поначалу ребенок никого не видит вокруг, кроме вас, он не может без того, что вы ему даете. Его руки тянутся к вам, его глаза устремлены на вас. Но скоро перед ним предстает необъятный мир, и, вполне естественно, ребенок отправляется открывать его. Он расширяет свои горизонты и удаляется от вас. Вы еще не успели это понять, а он уже далеко. За несколько месяцев я потерял не только жену, я потерял и дочь. Я заметил, что она больше во мне не нуждается. Речь не о том, чтобы вернуться назад, просто я хочу ей сказать, что досадую на самого себя. Я, без всякого сомнения, должен был стать для нее опорой, но оказался на это неспособен. И теперь я хочу до нее донести, что она опять может рассчитывать на меня.
— Дети вырастают. И наступает момент, когда отношения с родителями больше не являются самой важной частью их жизни. Посмотрите, что произошло у меня с матерью. Мы обмениваемся эсэмэсками, иногда даже очень длинными, и это меня вполне устраивает. Мы, конечно, помиримся, но в любом случае я больше не впадаю в тоску из-за нашей ссоры. Я перевернула страницу. Вы сами мне рассказывали, как уехали от матери. Вот и Сара перерезала пуповину.
— Но я-то ее не перерезал. Сара нужна мне, я хочу быть ей полезным. Я очень любил ждать ее где-нибудь, встречаться с ней. Я обожал забирать ее из школы. До сих пор помню там невысокую стенку: она шла по ней, а я держал ее за руку. В последний раз, когда мы там были, она помогла мне усесться на нее… Время идет, я теперь здесь и не знаю, что сделать, чтобы вернуть ее дружбу. Я собираюсь поехать к ней в январе, но даже не представляю, что скажу ей, когда она встретит меня в аэропорту. Должен ли я ее обнять? Или лучше начать разговор, когда мы сядем в машину? Знала бы ты, Манон… Я ночи напролет проигрываю эту сцену у себя в голове. Даже репетирую перед зеркалом.
— Не бойтесь ее. Будь я на ее месте, мне бы хотелось, чтоб вы приехали запросто, ничего не объясняя, просто вернулись бы на свое место, и все. Пусть сама жизнь вам подскажет. Один хороший человек как-то сказал мне, что нужно время, чтобы научиться говорить о вещах просто. Вот оно и настало.
80
Машина выехала утром. Эндрю был за рулем, Филипп сидел рядом, опираясь на подлокотник.
— Эндрю, ну правда, что ты задумал, я ведь ничего не знаю. И ради бога, не надо так гнать, скользко ведь.
— Есть два способа взяться за дело: убеждение и устрашение. На дураков лучше действует устрашение. Не так утомительно, и дело идет быстрее. Никаких длинных фраз и сложных глагольных конструкций. Одно повелительное наклонение. У тебя балаклава с собой?
— Я не хочу угодить в кутузку.
— Доверься мне.
— А если она нас узнает?
— Исключено.
— Только потому, что ты надел мою одежду, а я твою?
— Стресс лишает человека умственных способностей больше чем наполовину, а в ее случае там вообще останется с гулькин нос…
— Это ты судье объяснишь. А пока мы похожи на двух клоунов: ты — потому что моя одежда тебе мала, а я — потому что твоя мне велика.
— Ты придумал, какой у тебя будет акцент?
— Только вот это не надо, а? Это просто невозможно, они там, в больнице, что-то с тобой сотворили! Ты — жертва провалившегося эксперимента. Пытались восстановить тебе память и активизировали какую-то тайную область твоей коры. В башке у тебя что-то воспламенилось, и они стали сбивать пламя лопатой. Вот тебя и переклинило.
— Что за странное слово! При чем тут клинья?..
— Эндрю, я боюсь.
— Ты в Бога веришь?
— Не то чтобы очень.
— Жаль, я бы тебя убедил, что он нас не оставит. Но ты можешь внушать себе, что наше дело правое.
— Сегодня утром я был вынужден соврать Одиль. Я этого не люблю.
— Я видел, как она лю… аккуратно зашивала тебе свитер.
— Да, аккуратно, а как же еще? Жалко ведь, свитер хороший. Это все котята. Во время ужина не давали нам ни минуты покоя. На стол запрыгивали, цеплялись за свитер, тащили все подряд. С холодильника пытались сигать. Мы с ней так хохотали. Они и вправду симпатяги.
— «Вы с ней»?
— Давай-давай, смейся надо мной.
— Надеюсь, солонкой ты в нее не кидался?
— Мы о многом поговорили. Было очень хорошо.
— Вот и славно. Знаешь, Одиль мне часто говорит о тебе. Она считает, что ты человек необычный, у тебя много хороших качеств. Она мне даже говорила, что в тебе есть сумасшедшинка, которая ей очень нравится…
— Правда?
— Приехали. Приготовься.
Филипп спрыгнул по другую сторону ограды и помог перебраться Эндрю.
— Ты уверен, что она одна?
— Когда она рассказывала о своей жизни, я кое-что слышал. В общем, собрал кое-какую информацию.
Пробираясь между заснеженными деревьями, они обогнули красивый богатый дом. Перед застекленной верандой Блейк сделал знак приятелю остановиться.
— Надевай перчатки и балаклаву.
— Мне не нравится, что она зеленого цвета. Она противная, я в ней выгляжу как покойник. Я хочу как у тебя…
Блейк выхватил у него из рук зеленую балаклаву и отдал ему свою, черную. Довольный, Манье натянул ее на голову.
— Вот это я понимаю, прямо спецназ.
Эндрю тоже надел балаклаву и поправил очки в прорезях для глаз. Манье оглядел его.
— Ну я же говорил, — оглядев его, сказал Манье. — У тебя в ней взгляд как у дохлой рыбы.
И, вдруг посерьезнев, добавил:
— Эндрю, еще не поздно остановиться.
— С этой минуты я Гельмут.
— О нет, пощади…
— А ты?
Манье в конце концов выдавил из себя безжизненным голосом:
— А я Луиджи…
— А! Guten tag[13], Луиджи.
— О господи…
— Ты же в него не веришь. Как же тогда он придет тебе на помощь?
Блейк приблизился к дверям веранды. Приподняв стоящую рядом кадку с растением, он обнаружил под ней запасные ключи, отпер дверь и проник в дом. Манье шел за ним по пятам. Оба мужчины миновали одно помещение за другим — ни дать ни взять спецназ. Кухня, патио, библиотека — путь был свободен.
— У меня в твоей балаклаве лицо чешется, — простонал Филипп. — Может, там блохи?
Когда они подходили к гостиной, Эндрю услышал шум на втором этаже. Он указал Манье на лестницу. Они поднялись осторожно, на цыпочках, ступенька за ступенькой. Вдруг Блейк достал из своего — вернее, из Филиппова — пальто пластмассовый пистолет, который одолжил у Яниса.
