Андрей Шляхов - Доктор Данилов в сельской больнице
— Это элегантно, Данилов! — убеждала она. — Массивные хрустальные люстры давно ушли в прошлое!
Он не понимал, при чем здесь массивные хрустальные люстры, которые ему никогда не нравились, и пытался показать в Интернете устраивающие его варианты. Елена смотрела, морщилась и браковала. Наконец Данилов потянулся и сказал:
— Не красна изба углами, а красна пирогами.
— Ты проголодался? — удивилась Елена.
— В некотором смысле — да, — кивнул Данилов и пояснил: — Это я намекаю на то, что мне спальня в первую очередь дорога не светильниками, а таинствами, которые там регулярно происходят.
— Это так по-мужски: сводить любой разговор на тему секса, — вздохнула Елена, но озорно сверкнувшие глаза выдали ее истинные намерения…
За неделю Данилов объехал полтора десятка мест, в основном стационаров. Анестезиолог-реаниматолог — специальность тяжелая, можно сказать — неблагодарная, нервная, поэтому вакансий по ней куда больше, чем, например по пластической хирургии или венерологии. Но столичная ситуация с медицинскими кадрами заметно отличалась от провинциальной. Московские главные врачи и их заместители были разборчивы и принимали не каждого.
Некоторые, как, например, главный врач пятого госпиталя для ветеранов войн, открыто признавали, что предпочитают нанимать приезжих, которые более зависимы и оттого более вменяемы.
«Прописаться, что ли, в Монаково?» — пошутил сам с собой Данилов, выходя из кабинета.
Тягостно было ездить на собеседования, и еще хуже было ежевечерне рассказывать Елене о своих неудачах. Она слушала, пыталась приободрить, но посодействовать в трудоустройстве больше не предлагала — или обиделась, или поняла, что это бесполезно.
В воскресенье Елена с Никитой уехали на экскурсию в Суздаль, а Данилов продолжил изучать вакансии. После часового блуждания по сайтам он решил снизить планку и начал копировать в папку «Работа» вакансии «врач приемного отделения».
Врачи приемного покоя требовались чуть ли не в каждой третьем, если не втором стационаре. Оно и ясно: нет работы хлопотнее, чем там. Его по старинке называют приемным покоем. Это ведь только непосвященные думают, что врач приемного отделения принимает больного у «скорой» и передает дальше по эстафете. В общем-то так оно и есть, но больного в приемном покое положено расспросить, осмотреть, завести на него историю болезни и записать туда свой осмотр, пригласить к нему при необходимости консультантов и только потом решать, в какое отделение его положить.
Врач приемного покоя должен хорошо и быстро соображать, чтобы не принять у «скорой» непрофильного больного (некоторые особо одаренные деятели могут и дизентерию под видом пневмонии привезти), чтобы положить больного туда, куда надо (отделений много), чтобы не отказать в госпитализации тому, кому она требуется, и не госпитализировать того, кому в стационаре нечего делать.
Врач приемного покоя должен иметь крепкие нервы, чтобы противостоять натиску снаружи и изнутри. Снаружи на него наседают «скорая помощь», пришедшие на плановую госпитализацию, пришедшие сдаваться самотеком… Изнутри атакуют врачи отделений: «А кого это к нам положили?! А зачем?! А почему?!» Всем ведь не угодишь.
Когда-то Данилов работал врачом приемного отделения в Склифе. «А почему бы и нет? — подумал он. — Поработаю в приемном, обвыкнусь, а потом, при первом же удобном случае, перейду в реанимацию».
Выбрав первую (очень хотелось, чтобы и последнюю) десятку стационаров, Данилов выключил ноутбук и позвонил Полянскому. Пора было встретиться, не все же время только по телефону общаться.
Он еще спал, ответил не сразу, голос у него был сонный.
— Это я, говорящий будильник! — отрекомендовался Данилов. — Хочу прийти к тебе с приветом, рассказать, что солнце уже часов шесть как встало!
— Одну минуточку! — попросил Полянский.
Минуты три в трубке слышался его бас, перемежаемый высоким женским голосом. Слов было не разобрать, да Данилов и не пытался. Во-первых, чужие разговоры подслушивать нехорошо, во-вторых, и так ясно, что диалогу положено быть примерно таким:
— Зайчонок (Пусечка, Солнышко, Милая, Любимая, Малыш и т. п.)! К нам (обязательно «к нам», а не «ко мне»!) собирается в гости Вова Данилов! Помнишь, я про него рассказывал?
— Фу-у, Гошенька (Гусик, Игоречек, Медвежонок, Сладкиймой, Игочка…)! Я не хочу никакого противного Данилова! Я хочу тебя, мой шалунишка!
— М-м-м! Чмок-чмок!
— Ы-ы-ы! Чмок-чмок!
— Он уже выходит!
— Га-а-а-а-адкий, га-а-адкий! Тогда я поеду домой…
Если бы вторая половинка уже жила у Полянского, разговор бы был короче. Полянский просто бы скомандовал:
— Подъем! Все по местам! К нам едет ревизор!
Или выразился бы иначе, но, по-любому, долго бы не сюсюкал.
— Как ее зовут? — спросил Данилов, когда Полянский снова взял трубку.
— Приезжай, жду! — ответил Полянский, притворяясь, что не расслышал вопроса.
— Что привезти?
— Себя! — хохотнул Полянский. — Все остальное у меня найдется.
— Закажи пиццы, а я привезу пиво, — сказал Данилов, не знакомый с гастрономическими пристрастиями новой пассии Полянского и потому не желавший рисковать.
С равной вероятностью можно было нарваться как на угощение из семи блюд домашнего приготовления, так и на унылые травяные салатики, в которых пасутся редкие креветки.
Полянский нисколько не удивился отсутствию безалкогольного пива, словно Данилов и не воздерживался долгое время от спиртного. Пиццу пришлось подождать: курьер никак не мог найти дом Полянского, только звонил каждые пять минут.
— Купите в ближайшем киоске карту Москвы или валите со своей пиццей к чертям собачьим! — сорвался наконец Полянский. — И не надо мне больше звонить!
Буквально через две минуты курьер позвонил еще. На этот раз в дверь.
— Надо было сразу на него наорать! — сказал Полянский и пошел открывать.
За время его отсутствия Данилов огляделся по сторонам и заметил на телевизоре сложенный веер, на подоконнике — книгу «Дао дэ цзин», а над дверью — в раме из бамбука два иероглифа, нарисованных черной тушью на шершавой бумаге.
— Я смотрю, ты снова обратился лицом к Востоку… — сказал Данилов, когда коробки были открыты, пицца разрезана, а банки с пивом открыты.
Полянский периодически и ненадолго увлекался то конфуцианством, то буддизмом. Происходило это под влиянием кого-нибудь из подружек.
— Не к Востоку, а к мудрейшему из учений, — поправил Полянский и, забыв про то, что стояло на столе, метнулся к подоконнику за книгой. — Учение о пути! Да ты не улыбайся, послушай…
