Михаил Елизаров - Библиотекарь
Подмоге наперерез бросились Луцис, Вырин, Озеров, за ними едва поспевал Тимофей Степанович.
Белобрысый предпринял отчаянную контратаку. Лопата Светланы переломилась под сокрушающим ударом тесака, сама же она чудом избежала смерти. Второй тесак пришелся на Кручину. Я услышал, как дико взревел Игорь Валерьевич, зажимая ладонью место у виска, где у него секунду назад было ухо. Лопата Вероники с хрустом погрузилась в грудину главаря. Он заорал. Вероника навалилась на черенок, пригвождая врага к стене частокола. Белобрысый обмяк и повис на лопате, точно марионетка, над которой оборвались сразу все нити.
Гибель вожака не прибавила мужества нападавшим. Из шестерки кто-то сразу угодил под саперную лопатку Вырина, второму размозжил череп кистень Тимофея Степановича. Пика Озерова пробила брюшину третьему. Метко брошенный подшипник Луциса угодил убегающему в затылок, мужик с воплем схватился за голову и упал, а Николай Тарасович хрустко добавил сапогом по треснувшим шейным позвонкам.
Один из оставшихся в живых бойцов метнул топор в Озерова. По счастью, удар пришелся топорищем в подбородок, Озеров опрокинулся, не увидев, что его противника настиг и зарубил Марат Андреевич. Шестой героя не ломал и, не теряя драгоценного времени, перемахнул через стену.
– Там… Всего четверо… – зашептал, тыча за частокол, Гаршенин. – На вылазку надо, добить…
Иевлев, Кручина, Сухарев, сестры Возгляковы, Таня и Дзюба, разделившись, стали по обе стороны ворот, Гаршенин вытащил крест, а Кручина и Иевлев потянули на себя тяжелые скрипучие створки.
В проем сразу рванули четверо. Пробежав пару шагов, они остановились. Изумление сменилось оторопью. Они попятились и, не долго думая, бросились наутек. Длинное острие косы Гаршенина пронзило самого медленного врага, тот по инерции еще смог сорваться с лезвия, но, пробежав пару шагов, выдохся и рухнул. Анна швырнула над землей лопату, завертевшуюся мельницей. Второй беглец с перебитыми ногами рухнул в траву, и его в два прыжка настиг Иевлев.
Предсмертный крик товарища придал двум уцелевшим захватчикам сил. Оторвавшись от запыхавшейся погони, эти двое достигли леса и скрылись за деревьями. Их не преследовали. Бой закончился.
Меня колотил озноб. В затылке и барабанных перепонках стучал оглушительный пульс. Адреналин схлынул. На месте выдранных волос словно горел ожог. Подбитый глаз затек, саднили бровь и веко. Занудливая боль, похожая на зубную, крутила распухшую скулу. Я стоял посреди двора и смотрел, как Иевлев закинул на плечо труп настигнутого врага, второго за ноги волокли Сухарев и Озеров. Возвращались и остальные широнинцы.
Возле меня остановился всклокоченный Гаршенин:
– Виктория! Поздравляю! – Глаза его светились ликованием.
– Вроде выскочили без потерь, – сказал Дзюба. – Слава те, Господи…
– Да нет, – процедил Кручина, – с потерями! – Он зажимал рану на голове, между пальцами просачивалась кровь. – Пол-уха лишился. Черт! Придется теперь ходить как каторжному!
– Волосами прикроете, никто и не заметит, – утешала его Таня и лила из склянки на вату перекись.
Кручина убрал от виска ладонь – на миг показался пунцовый, похожий на тюльпан, обрубок – и приложил ватный клок.
Пошатываясь, поднялся с земли Озеров, борода его была в крови. Тимофей Степанович, прислонившись к забору, устало отирал носовым платком сиреневое, как у новорожденного, лицо.
По двору валялось с десяток вражеских трупов. Пятеро нашли свою смерть у кирпичной стены. Трое так и продолжали висеть на частоколе, четыре штурмовика лежали у ворот, неподалеку корчился белобрысый главарь.
– Допросить его, Алексей, немедленно допросить… – с натугой просипел Тимофей Степанович. – Выяснить, кто подослал… – старик едва переводил дух, словно после забега.
Белобрысый был совсем плох и, чтобы вытащить из него хоть какие-то сведения, следовало торопиться.
Я приблизился к умирающему.
– Послушайте, мы постараемся облегчить ваши страдания, насколько это в наших силах, – я обернулся. – Марат Андреевич, принесите срочно анальгину!
Главарь дрогнул мутными, точно у рыбы, глазами:
– Где Книга?
– Вот, – я постучал по стальному корпусу шкатулки. – А теперь ответьте, кто вас навел?
– Покажи Книгу… – он тяжело хрипнул.
– Хорошо, – я пристроил шкатулку на колене.
Главарь терпеливо ждал, пока я найду ключ и открою замок, даже чуть приподнялся. Широкое красное пятно на продавленной груди блеснуло свежей подплывшей кровью, тусклой и масляно-жирной, как нефть.
– Вот, пожалуйста… – я показал лежащую на бархате Книгу. – А теперь скажите, откуда вы про нас узнали?
– Не та!… – он бессильно откинулся и с глухой уставшей ненавистью посмотрел на меня. – Другая!
– Что же вы ожидали увидеть?
– Книгу Терпения! – гневно рявкнул белобрысый, из ноздрей хлынули свекольные ручьи.
– А кто вам сказал, что у нас есть Книга Терпения?!
– Старуха…
– Какая старуха?!
– Умная!… Мы первыми жребий вытянули… Три года очереди ждали, и тут такой шанс… Не получилось… – он слабо пошевелился. – Больно… Книга Терпения…
– У нас только Книга Памяти.
– Врешь, – равнодушно прошептал белобрысый.
– Нет, это правда…
Раненый, с горловым бульканьем, засмеялся:
– Значит, обманула старуха… Я же говорю, умная… Но вы все равно сдохнете. Никто не уйдет. Старуха решила…
– Прояснилось? Кто они такие? – подсел к нам Дежнев. Он держал шприц с обезболивающим раствором, похожим на слюну.
– Не понятно… Похоже, это не Совет. Про какую-то старуху говорил. Запугивал…
Марат Андреевич поймал иглой бледную вену белобрысого.
Тот равнодушно проследил за движением поршня, спросил:
– Вы всех моих убили?
– Трое сбежали.
– Повезло…
Больше он не сказал ни слова. Вскоре закрыл глаза. Сквозь сжатые губы пробивался шелест уходящего дыхания, словно в хрупком фарфоровом горле бил крылышками залетевший мотылек. Слипшиеся от крови ноздри шевелились, как жабры, а потом застыли.
– Алексей! Марат Андреевич! – вдруг пронзительно, срываясь на визг, позвала Таня.
Я вздрогнул и оглянулся. К частоколу уже спешили перепуганные истошным криком широнинцы. Когда мы подбежали к месту суеты, увидели Тимофея Степановича. Старик по-прежнему сидел, прислонившись спиной к бревнам. Кудлатая голова, как подрубленная, свесилась на грудь. Правая нога поджата, левая распрямлена, так что виднелась сбитая подошва пыльного сапога.
Сухарев и Вырин уложили Тимофея Степановича на землю. Марат Андреевич цепко сжал стариковское в черных жилах запястье, напряженно вслушиваясь, не дрогнет ли под кожей жизнь, затем, словно не веря своему немыслимому диагнозу, произнес:
