Джон Фаулз - Коллекционер
Я думаю, может быть, ограничиться просто поцелуем? Обнять его за шею и поцеловать? И все? А если ему понравится? И так будет тянуться без конца? Нет. Нужен шок.
* * *Все, что случилось, связано с моим хозяйским отношением к жизни. Я всегда точно знала, куда иду, чего хочу, как все должно быть. И все было так, как я хотела, и я принимала это как должное, как результат того, что я знаю, чего хочу. А мне просто везло. Во всем.
Я всегда пыталась управлять жизнью. Пора позволить жизни управлять мной.
30 ноябряО Боже.
Что я наделала.
Это ужасно.
Я должна написать об этом. Увидеть. Это поразительно. Что я смогла сделать такое. Что случилось то, что случилось. Что он — такой, как есть. Что я — такая, как есть. Что все осталось так, как есть.
Даже еще хуже.
* * *Сегодня утром решила это сделать. Я знала — нужно что-то выходящее из ряда вон. Шок. Мне так же, как и ему.
Договорилась о ванне. Была мила с ним весь день.
После ванны долго прихорашивалась. Море духов. Встала перед камином, демонстрируя голые ножки. Нервничала ужасно. Не верилось, что смогу через это пройти. Да еще со связанными руками. И выпила три бокала хереса в один присест.
Зажмурилась и принялась за дело.
Усадила его на диван и уселась к нему на колени. Он весь застыл и был так шокирован, что мне пришлось продолжать. Если бы он схватил меня, сжал, я бы, наверное, остановилась. Халатик мой распахнулся, будто бы нечаянно, а К. все сидел со мной на коленях не шелохнувшись. Словно мы совершенно не знакомы и это просто глупая забава на молодежной вечеринке. Двое совершенно чужих людей случайно встретились на вечеринке, да к тому же еще и не очень по душе друг другу.
Почему-то — и это было отвратительно мне самой — меня охватило странное возбуждение. Словно женщина во мне вдруг устремилась к нему — мужчине. Не знаю, как объяснить, но, может быть, дело в том, что он совершенно растерялся и не знал, что делать. Я поняла, что он — девственник, никогда не знал женщины. «Однажды старушка из Бурка монашка взяла на прогулку…» Наверное, херес подействовал слишком сильно.
Пришлось заставить его поцеловать меня. Он сделал слабую попытку притвориться, что боится утратить самообладание, потерять контроль над собой. Ну и что же такого, сказала я, пусть. И поцеловала его. И еще раз. Тогда он ответил, да так, словно стремился мне челюсти проломить своими несчастными тонкими, никогда никого не целовавшими губами. Мне не было неприятно. У него нежная кожа, и пахнет от него чистотой. Я закрыла глаза.
И вдруг он отошел и встал у окна. И не хотел возвращаться. Он готов был сбежать, но не мог и отошел к своему бюро полуотвернувшись, а я устроилась — полуголая — на коленях у огня и распустила волосы; соблазнять так соблазнять. В конце концов пришлось встать, подойти к нему, подвести к камину. Упросила, чтобы он развязал мне руки. Он был словно в трансе. И тогда я сняла с него одежду и разделась сама.
Сказала: не нужно нервничать, я хочу, чтобы это случилось. Просто ведите себя естественно, постарайтесь быть самим собой. Но он не слушал, не хотел. Я сделала все — буквально все, — что могла.
И ничего не произошло. Он так и не оттаял. Правда, один раз он обнял меня, очень крепко. Но это было неестественно. Словно он отчаянно пытается имитировать то, что, как ему кажется, полагается делать в подобных случаях. Жалко и неубедительно.
Он просто не может.
Он не мужчина.
Тогда я поднялась (мы лежали на диване) и встала рядом с ним на колени и сказала, не надо огорчаться. Была с ним по-матерински нежна. Мы оделись.
И постепенно все выяснилось. Вся правда. И то, какой он на самом деле.
Какой-то психиатр сказал ему, что он никогда не сможет.
К. сказал, что часто представлял себе, как мы вместе лежим в постели. Просто лежим. Больше ничего. Я сказала, давайте так и сделаем. Но он не захотел. Где-то в самой глубине его души, рядом с жестокостью и озлобленностью, уживается невероятная чистота, невинность. Управляет его поступками. Он ее оберегает.
Он даже сказал, что любит меня. А я ответила, вы любите не меня, а свою любовь. Это не любовь, это эгоизм. Вы думаете вовсе не обо мне, а о том, что вы ко мне чувствуете.
— Я не знаю, что это такое, — сказал он.
А потом я совершила ошибку. Я чувствовала, что моя жертва оказалась напрасной, и мне хотелось, чтобы он хотя бы оценил то, что я сделала, чтобы за это отпустил меня на волю… И я попыталась все это ему сказать. И тут настоящее его нутро вылезло наружу.
Он страшно обозлился. Не желал отвечать мне. Мы еще больше отдалились друг от друга. Я сказала, что мне жаль его, и он набросился на меня. Это было ужасно. Я разрыдалась.
Ужасный холод. Бесчеловечность.
У него в плену. Без надежды. Без конца.
Зная, каков он на самом деле.
Невозможно понять. Что он такое? Чего хочет? Зачем я здесь, если ему не нужно мое тело?
Словно я разожгла огонь во тьме, чтобы согреть нас обоих. И огонь этот лишь высветил его истинное обличье.
Последнее, что я сказала ему: «Мы не можем остаться чужими. Мы были обнаженными друг перед другом».
И тем не менее — мы чужие.
* * *Сейчас мне полегче.
Счастье еще, что все так обошлось. Могло быть гораздо хуже. Безумием было так рисковать.
Хорошо, что я еще жива.
1 декабряОн приходил сюда, вниз. Выпускал меня в наружный подвал. Все совершенно ясно. Он злится на меня. Никогда еще он не был так зол. Он не просто дуется, как раньше. Это глубоко запрятанная злость.
Это приводит меня в ярость. Никому никогда не понять, чего мне стоил вчерашний вечер. Каких усилий мне стоило пойти на то, чтобы рискнуть отдать себя, постараться понять. Подавить все естественные чувства и инстинкты.
Он сам виноват. И злится, как всякий мужчина. А я больше не могу быть с ним милой. Они дуются, если ты им отказываешь, и терпеть тебя не могут, если соглашаешься. Умный мужчина должен бы презирать себя за это. За алогичность.
Озлобленные мужчины и уязвленные женщины.
Разумеется, теперь я знаю его тайну. Ему это претит.
Думаю, думаю и думаю об этом.
Должно быть, он всегда знал, что ничего не сможет. И все-таки все время говорил мне о любви. Что это значит?
Думаю, дело вот в чем. Он не может испытать наслаждение от обладания мною, как нормальный мужчина. Думаю обо всех других мужчинах: «Они бы мне позавидовали, если бы знали». Потому что он владеет мной.
Поэтому смехотворны мои попытки быть с ним милой. Собираюсь вести себя так, чтобы ему не доставляло удовольствия держать меня здесь. Снова объявлю голодовку. Не желаю иметь с ним ничего общего. Не буду с ним разговаривать.
