Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2012)
Елена МИХАЙЛИК
Сидней
КНИЖНАЯ ПОЛКА ПАВЛА КРЮЧКОВА
+ 9
В о с п о м и н а н и я о К о р н е е Ч у к о в с к о м. Составление и комментарии Е. Ц. Чуковской, Е. В. Ивановой. М., «Никея», 2012, 512 стр.
Эта книга, появившаяся в юбилейный для ее героя год (130 лет со дня рождения), могла бы выйти и к столетию Корнея Чуковского, да на дворе стояла совсем иная эпоха. В предисловии Елена Цезаревна подробно рассказала, в чем тут дело, ведь сборники воспоминаний о КЧ — и очень интересные — выходили в 1977, 1978 и 1983 годах, они давно стали библиографической редкостью, но сюда, в нынешний толстенный том — не вошло из них ничего (был бы двухтомник — вошло бы).
Судьба нового сборника примечательна: насколько я знаю, у православного издательства «Никея» первоначально был замысел переиздать лишь чудесные воспоминания старшей дочери Корнея Ивановича, то есть «Памяти детства» Лидии Чуковской, той самой книги, которая с момента ее выхода тридцать лет тому назад в нью-йоркском издательстве Чалидзе, а до того — одной главою — в журнале «Семья и школа» (1972), — стала для многих чуть ли не настольной. Конечно, ее полнокровное время общения с читателем следует отсчитывать с первой публикации на родине: 1989-й, «Московский рабочий». Мягкая обложка с памятным фотоснимком: молодой отец (еще не прославленный сказочник, но уже знаменитый литературный критик) сидит на кровати в строгом костюме, одна рука в кармане пиджака, другою он прижимает к своим коленям пятилетнюю дочь.
Лидия Корнеевна начала писать свои воспоминания сразу после кончины отца, ей было тогда за шестьдесят, ее еще не исключили из писательской организации, еще не выбросили из литературы. Она складывала это свое послание для одного из готовящихся сборников воспоминаний.
…И она сумела умным, все помнящим сердцем воскресить в себе ту самую девочку и заразительно рассказать, каким был для нее и братьев их отец (младшая Мурочка родилась в 1920-м). А заодно, понимая, что для сотен тысяч читателей он остается только автором сказок и «записывателем» «смешной» детской речи, воскресить и литератора Чуковского в его максимальной полноте. Книга вышла столь же лирическая, сколь и «многослойная», но поскольку она писалась рукою художника, никаких «швов» в ней не обнаруживалось, она счастливо входила в читательское сознание — целиком. Только читатель этот был либо эмигрант, либо рискованный владелец тамиздата (известны случаи изъятия «Памяти детства» на обысках).
Одним словом, читая вышедшие в последней четверти прошлого века сборники воспоминаний о Чуковском, догадаться о том, что у него было четверо детей, просто невозможно. Получалось как бы трое: два сына и дочь Мура, прожившая всего одиннадцать лет. Старшая не могла существовать даже в «перечислительном» режиме, никакого ряда вроде «Коля, Лида и Боба» быть просто не могло. На семейно-дружеских фотографиях ее даже не заретушевывали, их просто больше не публиковали, а то, что на некоторых из них запечатлены Репин или Короленко, так это наплевать. Тогда, в 70 — 80-е, некоторые воспоминатели о Чуковском, которым «было указано», просто вынули Лидию из своих текстов (сократив их). Другие — Л. Пантелеев, Павел Бунин, Ян Сатуновский — как бы сказали сегодня, сами «вышли из проекта». Не смогли уступить и переступить через память и элементарную честь.
«Памяти детства» занимает здесь чуть больше трети сборника, ибо «звезды сошлись» так, что «Никея» и составители начали воскрешать справедливость шире и дальше. Важнейшей ступенькой стал замифологизированный еще с тамиздатских и самиздатских времен мемуар Евгения Шварца «Белый волк» (в этой книге он напечатан вместе с подцензурной юбилейной статьей Е. Ш. о Чуковском) и — «ключ» ко всему, давно дразнящему многие обывательские воображения сюжету, текст Л. Пантелеева «О „Белом волке”» 1980 года.
История прояснилась, она — горькая и, коротко говоря, не в пользу Шварца, успевшего, согласно свидетельству человека, которому нет оснований не доверять, переоценить свой писательский жест.
К отрывкам из мемуаров старшего сына здесь прибавляется внук Дмитрий, написавший специально для этой книги воспоминания «Как хоронили моего деда» (с включением поразительного письма Солженицына — родным КЧ, где автор «Ивана Денисовича» рассказал, почему он не приехал на похороны). Здесь и самая первая внучка Тата (Наталья Николаевна) — единственная из живых, кто помнит Чуковского с 1928 года; тут и Юлиан Оксман и Виктор Некрасов, еще недавний Юрий Коваль и уже очень древние Розанов с Шагинян (забавно рифмующиеся в непредумышленной полемике). Старые письма и старые дневники…
Начиная читать этот сборник, я, честно говоря, беспокоился: обрету ли свежее впечатление о герое, с литературной и жизненной судьбой которого мои отношения вроде бы давно выстроились. Да и большинство текстов мне хорошо знакомо. Результат превзошел ожидания и сомнения: тот, кого Арсений Тарковский метко назвал «Шекспиром для детей», в этой книге получает новое стереоскопическое разрешение, книга о нем вышла живой, художественной и неожиданной.
Примечательна техническая забота издательства о читателе: в переплет издания вшит шелковый шнур-закладка, позволяющий легко обращаться к интересным и необходимым комментариям, кои занимают в «Воспоминаниях…» не менее восьмидесяти страниц. Иные из них писались еще в ту далекую эпоху, когда «Белый волк», например, публиковался в парижском историческом сборнике «Память».
Л и д и я Ч у к о в с к а я. Софья Петровна. Повести, стихотворения. М., «Время», 2012, 384 стр. («Собрание сочинений Лидии Чуковской»).
Небольшая, белого цвета книжка с узнаваемым оформлением (оранжевый «клапан» с фотографией автора) стала предпоследней в «Собрании сочинений Лидии Чуковской». Кавычки объясняются тем, что тома собрания не нумерованы, каждая книга может существовать как отдельное издание: трехтомные «Записки об Анне Ахматовой», заветный документальный роман «Прочерк», мемуарное исследование «В лаборатории редактора», отрывки из дневников, воспоминания, публицистика.
Эти же три с половиной сотни страниц вместили все художественное , написанное Чуковской: две повести (довоенная «Софья Петровна» и послевоенный «Спуск под воду») и собрание стихотворений, которые она писала всю жизнь. Есть и приложение — отклики читателей на повесть 1939 года вкупе с отрывком из очерка литературных нравов «Процесс исключения» — именно о судьбе этой вещи, напомню, единственном прозаическом сочинении, написанном сразу после «тридцать седьмого».
…Когда-то повесть о несчастной, духовно ослепленной временем советской матери, у которой неожиданно арестовали правоверного передовика-сына, рассматривалась Твардовским как возможная «оттепельная» публикация в «Новом мире». Однако он сделал выбор в пользу мужика Ивана Шухова, сочтя историю несчастной сотрудницы машбюро, пытающейся верить одновременно Сталину и своему Коле, «признавшемуся», как ей сообщили, «в своих преступлениях», — излишне литературной. Поэт и прозаик Владимир Корнилов в эпистолярном отклике (1962) написал Лидии Корнеевне: «Это совсем не литературное сочинение — Великий Либерал — не прав. Но просто ему некуда деваться. Если он это примет, то куда ему девать своего солдата? Бунину понравилось это как лубок. Это именно лубок, но на большую тему. Другое дело „Дом у дороги”. Там горе…»
Повесть, публикации которой на своей родине Чуковская ждала почти полвека, оказалась и в высшем смысле литературным сочинением. Я читал эту вещь не один и не два раза, люблю фильм по ней (с Анной Каменковой в главной роли) и никак не могу перестать поражаться ее естественной «прирожденности». Она выдохнута как поэма, тут нет ни одного лишнего слова, ни одного фальшивого, неточного жеста, трудно поверить, что героиня соткана из многих вот таких, говоря словами того же Корнилова, «карикатур, но не насмешек». Удивительно точно нащупал недавно ушедший Анатолий Гелескул: «И что еще меня поражает — это самообладание. В вещи, написанной тогда же и написанной не в стол, а в тайник, так естественно было бы сорваться на крик. А ритм удивительно четкий, и ни тени авторского присутствия, словно и написано под диктовку Софьи Петровны. И при всей ровности тона главка за главкой — как шаги жующего динозавра, все ближе и ближе» (письмо 1988 года).
Я ничего не пишу здесь о лирическом «Спуске...», в котором тоже аккумулированы важные вещи, касающиеся человеческой природы, ибо «Софье Петровне» он все-таки уступает. А вот стихи — особая статья. Не писать их («маленькая, немощная лира») насквозь пропитанная поэзией Лидия Корнеевна Чуковская не могла. Тем, кто не готов их расслышать и полюбить, достаточно узнать, что некоторые строки и образы из этих лирических дневниковых этюдов ушли в стихи Анны Ахматовой (например, «тишина тишину сторожит» — отсюда).
