Эдгар Доктороу - Град Божий
— Я очень рада за Сару, — говорит Джуди. — Она чудесный человек. Ее брак с моим братом был заключен на Небесах. Но после всего, что ей пришлось пережить, она заслуживает счастья. Думаю, что это хорошо и для мальчиков.
Муж Джуди, Эл, преподает английский в каком-то колледже в Нью-Джерси; он не спешит соглашаться с женой. Задумчиво теребя бороду цвета соли с перцем, он смотрит на Пэма, который в это время, оживленно болтая, танцует с какой-то престарелой седой леди.
— Я не верю в обращение. Думаю, что оно невозможно. Как вы назовете христианина — марана? — спрашивает он меня.
Вокруг маленького пятачка расставлено несколько покрытых белыми скатертями столов, за которыми гости клюют горячие и холодные закуски. У одной из стен бар, бармен скучает, публика здесь в основном предпочитает шерри и газированную воду. Я подхожу к стойке, прошу налить двойную водку со льдом. Лицо бармена светлеет.
Гостей — пятьдесят или шестьдесят, в большинстве своем родственники Пэма и Сары. Я не знаю почти никого из них. Не сразу до меня доходит, что родственники Пэма сидят по одну сторону, а родственники Сары — по другую сторону стола. Они не смешиваются, что создало бы атмосферу настоящего вечера. На танцевальном пятачке нет сутолоки, маленький оркестр — пианино, саксофон, гитара, бас — играет медленную музыку. Играет неплохо, но когда кто-нибудь танцует, все смотрят.
В таких случаях всегда заметно напряжение между начальниками и друзьями жениха и невесты и их родственниками и старыми друзьями. Это разные миры. Складывается впечатление, что жених и невеста, проведшие добрую часть жизни с теми людьми, стараются сейчас от них избавиться. Я удивлен, кроме всего прочего, двумя обстоятельствами: тем, что свадебный вечер вообще состоялся, и тем, что он состоялся в этом пуританском отеле. Но здесь живет вдовствующая тетка Сары, старшая сестра ее покойной матери Мирна Фейн, и судя по тому, как эта дама отдает распоряжения официантам, вечер — дело ее рук.
Думая об этом, я не понимаю, как Сара содержит синагогу. Сколько оставил ей Джошуа в виде страховки, есть ли деньги у его семьи, или синагога отдана в залог… Кажется, деньги здесь не проблема. Я знаю, что у Пэма нет ни гроша, но не могу то же самое сказать о Саре, хотя ее ученый отец вряд ли купался в богатстве, а ведь содержание в доме престарелых стоит недешево. Вот уж воистину, как можно написать настоящий роман, не упомянув о деньгах?
Джуди и ее муж идут танцевать. Поздравляют Пэма и Сару, которые тоже танцуют. Обе пары отплясывают фокстрот и одновременно разговаривают. Пэм ухитряется жестикулировать свободной рукой. Все смеются, даже скептически настроенный муж Джуди.
На Саре костюм цвета слоновой кости, бронзового цвета шелковая блузка, гармонирующая с ее волосами, которые немного отросли и спадают на шею, как у новых американских революционеров. В ушах нет украшений. По случаю торжества Сара без очков, она смотрит прямо на меня, но я понимаю, что она близорука, прекрасно, счастливо, блистательно близорука, чтобы что-то видеть.
Подходит Мирна Фейн, хозяйка, она взяла на себя обязанность развлекать одиноких гостей. Устраивается на стуле рядом со мной. Полная женщина с сильно накрашенным круглым, довольно приятным лицом. Отдышавшись, она принимается внимательно меня разглядывать.
— Значит, вы писатель…
— Да.
— Я не вижу здесь вашей жены. Вы женаты?
— Нет.
— Разведены?
— Я убежденный холостяк.
— Гордиться нечем. Мои глаза говорят, что вы достигли такого возраста, когда лучше бы найти женщину, которая могла бы о вас позаботиться. Вы слишком долго ждете, какая женщина захочет потом взвалить на себя такую обузу?
— Спасибо за добрый совет, Мирна.
— Вы ведете себя покровительственно. Когда мой муж умер десять лет назад, я унаследовала его дело. Поставка запасных частей для «Дженерал Моторе». В прошлом году я продала фирму за сорок пять миллионов долларов. И скажу вам, что я не хочу, чтобы вы стали вечным нахлебником за столом Сары.
Ого!
— Я все о вас знаю, у меня есть глаза, и я не так глупа, как вам кажется.
Отойдя в противоположный конец зала, сталкиваюсь с маленьким епископом. В цивильной одежде он кажется еще более тщедушным. Епископ испытывает большое облегчение, увидев меня.
— Я не уверен, что веду себя правильно, — говорит он. — Вы, случайно, не знаете, будет ли здесь что-нибудь вроде благословения?
Я смотрю на Пэма. У него в руке бокал. Обняв Сару за талию, он танцует и одновременно разговаривает с двумя молодыми женщинами, которые почему-то кажутся мне странно знакомыми.
— Думаю, что потом Пэм сам что-нибудь скажет.
— Тогда я подожду. Честно говоря, я не знаю, что надо делать. Пэм всегда был полон сюрпризов. Но она красивая женщина, его невеста. Потрясающе выглядит. — Он улыбается. — Раввины обычно не бывают такими красивыми.
Я вижу, что Пэм машет мне рукой. Подхожу, и он представляет меня молодым женщинам. Это его дочери, Кимберли и Памела, Ким и Пэм. Теперь я замечаю семейное сходство: у обеих челюсти Пембертонов, крупные головы, таких людей продавцы универмагов называют нестандартными. Ким блондинка, Пэм — брюнетка. Обе широко улыбаются, показывая ярко-белые зубы. Рядом с ними маленькие дети, один — Ким, другой — Пэм, они убегают, прежде чем их успевают представить. Все смеются, матери в притворном негодовании качают головами. Пэм кладет руку мне на плечо.
— Этот человек пишет мою духовную биографию, — говорит он дочерям. — Ваш отец скоро начнет выступать на ток-шоу.
— О, папа, ты всегда все преувеличиваешь.
— Я еще заставлю вас гордиться собой.
— Папа, мы и так тобой гордимся, — говорит блондинка, но лицо ее при этом становится совершенно несчастным.
Когда девушки уходят, Пэм берет меня за руку и отводит в сторону.
— Вчера мы узнали, что этот сукин сын умер два месяца назад.
— Какой сукин сын?
— Шмид, Шмиц, как, черт, его звали. Нацист, комендант гетто. Умер во сне. Дома, в Йонкерсе. Мы же имели на него все, проклятие!
— Но он умер.
— Но он не предстал перед судом, и никто не увидел, кем он был на самом деле.
— Да, но для этих случаев Данте изобрел ад.
— Данте не изобрел ад, он его украсил. У тебя пустой бокал, пошли со мной. А потом, когда ты как следует вооружишься, я познакомлю тебя со своей вирджинской мишпохой[16].
Мой друг бармен наливает мне водки, но когда я оборачиваюсь, Пэма уже нет. Стайка детей и шумливых девиц, не достигших тинейджерского возраста и не привыкших к взрослым платьям и колготкам, собралась у стола со свадебными подарками. Каждый подарок упакован, но детей привлекает сам факт — подарки на столе. Дети смотрят на стол и перешептываются. Среди них я вижу детей Сары — Джейка и Дэви, они смотрят на блестящие коробки, перевязанные белыми лентами, без особого любопытства, но с чувством собственников. Они явно не хотят, чтобы другие трогали подарки.
Когда я подхожу, дети разбегаются. Среди коробок и коробочек стоят прихотливо украшенные корзинки с цветами. Смотрю на карточки. Одна от раввина и миссис Такой-то, одна от сестер хосписа на острове Рузвельта, одна от Триш ван ден Меер («Мои поздравления вам обоим», послание написано от души). Самый большой букет имеет вид подковы, к нему приколото поздравление: «Благослови Бог Попа и миссис Поп». Ниже подпись: «От всех твоих друзей из церкви Приятного Прозрения».
Мне жарко, в отеле стоит невероятная духота. Подхожу к окну, но оно не открывается. Стекла покрыты морозным узором. Зиму сюда не приглашали. Сейчас выпью водку и уйду. Меня гложет обида. Пэм и Сара все это время жили своей жизнью, которой они не хотели делиться со мной. Кажется, я сейчас выроню бокал.
Однако в следующий момент все снова представляется мне в розовом свете. Сара берет меня за руку и ведет танцевать. Оркестр в быстром темпе играет «Мои голубые небеса». Я ни разу не прикасался к этой женщине, если не считать рукопожатий, и вот теперь я кладу ладонь на ее талию и обретаю связь с ее душевным миром, ее рука с обручальным кольцом в моей руке, я ощущаю ее тепло, она излучает счастье, от ее волос исходит нежный травяной аромат, она смеется над моей печальной старомодностью — я танцую медленно, не в такт быстрой музыке, но, я делаю это специально, подчеркивая свою печаль, она понимает это, прижимается своей щекой к моей, отчего у меня подгибаются колени, и шепчет: «Ты всегда будешь нашим другом, Эверетт». Я уже готов сказать что-то глупо-напыщенное, но, на мое счастье, старший сын Сары хлопает меня по руке, желая нас разбить. Я кланяюсь новому кавалеру, и Сара начинает кружиться в танце со своим непривычно хорошо причесанным сыном, одетым в белую крахмальную рубашку и красный галстук. Руки ее вытянуты, она смотрит на его торжественную мину, он необычайно значителен в исцеляющей ауре ее светлой любви.
