Жаклин Митчард - Роковой круиз
— Ну, я знаю, что могу. Только я выбросила ее адрес, потому что... Дело в том, что я рада, что это случилось. Вернее, я не рада, что это случилось. Но я рада, что все произошло именно так, как произошло. Я увидела истинную сущность Оливии, поняла, какая она на самом деле. Раньше, когда я была маленькой, она казалась мне настоящей принцессой. Оливия присылала мне красивые вещи и жила в замке. Она обещала, что, когда мне исполнится шестнадцать лет, я смогу провести у нее все лето. Только она так и не пригласила меня. Если бы ты рассказала мне, я могла бы захотеть узнать ее поближе.
— Это было бы похоже на «войдите в мою приемную...» — начала Трейси.
— «...обратился к мухе паук»,— закончила за нее Кэмми. — Вроде того.
— Значит, ты не испугалась? — спросил Джим. Он уже слышал рассказ Трейси, после которого в течение часа извинялся за то, что не прилетел непосредственно в Гондурас. Срок действия его паспорта истек, хотя Трейси ему об этом неоднократно напоминала. К тому времени, когда он добился, чтобы ему открыли визу в связи с экстренной необходимостью, его жена и дочь уже были в Техасе.
— Испугалась? — фыркнула Кэмми. — Я потребовала, чтобы она вышла из моей палаты, потому что скоро привезут мою маму, а она не имеет права там находиться. Я сказала ей, что она для меня — пустое место и что у меня нет вопросов относительно моего происхождения.
— Как ты думаешь, куда она отправилась? — спросил Джим.
— В Европу. Она вернулась в Европу.
Они все притихли, представив себе Оливию — блуждающее между курортами привидение в костюмах от Майкла Корса[88].
— Как только мы вернемся домой, нужно будет навестить Криса и мальчиков, — тихо произнесла Трейси.
— Мы заходили к ним, они справляются, как могут, — сказал Тед.
— Но нам необходимо зайти к ним, — сказала Кэмми. Ее глаза вдруг наполнились слезами.
— Что случилось? В чем дело? — воскликнул Джим гак, что водитель подпрыгнул от его неожиданно громкого голоса.
— Нам действительно очень надо заехать к Крису и мальчишкам по пути из аэропорта, даже если будет поздно, — сказала Трейси.
— Я тоже об этом думала. А то получается, как будто мы бросили Холли, — пояснила Кэмми.
— Для этого еще будет время, — начал убеждать их Джим. — Трейси, тебе необходимо поскорее лечь. Тебе нужна твоя собственная постель. Твое лицо — сплошная рана. У тебя рука в гипсе. Моя дочь выглядит так, будто ее переехал грузовик.
— Удивительно то, что на самом деле наши травмы не так уж серьезны, — заметила Трейси.
— И еще более удивительно, что во всем происшедшем есть и положительные моменты, — добавила Кэмми. Ее рыдания стихли, а голос звучал глухо и прерывисто, как будто она задыхалась. — Я приобрела опыт, который помог мне расставить все по своим местам. Когда ты оказываешься на краю гибели, ты начинаешь ценить жизнь. Я знаю, что это звучит подобно надписи на поздравительной открытке. Но я получила кое-что... бесценное... Мне трудно объяснить...
— Столько невезения другие за всю жизнь не испытывают, — сказал Джим. — Малышка, не пытайся все это идеализировать,
— Но я многому научилась, — возразила она и подумала о том, что отец смотрит на вещи слишком прагматично. И бессмысленно пытаться что-либо доказывать ему.
Кэмми пыталась упорядочить извлеченные из этого опыта уроки, объяснить необъяснимое: тайны и то, к чему они приводят; предел человеческих возможностей и то, что находится за ним; смерть и то, что хуже смерти; любовь и то, что могло стать любовью, но было отнято.
— Я поняла, что я люблю море и одновременно ненавижу его, — наконец произнесла она.
— Это неподходящее место для одиночества, — согласился Джим.
— Да, но это и самое лучшее место для одиночества,— с твердостью в голосе заявила Кэмми. — Когда звонила тетя Дженис, она сказала, что Мехерио объяснила ей: люди отправляются в море, потому что море в них самих. Это то, из чего мы сделаны.
— Джон Кеннеди тоже так говорил. И еще кто-то до него. Это все полный бред, — возмутился Джим. — Вы обе чуть не погибли.
— Ладно, — согласилась Кэмми, — может, ты и прав.
«Нет, не прав», — подумала она уже в следующее мгновение и увидела перед собой Мишеля, его львиную гриву, завитую в локоны соленой морской водой. Мишель склонился над ней, его обнаженные плечи обрамляли беспечные звезды и серые облака на фоне ночного неба. Вдруг Кэмми поняла, что она не может вспомнить, какого цвета у Мишеля глаза, но все еще чувствует прикосновение его рук, помнит, что его тело пахло лавандой. Она увидела Холли, прицелившуюся из винтовки, Эрнесто, который пригнулся в удаляющейся продырявленной лодке, и огромные сверкающие паруса в тот момент, когда их впервые наполнил ветер. Она пообещала себе, что пока не будет думать о Мишеле. Только когда она останется в одиночестве, ей, возможно, удастся вынуть свои воспоминания из свертка, в который она их плотно упаковала, и рассмотреть по очереди. Сейчас она еще раз напомнила себе об этом обещании.
Ее отца там не было. Она любила его и радовалась, что его там не было. Но она также испытывала какое-то извращенное чувство жалости к нему и тому, что он никогда не узнает.
Дверь открыл Крис. Шокированная тем, как он выглядит, Трейси подумала, что, должно быть, их вид его тоже изумил. Он похудел фунтов на десять, не меньше.
— Крис, — тихо произнесла она, — мы ненадолго. Пожалуйста, впусти нас.
— Трейс, тебе здесь всегда рады, — учтиво ответил Крис. Его лицо преодолело трансформацию от вежливой улыбки до гримасы, характерной для стариков. — Трейси, — опять начал он, — слава богу, ты в порядке. Заходите, поговорите с родней.
Сделав глубокий вдох, все четверо Кайлов вошли в гостиную, заполненную родственниками Холли. Там было человек тридцать. Трейси в ужасе поняла, что сегодня... Господи... это поминки Холли, завтра ее будут хоронить. Трейси узнала Берит, сестру Холли. Ее мужа и детей она видела впервые. Трейси представили тетям и кузинам. Все они носили основательные норвежские имена, «рабочие» имена, как однажды сказала Холли. Они походили на названия инструментов: Келсвиг, Хаалдаг, Бротте. Мужчины встали. Берит наконец встряхнулась, как будто придя в себя, и подошла к Трейси, чтобы на мгновение заключить ее в то, что в большой семье Холли считалось объятиями. Если бы Трейси ощутила нечто подобное в автобусе, ей бы показалось, что ее просто кто-то случайно задел.
— Верит, — сказала Трейси, — мне так жаль. Холли была моей лучшей подругой.
— Моей тоже, — ответила Берит.
— Я знаю, что это вам не поможет, но я прошу прощения за свою роль во всем этом, — обратилась Трейси ко всем присутствующим в комнате. — Если вы меня ненавидите, я пойму. Если бы она не отправилась...
— Никто тебя не ненавидит, Трейс, — перебил ее Крис, — кроме, быть может, мальчиков. Дети... они все видят в черно-белом цвете.
— Где они? — спросила Кэмми, выбравшись из-за спины отца. При виде ее волос и кожи у присутствующих вырвался вздох, который они попытались заглушить стуком чашек и ложек.
Повсюду была еда — от тяжелых блюд с лапшой, плавающей в мясной подливе, до припудренных пирожных, висящих в воздухе вокруг крохотных кусочков фруктов и грозящих при первой же попытке полакомиться ими осыпаться дождем сахарных хлопьев. Тем, что принесли соболезнующие соседи и родственники, можно было кормить весь квартал в течение двух дней. Утрата оставила после себя пустоту, которую необходимо было чем-то заполнить. Но слова проваливались в нее, как осыпающиеся в пропасть камни. Еда, особенно еда, которую готовила Холли, служила каким-то утешением. На мгновение рот Кэмми наполнился слюной: вид еды вызвал у нее приступ тошноты. Медсестры предупреждали ее, что первое время ей угрожает опасность переедания. Она должна преодолевать постоянный соблазн, стараться есть медленно и только простую пищу, никаких специй или пиццы.
Верит и другие гости быстро собрали тарелку еды для Теда и приготовили кофе для Трейси и Джима.
Кэмми отправилась разыскивать Иана и Эвана. Их нигде не было видно. Через кухню она прошла к заднему крыльцу.
Воспоминания и даже запахи — крахмал, пряжа, стиральный порошок, кардамон — на мгновение вернули ее в детство. У этого дома, как и у любого другого дома, был свой особый запах, не воспринимаемый теми, кто в нем жил. Кэмми где-то прочитала, что обоняние самое мощное из всех чувств человека. Ей везде чудилась Холли. Она остановилась возле окна, чтобы взглянуть на гордость Холли — сверкающий чистотой бассейн. Она представила себе их обеих, когда во дворике стояли всего лишь пластиковый стол и стулья. Волосы маленькой Кэмми были заплетены в косички, а Холли объясняла ей, что деление в столбик — это очень просто, надо всего лишь понять, в чем суть. С ее губ сорвался тихий стон. Сможет ли она когда-нибудь забыть, как моряки заходили по трапу на корабль, неся на вытянутых руках удивительно маленький кокон, имеющий форму человеческого тела? «Тетя Холли, — думала Кэмми, — пожалуйста, вернись». Глухой шлепающий звук привлек ее внимание.
