Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2008)
Методом Бартова оказывается скорее не деформация канона (как у московских концептуалистов), но демонтаж: перегруппировка материала без его искажения позволяет выстраивать блестящие метонимические модели литературы.
Черновик. № 23. Б. м., 2007, 240 стр.
Один из старейших и авторитетнейших журналов (или это все-таки альманах?) нео- или поставангардной литературы и искусства, “Черновик” редактируется живущим в Нью-Джерси Александром Очеретянским, веб-сайт5 курирует (на данном этапе) киевлянин Александр Моцар, а сам тираж, кажется, печатается в Москве (вот тут я могу ошибаться, но некоторое время назад было именно так). В этом есть нечто характерное для международного сетевого авангарда, оперирующего скорее разорванными и соединенными вновь по новым законам знаками, нежели конвенциональными словесными конструкциями, требующими перевода (в прямом и переносном смысле).
Редактор и собравшаяся вокруг него группа авторов (весьма тесная и верная) пропагандируют уже довольно давно разного рода варианты синтеза искусств (по преимуществу словесного и визуального), а также разного рода эксперименты в области строго формализованных и, наоборот, максимально внеканоничных форм письма. При этом речь о синтетическом тексте, как правило, не идет (подозреваю, что для авторов журнала этот термин не столько узок, сколько сильно академичен, нагружен давними отсылками аж к Вагнеру и Скрябину); с легкой руки Очеретянского в ход был пущен взятый из изобразительного искусства термин “смешанная техника” (“смештех”). Это обозначение имеет и достоинство, и недостаток, они, как ни смешно, совпадают: в понятие смешанной техники может быть отнесено что угодно. В результате, с одной стороны, перед нами возникает уникальная возможность увидеть целый спектр экспериментального искусства; с другой — вместо термина преподносится квазитермин, который создает помехи при необходимости строго квалифицировать и классифицировать “дочерние”, “эмбриональные”, как мне кажется правильным говорить, виды искусств.
В № 23 о смешанной технике — лишь несколько материалов теоретического или эссеистического характера (так, чикагский поэт и издатель Рафаэль Левчин предлагает рассматривать в качестве “смештеха”… роман Дмитрия Быкова “ЖД” — вообще-то, текст, находящийся на ровно противоположном фланге современной культуры). Основные разделы посвящены визуальной поэзии, “концепту” и “монтажу”. “Концепт” понимается здесь не в традициях уже помянутого московского концептуализма, а в качестве чистого объекта (таковы, например, тексты Эмиля Петросяна, скажем, взятый им товарный чек из магазина).
Визуальная поэзия представлена большим количеством имен, от Владимира Строчкова с пародией на известный плакат Д. Моора “Ты записался добровольцем?” до лаконичных графем Вадима Носталя, от плакатного типа цветных коллажей Аси Немченок до изящных графических автографов Евгения Телишева. Необходимо сказать, что лишь малая часть представленных в журнале работ является подлинной визуальной поэзией в моем понимании, то есть такими объектами, которые бы совмещали визуальное и вербальное нераздельно и автономная функциональность которых была бы непредставима. Впрочем, в международном визуалистском контексте, на который ориентируется “Черновик”, приняты более широкие рамки.
“Монтаж” в данном контексте предполагает соположение разного типа высказываний: как словесных (коллективная работа петербургских поэтов, посвященная Борису Констриктору), так и относящихся к разным искусствам (сращение музыкальной партитуры, рисунка и поэтического текста в совместной работе Моцара и Максима Бородина).
Среди теоретических материалов номера особенно обращает на себя внимание большая и насыщенная статья живущей между Москвой и Австралией Татьяны Бонч-Осмоловской “Краткая история литературы формальных ограничений”: от тавтограммы до липограммы, от палиндромистики до абецедария, от лабиринтов до краегласия. Античность, Средневековье, барокко. Футуризм, УЛИПО6, наши современники.
Владлен Гаврильчик. Комедийный анбар. Собрание сочинений. СПб., “Красный матрос”; Немиров, 2008, 182 стр.
Наиболее, кажется, оптимистичный из представленных в “Полке” авторов — классик ленинградского примитивизма, художник и поэт Владлен Гаврильчик (1929 г. рожд.). Многие его стихи (наравне со стихотворениями Олега Григорьева, Владимира Уфлянда, Леонида Виноградова) вошли если не в фольклор, то в этакую квазифольклорную общую память нескольких поколений богемы, литературной тусовки, системы неформалов, просто независимой интеллигенции:
Молодые организмы
Залезают в механизмы,
Заряжают пулеметы,
Отправляются в полеты.
И растаивают в дали,
Нажимая на педали.
Безусловный предшественник “митьков”, Гаврильчик не случайно издается в “митьковской” серии. Это уже второе издание его собрания сочинений. Предыдущее7 вышло с комментариями Л. Клемушиной, кажется, носившими издевательско-пародийный по отношению к самой идее комментирования характер: “ „Пьяный голубь, пьяный голубь…” — ранее не публиковалось. Описано орнитологическое наблюдение, сделанное автором по соседству с пивным заводом „Красная Бавария”…”. Новое обошлось без комментариев, зато включает стихи последних лет, а также три прозаических текста, посвященных милитаризму, порнографии и пьянству соответственно (выводить их генезис надо даже не из обэриутов, а из текстиков А. К. Толстого “О том, как юный президент Вашингтон в скором времени сделался человеком”).
Гаврильчику принадлежит честь привнесения в ленинградский андеграунд
соцарта — не изобретенного позже изощренного механизма декодирования соцреализма, но открытой, незамутненной радости извлечения абсурда как из окружающей действительности, так и из самого процесса стихосложения:
Вдоль по улице гуляют
Нашей родины сыны.
А в небе звезды заседают
Председательством луны.
В темном космосе летают
Лишь комиссии планет.
В небо я смотрю и знаю,
Что в пространстве Бога нет.
Все в душе моей ферштейн:
Бога нету — есть Эйнштейн.
Я на этой точке зренья,
И в душе моей вполне
Назревает вдохновенье,
Зреет тезис о луне.
Арсений Ровинский, Федор Сваровский, Леонид Шваб. Все
сразу. М., “Новое издательство”, 2008, 168 стр. (“Новая серия”).
Поэтический сборник трех авторов объединяет не общность поколений (хотя внимание литобщественности ко всем троим оказалось прикованным недавно, так что можно говорить о “позднем вступлении” в поле словесности) и не географический признак (Ровинский живет в Дании, Сваровский — в Москве, Шваб — в Израиле). Поэтов роднит принадлежность к “новому эпосу”, который они не устают пропагандировать в последнее время.
Сваровский на вечере в цикле “Система координат”, проводимом группой “Культурная инициатива”, как сказано в отчете на “Новой литкарте”, “описал стратегию „нового эпоса” как построенную на игре контекстов (в отличие от модернистской игры слов и постмодернистской игры смыслов), на движении рамки по плоскости реальности при максимальной отстраненности, непроявленности авторского голоса. При этом языковые характеристики высказывания отходят на второй план и могут варьироваться сколь угодно широко, от научного доклада до разговорной речи. „Новый эпос” также характеризуется, по Сваровскому, представлением героя, находящегося в том или ином конфликте с обществом, в критической, переломной ситуации”8.
Гораздо разумнее согласиться с доводами Дмитрия Кузьмина, озвученными на том же обсуждении: речь здесь идет, скорее всего, не столько об анализе текущей поэтической ситуации, ее тенденций и свойств (поскольку в данном случае перечислены явления, характерные для новейшей поэзии в целом), сколько о новой литературной группе со своим манифестом. Это объясняет некоторую провокативность понятия “новый эпос” (нерелевантного, ясное дело, в применении к лирическим текстам).
Общность трех поэтов тем не менее прослеживается не только на манифестарном уровне. Перед нами своего рода проповедь вне возможности проповеди, поэтический разговор о самой возможности бытия личностного начала во внеличностном знаковом пространстве. С другой стороны, такого рода проекты были характерны для разного рода эстетических утопий последнего времени, от “постконцептуализма” до “неосентиментализма” или пресловутой “новой искренности”. Вероятно, принципиален здесь своеобразный зазор между стремлением к бытию героя, к его явленности и наличию — и неизбежным стиранием личностного начала, той самой “остраненностью”. Однако указанная Сваровским остраненность есть свойство весьма общее, никак не влияющее на собственно лирический характер говорения.
