Джойс Оутс - Коллекционер сердец
Словно читая мысли Марты, тетя Альма вздохнула и сказала:
– Знаешь, я очень ждала тебя, дорогая. Да, конечно, твоя сестра… – Тут она сделала паузу, видимо, забыв имя старшей сестры Марты. – Она часто звонит мне, это очень мило с ее стороны. Но скучаю я только по тебе, Марта. – Глаза, слегка запавшие в глазницах, часто и мелко заморгали. – Но я… всегда была так терпелива, потому что знала, как ты занята. Ты всю свою жизнь посвятила работе и карьере. Как и твой муж… э-э…
Марта сразу сообразила, что имя Роджера снова выпало у тети из головы, и поспешила заметить:
– Да, тетя Альма. Но в эту весну у меня выдались каникулы. Я получила грант и должна закончить свою новую книгу. Надо заняться кое-какими исследованиями, собрать материалы. Лучшего времени, чтобы навестить тебя, просто не придумаешь.
И Марта весело улыбнулась. Произнесенные с девичьей прямотой слова были правдой.
Дедовские часы начали отбивать удары, обозначавшие на сей раз не четверть, а час. Какой же чистый и мелодичный у них звук, и в то же время было в нем нечто пронзительно неприятное, такое ощущение возникает, когда тебе в глаза вдруг ударит яркий луч света. Марта прислушалась, насчитала восемь ударов. О Господи, неужели уже восемь? Но часы не умолкали, отбивали дальше – девять, десять, одиннадцать… И наконец, пятнадцать! Заметив на ее лице удивление, тетя Альма засмеялась, перегнулась через стол и нежно взяла Марту за руку. Долго держала руку Марты в своей, такой хрупкой, прохладной, с тонкими пальцами, словно не хотела выпускать. А потом сказала:
– Девочка, дорогая, здесь у нас, в Чатокуа-Фоллз. свой отсчет времени.
Господи, какой же номер?…
Марта едва ли не рыдала от отчаяния. Пыталась набрать свой собственный домашний номер и вдруг, что совершенно невероятно, забыла, какие надо набирать цифры. Она на чем свет стоит проклинала антикварный телефон тети с диском; на кнопочном, к которому она привыкла, набрать десятизначный номер не составляло труда, она делала это быстро, почти не задумываясь, автоматически.
К тому же Марте было чертовски неудобно здесь, в маленьком алькове под лестницей, где стоял аппарат, потому что мимо, шаркая распухшими ревматическими ногами в шлепанцах, то и дело шастала экономка Бетти. Она постоянно тяжко вздыхала, как будто убрать в гостиной, где Марта с тетей Альмой пили чай, было просто непосильным трудом и она всячески хотела дать понять племяннице, сколько дополнительных хлопот принес ее приезд.
Странно, но пальцы Марты вспомнили все же злополучный номер – а он не менялся уже лет двадцать, как только они с Роджером поселились в этом доме. Сначала Марта призвала на помощь всю свою выдержку и твердо вознамерилась набрать номер правильно. Накручивая пальцем диск, она старательно вспоминала следующую цифру. Но звонок то и дело срывался, и Марта принималась набирать снова. Продолжалась все это до тех пор, когда она уже была готова сдаться, но тут услышала звонок на том конце линии. От неожиданности она так испугалась, что повесила трубку, прежде чем ей ответил незнакомый голос.
Экономка Бетти в очередной раз прошла мимо Марты. Угрюмая пожилая женщина в домашних тапочках и черном нейлоновом платье, туго обтягивающем ее плотную фигуру. «Эта женщина уже была старухой, когда я сама была еще девчонкой, – подумала Марта. – И похоже, так и законсервировалась в этом возрасте». Экономка испустила очередной тяжкий вздох и покосилась на Марту, стоявшую в алькове и вытиравшую вдруг заслезившийся правый глаз.
Обширное повреждение ствола головного мозга и мозжечка. Многочисленные травмы тела – сломанные ребра, перелом ключицы, раздробленная правая коленная чашечка, множественные рваные раны. Сделана предварительная нейрохирургическая операция с целью снижения давления на головной мозг, вызванного внутренним кровоизлиянием; при последующих операциях следует удалить минимум двенадцать процентов мозжечка. Хирургическая операция по сохранению правого глаза прошла успешно.
Она по-прежнему не приходила в себя, но он не сдавался, не терял надежды. Находился у ее постели в палате интенсивной терапии с половины девятого утра, как только начинали пускать посетителей, и крайне неохотно покидал палату в семь часов вечера, когда время посещений заканчивалось. Сидел, поглаживая ее пальцы, окликал по имени. И знал, что она в коме, но чувствует его присутствие. Порой ее пальцы сжимались в ответ, веки трепетали – казалось, что она вот-вот откроет глаза, а бледные разбитые губы слабо шевелились, словно подбирали нужные слова. Он знал, он верил в это! До сих пор он не осознавал, как сильно любит ее, какая крепкая и неразрывная связь существует между ними.
Она стояла, не дыша, и трепетала от предвкушения. По щеке стекала тоненькая струйка пота. Стояла у поросшей травой пологой насыпи, возле железнодорожного переезда на Сенека-стрит, а рядом располагались склады, пустые автомобильные стоянки и водонапорная башня на смешных тонких ножках.
ОСТОРОЖНО ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЙ ПЕРЕЕЗД ОСТАНОВИСЬ ОГЛЯДИСЬ ПРИСЛУШАЙСЯ
Этот знак в форме буквы «X» немного стерся от времени и непогоды, но до сих пор выглядел грозно. Прямо за Сенека-стрит начиналось несколько железнодорожных туннелей, они врезались и уходили в глубину массивного холма. Вся местность была испещрена холмами и оврагами – в древности здесь формировались гигантские, размером с Великие озера, ледники. Именно туннель притягивал сюда Марту – большая кратерообразная дыра в поросшем лесом холме. Там всегда было темно, как ночью, и даже в самые ясные дни солнце проникало сюда всего на несколько метров. Туннель имел сложную конфигурацию, здесь проходили сразу два железнодорожных пути, какое-то время тянулись под землей параллельно, и отделяло их друг от друга не больше десяти футов. Затем они выныривали на поверхность, проходили по деревянному настилу над улицей, затем – над болотом и убегали дальше на запад, в глубину города.
Марта пробиралась через это необитаемое место, где тростники были выше ее головы, под ногами звучно чавкала губчатая почва, пахло стоячей водой. Шла она по еле заметной тропинке, бежавшей параллельно заборам и живым изгородям вдоль задних дворов и лужаек у больших старинных особняков на Проспект-авеню. Здесь стояла полная тишина, если не считать криков птиц, доносившихся с болота.
Было нечто таинственное и манящее в этом туннеле, и Марта всматривалась во тьму так пристально, что даже глаза заслезились. Вход в туннель был отмечен каменным порталом с нехитрым орнаментом, а в центре красовалась выбитая в камне надпись: «Чатокуа-Фоллз, 1913». Марта понимала, что, если проявить терпение, тайна может раскрыться – с той же легкостью, с какой выворачивается наизнанку рукав рубашки.
А потом все это и произошло. Она услышала паровозный гудок, слабый, но быстро приближающийся; увидела, как замигали красные сигнальные фонари. Но почему у этого перекрестка нет никаких ворот или ограждения? Пути открыты, к тому же находятся в опасной близости к улице. (К счастью, движения на ней сейчас не было. Раннее утро, только что рассвело.) Марта ждала, с трудом сдерживая нетерпение, сжимая и разжимая кулаки. Почувствовала, как задрожала под ногами земля, и вот гигантский локомотив вырвался из туннеля – скорость, размеры, оглушительный свисток и грохот огромных колес со спицами, казалось, сама земля ходуном заходила под ее ногами, заколотилась, как испуганно бьющееся сердце. Из трубы, затмевая небо, вздымались клубы дыма.
Марта стояла, зажав уши руками, и вдруг заметила, что сидящий в кабине мужчина улыбнулся ей и приветственно вскинул руку в перчатке – кто он, машинист? Но в следующую секунду локомотив уже промчался мимо, увлекая за собой товарные вагоны. «Чатокуа – Буффало» «Чатокуа – Буффало» «Чатокуа – Буффало», вагон за вагоном с грохотом и лязгом проносился мимо, а в воздухе стоял въедливый, удушливый запах дегтя и креозота. Но ни отвернуться, ни закрыть глаза не было сил. Она стояла как парализованная, испытывая скорее благоговение, чем страх, пока наконец мимо не пролетел последний, тормозной вагон, умчался к западу по деревянной эстакаде. Марта поднялась по насыпи на пути, чтобы видеть, как удаляется поезд в перспективе. Рельсы тоже сужались, сходились вдалеке в почти невидимую точку. Тот машинист, мужчина в кабине паровоза – интересно, кто он?
Дрожащей рукой она оттерла потное лицо бумажной салфеткой. А потом, словно смущенная юная девушка, улыбнулась в салфетку. Она не слишком хорошо разглядела этого человека, но возбужденное воображение подсказывало, что он рыжеволосый, с бледным, как у всех рыжих, лицом в веснушках; на нем было железнодорожное форменное кепи, лихо надвинутое на лоб под косым углом. И в его жесте, обращенном к ней, сквозило заигрывание. Лицо с крупными чертами, мужественное; глаза внимательные, взгляд открытый и устремлен прямо на нее.
