Дон Делилло - Имена
Кожа на его лбу и щеках была шероховатой на вид, как шагреневая. У него были длинные запястья и кисти. Постепенно два камня начали приобретать слегка заостренную форму. Он тер их друг о друга час за часом, день за днем. У Берн появились галлюцинации. Слышно было, как она стонет и повторяет нараспев какие-то фразы. Она выползала помочиться на четвереньках. У них кончилась еда, и трое мужчин отправились на поиски отбившейся от стада козы. Сам не зная зачем, Оуэн пошел в хранилище к Берн. Затвор был на месте — глиняная крышка футах в трех от земли, которую фиксировал деревянный брусок, пропущенный в два гнезда. Оуэн снял крышку и наклонился, вглядываясь в бункер. Она сидела в темноте. Пол был усыпан сухими стеблями и травой. Ее лицо повернулось к нему и застыло без признаков узнавания. Он мягко предложил ей принести воды, но отклика не последовало. Он стал рассказывать ей, что запах корма для животных напоминает ему о детстве, об элеваторах для зерна и ветряных мельницах, о херефордах[39] в загонах для погрузки скота, о погнутой металлической вывеске на кирпичном домике у окраины города (он не думал о ней тридцать лет): «Фермерский банк». Он стоял около бункера, глядя на ее запрокинутое лицо, белеющее в затхлом воздухе. Она смотрела на него.
Покинутый город походил на землю, переоформленную в глыбы, на странное творение ветра, несущего песок. Сингх сложил ладони чашечкой, чтобы попить из глиняного кувшина. Один из других мужчин сидел на корточках в пыли. С такого расстояния город был почти всегда погружен в тишину. Оуэн выпил воды. Когда опустились сумерки и с холмов потянуло ветром, он смотрел, как зола летит и вьется вокруг импровизированного вертела. Появилось ночное небо, усеянное дробью пылающих миров.
— Кто тот человек, которого вы ждете?
— Какой человек?
— Эммерих мне сказал.
— Ача. Сумасшедший. Псих, понимаете? Годы скитается в этих краях.
— Он поблизости от города? Откуда вы знаете, что он направится сюда?
Сингх смеется.
— Да, он совсем близко.
— Откуда вы знаете?
— Да просто видел. Вы только что ели его козу.
— Старик с бородой, более или менее в лохмотьях?
— Он самый. Он все идет. Глупая голова не дает ногам покоя. Недолго ему ходить осталось, это уж точно. Может сесть и ждать стервятников. Стервятники — труженики пустыни.
— То есть вы ждете, когда он войдет в город.
— Вы сами знаете. Вы ведь теперь член группы.
— Неправда.
— Конечно, вы член группы.
— Нет, неправда.
— Дурак. Конечно, правда.
На сей раз повествование прервал Оуэн: он потянулся к книжечке, которую я оставил лежать у медного подноса, к учебнику языка хароштхи. Он вернул его на прежнее место, на поднос. Оттенки серого и коричневого. Свет, отступающий к дальней стене. Определенное количество предметов, определенное расположение. Он сидел, глядя на свои руки.
— Что Сингх понимал под словом «мир»? — спросил я.
— Все и вся плюс то, что сказано или могло бы быть сказано. Хотя не в точности это. Скорее то, что включает это в себя. Пожалуй, так.
— Что случилось потом?
— Я устал, Джеймс.
— Постарайтесь продолжить.
— Важно не ошибиться в словах, найти верный тон. Быть точным — это все, что осталось. Но я не думаю, что сумею сейчас с этим справиться.
— Вы были с ними. Узнали вы имя культа?
Он поднял глаза.
— Никто из них так и не сказал мне этого имени, хотя я пускался на любые хитрости и уловки, чтобы его выпытать. Даже после того, как Сингх назвал меня членом их группы, он не открыл мне названия культа.
— Он вас дразнил.
— Да, он начал искать моего общества ради развлечения, ради поддержания собственного духа. Я был в некотором роде их силой и вдобавок — сторонним наблюдателем и молчаливым критиком, первым за все время их существования, что тоже было симптомом их близости к концу.
Я рассказал Оуэну о своей поездке на Мани, о встрече с Андалом. Рассказал о большой скале, на которой были написаны, а потом замазаны дегтем два слова. Их написал Андал, сказал я. Это был его способ вырваться на свободу. Я сказал Оуэну, что считаю эти слова названием культа.
— Какие это были слова?
— Та Onómata.
Смотрит на меня со странным любопытством.
— Черт возьми. Черт возьми, Джеймс. — Начинает смеяться. — Возможно, вы правы. Даже наверняка правы. Тут есть какой-то жутковатый смысл, верно? «Имена».
— Я был прав во всем, что касается культа. Насчет Андала, названия, схемы их действий. И отыскал их почти сразу же, как приехал на Мани, хотя сначала сам того не понял. Я просто в ужасе по этому поводу, Оуэн. Моя жизнь идет мимо, и я не могу ухватить ее. Она ускользает от меня, ставит меня в тупик. Моя семья на другом полушарии. Ничто у меня не ладится. Этот культ выглядит моей единственной устойчивой привязкой. Он — единственное, насчет чего я всегда оказывайся прав.
— Вы серьезный человек?
Его вопрос озадачил меня. Я не понял, что он имеет в виду, и сказал ему об этом.
— Вот я — несерьезный, — ответил он. — Если бы вы захотели сложить о моей жизни и похождениях поэму вроде гомеровских, я мог бы предложить вам хорошую первую строчку. «Это история человека, который был несерьезным».
— Вы самый серьезный человек из всех, кого я знаю.
Он рассмеялся и махнул рукой. Но я еще не был готов закрыть тему.
— Так что вы имеете в виду? Вы считаете меня несерьезным, потому что я писал разную ерунду, все подряд, потому что я работаю в гигантской корпорации?
— Вы знаете, что я не то имел в виду.
— Для меня важно иметь простую работу. Бумажную. Стол и ежедневные обязанности. По-своему я тоже стараюсь держаться поближе к людям и к труду. Это какая-то глубокая потребность, которую я стараюсь удовлетворить.
— Конечно, — сказал он. — Я не хотел задеть вас, когда спрашивал. Простите меня, Джеймс.
Наступило молчание.
— Вы понимаете, что мы делаем? — наконец произнес я. — Мы топим ваш рассказ в комментариях. Тратим на отступления больше времени, чем на саму повесть.
Он налил из кувшина воды.
— Я чувствую себя одним из вашей толпы, — сказал ему я. — Из тех, у кого не хватает терпения дождаться, пока рассказчик вновь соберется с мыслями. Давайте продолжим. Где люди в вашей истории?
— Чем ближе к концу, тем мне труднее. Задержки я только приветствую. Мне вовсе не хочется продолжать.
— Нарисуй нам их лица, скажи, что они говорили.
Эммерих выслеживал жертву. Он сообщил, что иногда перемещения старика можно бывает предсказать. Часть дня он шел на запад, потом на северо-восток, потом снова на запад, потом на юго-восток. Описывал контур воображаемых песочных часов? Порой он забредал в холмы, жил там день-другой с пастухами верблюдов или с какими-нибудь кочевниками, вдали от всех дорог. В часы песчаных бурь он сидел на месте (как и Эммерих, если ему случалось оказаться поблизости), закрывая лицо платком, когда солнце бледнело, небо исчезало, а ветер начинал выть. Он был очень стар и далеко уйти не мог. Время, погода, его неверная походка предполагали, что он приблизится к Хава-Мандиру в течение двух дней — одинокий, голодный, бормочущий.
Берн рвало кровью. Три или четыре раза в день Оуэн снимал крышку ее бункера и говорил с ней. Судя по ее виду, она уже не испытывала голода, все глубже уходя в штопор необратимого истощения. Он говорил тихо и плавно. У него всегда находилось что сказать. Что-нибудь всплывало на ум, едва он наклонялся к отверстию. Он словно наносил ей визиты, вел светскую беседу ни о чем. Ему хотелось утешать ее, купать в звуках человеческого голоса. Он верил, что она его понимает, хотя подтверждений этому не было. Раз в день он приносил ей воду. Она уже не могла удержать ее в себе, но он все равно приносил, опуская в отверстие сложенные чашечкой ладони и пытаясь напоить ее из них. Ее глаза ежедневно росли в глазницах, лицо стало уходить в череп. Он садился напротив нее и позволял своим мыслям блуждать свободно. Теперь его мысли блуждали почти все время.
Сингх точил камни.
— Отличный денек, правда? Тепло, или лучше сказать, прохладно? Зависит от обстоятельств, да?
Указательными и средними пальцами обеих рук он рисовал в воздухе кавычки, заключая в них слова «тепло» и «прохладно». Потом внимательно изучил один из камней. Ача. Хорошо.
— Как его имя? — спросил Оуэн.
— Хамир Мазмудар.
— Что оно значит?
Сингх бурно расхохотался, стуча камнями друг о дружку. Явился серый от песка Эммерих. Он посмотрел на Сингха и протянул руку в сторону дальних полей, засеянных просом. Там была фигура, которая медленно двигалась к городу. В темнеющем небе кружили большие птицы. Оуэн смотрел, как поднимается бледная луна. Ему подошло бы ее тело — печальное, расплывчатое.
