Зэди Смит - Собиратель автографов
Алекс закашлялся, надеясь хоть так избавиться от Багли, который тут же шагнул к нему и услужливо похлопал по спине.
— Он так расстроен, просто расстроен — да и мы все, — зашептал Багли Лавлиру. — Это всегда тяжело, и конечно, он же с ней встречался…
Алекс перестал кашлять и насмешливо посмотрел на Багли. Один его вид вызывал тревогу и сердцебиение. Не Багли, а сплошная галлюцинация. Ничего более невкусного мир прежде не знал.
— А что ты делал, — подытожил Багли, — когда услышал?
— Держал в руке еще дымящийся пистолет, — огрызнулся Алекс, снимая куртку. Не в той он был кондиции — выпил всего-ничего, — а руки чесались заехать этому доставале, чтобы раз и навсегда отбить у него охоту совать свой нос куда не следует.
Тут их подхватила толпа Собирателей и понесла в аукционный зал. Алекса зажало между двумя изрядными животами и подняло в воздух. У входа ему встретился Доув, со свернутым в трубочку каталогом, покусывающий нижнюю губу. Только-только пошел четвертый час, но от него уже изрядно попахивало хересом.
— Ждал тут вас целую вечность, — пропищал он неожиданным фальцетом. — Вон ваши места. Твои лоты в самом начале, Тандем. Вот-вот их объявят.
— А сейчас… — прогудел аукционер.
— Не могу в это поверить, — причитал Лавлир пятнадцать минут спустя.
Он повернулся и уставился на Алекса, словно в первый раз его видел. И не он один испытал шок. Предложение цены летало, как шарик в пинг-понге, между толстяком в первом ряду и таинственным покупателем, звонившим по телефону. И чем дальше, тем больше взглядов — благоговейных, недоуменных — ловил на себе Алекс, по залу раз, два, три пробежала волна шепота, подобная шелесту пересчитываемых купюр. Алекс был не в себе, у него звенело в ушах. Эстер говорила правду: именно этого он хотел — но только не понимал, насколько сильно. Десять лет кряду он только смотрел на больших людей. А так хотел сам стать большим человеком — хоть на денек. Ощутить все самому. И вот невозможное стало возможным. Он в буквальном смысле слова вырос. Стал частью этой безумно большой цифры, этой суммы, которую только что назвал аукционист, и следующей, и еще одной. Алекс воспарил и слился с узорчатыми шестиугольниками на потолке, растекся по роскошному голубому ковру внизу и весь словно вспыхнул от устремленных на него взоров. Голова шла кругом от этого восхитительного чувства, пусть и охватившего его лишь на несколько коротких мгновений.
Через какие-то десять минут Алексу захотелось положить всему этому конец. Встать и сказать, что это даже не его деньги. Но он сидел на своем месте как приклеенный, купаясь в лучах славы, окруженный восхищением и ненавистью. Его подмывало вскочить, поднять руки и объявить: «Друзья, коллеги, я один из вас, это не мои… не надо думать, что это мои…»
Но вместо этого он сидел, понурясь, и слушал, как взлетает цена. Выше, выше. Понимал, что надо радоваться, думать о Китти, которую подхватит и понесет к свободе приливная волна этих денег. Но он только чувствовал, как на глазах всей аудитории превращается в общую мечту этих людей: «Ему можно больше не работать». Наверное, именно этого и он сам хотел больше всего. Лотерейного билета, нежданной удачи. Отчаянно надеясь, что именно его выберет судьба, которая выделяет счастливцев из толпы других людей…
Он слышал их — не шепот собравшихся в зале, а шепот всего мира. В нем было столько печали — в этом стонущем хоре. Потому что удача оскорбляет мир. Так говорил Ли Джин. И в кино полным-полно седовласых мудрецов, но Алекс вспомнил только один случай из своей жизни: увидев по телевизору землетрясение в Китае, он повернулся к отцу и поздравил его, что им посчастливилось сидеть здесь, а не там. Ли Джин чмокнул его за дерзость и сказал, что эта удача оскорбляет мир. Что безвинно гибнущие люди им завидуют. И теперь он слышал их голоса в этом зале, печальную толпу призраков (и Ли Джина среди них?), которые страдали и умирали, стараясь постичь, почему именно Алексу Ли Тандему так беспричинно и лучезарно улыбнулась удача.
Аукционист в четвертый раз ударил своим молоточком — словно по сердцу Алекса. Все кончилось. Ее подписанное фото ушло за пятнадцать тысяч. Любовное письмо к одной звезде — за тридцать восемь тысяч. Другое — за сорок. И наконец, копия письма (с возмутительным, сексуальным содержанием), посланного Джону Эдгару Гуверу, ушла за шестьдесят пять тысяч фунтов.
Журналист из лондонской вечерней газеты попросил его улыбнуться и сфотографировал.
После каждого хорошего аукциона Собиратели перемещались в ресторанчик «У Данте», чтобы пропустить по стаканчику и обменяться впечатлениями о самых громких сделках. На сей раз Алексу не удалось сразу присоединиться к развеселой компании. Его затянул водоворот важных дел. Надо было подписать бумаги, получить чек. Он все делал с видом человека, воображающего себя раввином. Кто-то с ним заговаривал, в том числе журналисты, но его не покидало ощущение нереальности происходящего, какой-то фальши. Он не только не был тем человеком, за которого его принимали (богатеньким и удачливым хитрецом), — он не был и тем, кем считал себя сам (ни на что не годной марионеткой судьбы). Истина лежала посередине, и впервые в жизни ему пришло в голову, что он не понимает собственной сути.
Когда он наконец развязался со всеми делами, толпа Собирателей заметно поредела. У входа, где они любили потягивать пивко, ставя бутылки на карнизы, вообще никого не осталось. Но «У Данте» веселье продолжалось, шум и гам стоял невообразимый — во всяком случае, пока не вошел Алекс. И нельзя сказать, чтобы при его появлении разом повисла тишина или он приковал к себе взоры собравшихся. Как музыкальный автомат, напичканный монетами, продолжает без конца проигрывать скудный набор своих пластинок, так и тут начатые разговоры продолжались. Схемки из дешевеньких телефильмов не срабатывали. Но что-то неуловимо изменилось. Виброфон стал другим (раньше Алекс этого слова никогда не употреблял, даже мысленно). Непринужденно бурлящие голоса обрели свое русло. Все в зале постреливали в него взглядами. Их словно притягивало к нему магнитом. Еще вчера он копошился где-то на дне жизни, а теперь стал центром Вселенной.
Алекс прошел к бару, всеми своими печенками чувствуя, что даром ему это не пройдет. Обычно такие счастливчики оказывались в изоляции, а ему подфартило как никому прежде. Все его поздравляли, но дальше разговор не вязался, словно на свадьбе или бар-мицве, когда виновники торжества слышат заранее приготовленные обязательные слова или колокольный звон. Неужели это просто прощание? Ведь прощаться можно по-разному! Конечно, так они говорят: «Бывай здоров, Алекс!» Потому что он больше не принадлежит к их кругу. Умер для них. Перешел в мир иной.
Еле-еле он добрался до стойки бара, с кружками и пивными помпами, выжатый как лимон, пошатываясь после множества хлопков по спине. Хотел заказать тройной джин с тоником, но рядом как из-под земли вырос Доув. От него несло так, словно он пил какую-то дрянь вперемежку с пакостью еще худшего розлива.
— Тандем, — зашипел он, — что ты тут забыл? Не нашел местечка получше? Нечего тебе здесь делать. Сюда люди раны зализывать приползают.
Слева нарисовался Лавлир и расплылся в неестественной, словно взятой напрокат, улыбке:
— С тебя шампанское, мистер Крутизна.
— Лавлир, — пришибленно отозвался Алекс, с головы до пят пропитанный сознанием собственной вины. — Как-то все немного фантастично получилось, а?
Лавлир присвистнул, продолжая недобро улыбаться и всеми своими телодвижениями демонстрируя напускную веселость:
— Сто пятьдесят тысяч. Это не «немного фантастично», кореш, а совершенно фантастично.
— Ага… Фантастично. Даже очень…
— Я просто подумал, что это удивительно, — напыщенно изрек Лавлир. — Что это так удивительно. Если хочешь знать, кому попало так никогда не повезет. Будь я проклят!
— Спасибо, Лавлир. Правда, очень тебе признателен. Шампанского?
— Хм-м? О да. — Лавлир стукнул кулаком по стойке. — То есть ты это заслужил. Без всяких оговорок. Сколько ты в нашем бизнесе крутишься? И никогда хорошего навара не бывало, да? А сейчас! Уму непостижимо. Знаешь что? Надо нам все тут взорвать. Доув со мной согласен. Для твоего нового статуса здесь все равно место неподходящее. Надо тебе перебираться в клуб повыше рангом. Где и все общество другое.
— Мне иногда нравилось здесь бывать, — сказал Алекс и осмотрелся, чтобы найти подтверждение своим словам.
На глаза ему попалась лишь одна женщина — официантка-словенка, пробиравшаяся по залу, держа высоко перед собой миску с равиоли, несмотря на то что каждый посетитель считал своим долгом цапнуть ее за задницу. Наконец она достигла крайнего столика, за которым сидел, опустив голову на руки, и, судя по всему, беззвучно рыдал один человек. Его шляпа валялась рядом, а широкие плечи ходили ходуном.
