Евгений Дубровский - Лесной шум
Стрепет, пестрая степная курица на высоких лапах, менее широк в своих вкусах, он довольствуется для гнездовья десятиной целины, но насчет ковыля тоже непримирим: нет волнующихся метелок, выброшенных на воздух плотными кустиками шелковистой травы, и—стрепет не испугает радостно охотника своим трескучим взлетом, он исчез.
Дрофа, огромная индейка степей, пестро-рыжая с сизой головой, и красавка, небольшой степной журавль с белой косицей на голове, с малиновыми глазами, — эти степняки примирились с гибелью степи. Они стали выводить птенцов в хлебах, прилетают во время сева, сидят, ждут, когда зазеленеют всходы и там кладут яйца. Но стебли, обманчиво дающие приют и корм, таят гибель: если колосья созревают раньше птенцов или молодь не подрастет настолько, чтобы убежать до жатвы, то участь беспомощных птиц, пожалуй, хуже смерти. Они так или иначе идут на потеху людей, большинство их погибает, позабавив недолго деревенских ребятишек, немногие из них доживают скучный век в зоопарках.
Предпоследний орел, владелец грачиного гнезда на дереве, пока еще бодро ведет прежний образ жизни. Он кружит в недосягаемой вышине, кажется не больше галки и вдруг оттуда, из-под облаков, темным камнем, огромной трепещущей грудой бурых перьев сваливается на землю и… каменеет длинным торчком. Орел сторожит суслика, успевшего юркнуть в норку. Проходит десяток минут. Все тихо, все неподвижно. Из норки высовывается крысья мордочка суслика и торопливо прячется: что-то показалось страшно. Но не сидеть же век в норе. Суслик выбегает, прыгает раз-два, кидается обратно к норе, но поздно. Мгновенно вытягиваются когтистые в перьях лапы, долбит и разрывает крючковатый клюв. Огромная птица, размахивая бурыми крыльями, отороченными белой каймой, снова несется в воздухе, держа в когтях что-то маленькое, темное, болтающееся тряпкой.
Исчезновение угрожает не только пернатым степнякам. Гибель от тесноты надвигается и на других птиц. Лебедю для гнездовья необходимы сто десятин, почти квадратная верста. В таких пределах он не допускает никакого крупного гнезда. Он бьет и гонит прочь гуся, в клочья треплет его гнездо, разбивает яйца или, злобно крича, гоняется за гусятами. Кряковую утку лебедь одним ударом клюва может убить наповал. Гусята, самые маленькие, еще нежно-зеленые, ныряют, спасаясь от страшного клюва, но яйцам, очевидно, спасения нет.
В безлюдных тундрах севера есть еще приволье для житья лебедей. Там же, где тесно, против разбойника-лебедя на помощь птице, менее сильной, выступает человек.
Приближаться к гнезду полудомашнего лебедя не безопасно: он больно дерется. Поймать драчуна просто: надо накрыть ему голову сачком, тогда он сдается и можно взять его руками. Однако для того, чтобы поймать пару лебедей на болоте зоопарка, потребовалось десятка полтора опытных загонщиков и с час отчаянной беготни. Лебединый крик, злобный и негодующий, слышен был, вероятно, на километр; хлопали белоснежные крылья, огромные птицы, упорно не улетая от гнезда, метались по мелкой воде, клевали, били крыльями своих преследователей, но были взяты подмышку и унесены запросто, как куры. Не дерись, не убивай, отправляйся за двадцать километров на пустынный пруд, безобразная чета. А яйца, взятые из гнезда, пойдут в инкубатор.
Недавние драчуны и убийцы смирно вытягивали вниз длинные шеи, тихонько гоготали, и вид их был отвратителен.
Грязная, тупо-злобная скотина вблизи, лебедь прекрасен издали. Плывущих лебедей нарисовано много и хорошо, но где изображение лебединой стаи, несущейся в лазурной вышине?* Такие белоснежные станицы все реже и реже, но все-таки еще пролетают весной и осенью.
В калмыцких степях Приволжья, говорят, еще свободно живет орел и гнездится стрепет. Надолго ли?
Едва ли кому в голову придет заняться разведением орлов, еще смешнее покажется забота о стрепете: важное дело, одной полукурицей будет на свете меньше. Но станица пролетающих в небе лебедей, могучий полет орла над зеленой степью… Эта красота угрожает скоро исчезнуть навсегда! Ее должен, пока не поздно, схватить, поймать глаз художника. Искусная кисть обязана ее запечатлеть. Набитое соломой чучело всегда мертво: нужно сохранить живое воспоминание о красоте, если уж ей суждено исчезнуть из мира.
* После того как эти строки были напечатаны, мне сообщили, что в Третьяковской галерее в Москве есть прелестная картина проф. А.А.Рылова «Лебеди над морем», написанная в 1922 году.
ЗООЛОГ НА КОНЕ
За тройной оградой из толстых жердей, почерневших от времени, на толстых грудах навоза спокойно жуют сено бизон и зубр. Слышится зверский чудовищный рев. Огромные быки спокойны, это ревет корова-зубрица, около нее прыгает маленький бурый теленок, и она бешено кидается на загородку. Меня просят отойти. Неужели корова сломает тройной ряд жердей? Не в том дело, она, оступившись, может задавить теленка.
Понимаю: драгоценность. Это последний отпрыск диковинных существ, близких к исчезновению с лица земли. Сколько трудов, хлопот и ухищрений потребовалось на то, чтобы дождаться зубренка! Весело помахивая хвостиком, он бойко бегает по навозу. Теленок чист, блестит, точно вымазанный маслом. Туша его сердитой мамаши в клочьях грязной шерсти, вся покрыта отвратительными комьями, навозные комки висят и на боках.
Оказывается, тут зоологическая драма: этот теленок сын не зубра, а бизона, значит, не чистый зубренок, а зубро-бизон. Случилось это по распоряжению другого заведующего зоопарком, и что тут тогда было, как Борис Константинович вернулся, так просто беда. Да вот он идет, может быть, сам расскажет.
Ну, нет, с этого много не возьмешь. Я с ним пытался заговаривать не раз. Сухие отрывистые ответы.
— Эй, граждане, — слышится резкий голос, — там, в конюшне. Оседлайте-ка мне Борея. Да пускай сейчас кто-нибудь идет сказать, что в зоопарке у второй аллеи мертвая фазанка со вчерашнего вечера лежит. Наблюдатели тоже! Кто был дежурный? Пусть придет сюда через два часа.
— Здравствуйте. Какая разница между зубром и бизоном?
— Начать с того, что у бизона одной парой ребер больше…
— Так ведь это внутри, это для зоолога понятно. Нам, непосвященным, так не видать.
— По-обывательски и объяснять нечего: все равно. Товарищи, что же, я коня просил? Куда я еду? В загон.
— А другого седла у вас нет?
— Нет, седло у нас одно.
Он, злобно морщась, точно от боли, все-таки легко вскочил в седло и забрал поводья.
— Вы больше на ковбоя похожи, — сказал я с досадой, — чем на профессора зоологии.
— Да я никогда никаким профессором и не был, — ответил он без малейшей улыбки и поскакал.
В степи там и сям розовыми клубами вставала пыль: бежали антилопы, муфлоны, олени. Я приехал их посмотреть, а делать нечего. Пешком итти в большой загон бессмысленно и не безопасно. От пешего человека все эти рогатые диковины убегают, а некоторые из них любят сшибать пешеходов с ног. В том, что это делается не со зла, а шутки ради, я не видел никакого утешения.
Часов в пять утра в мою дверь постучали: там стоял странный человек и… улыбался.
— Едем в загон. Кони готовы.
— Да ведь седло-то одно?
— Ну, ну, не стоит сердиться. Мне некогда миндальничать.
— Что же вас вдруг укусило?
— Живо, чувствуете, я прочитал за ночь ваши книжки. Едем или нет?
Степь уже давно проснулась и зеленая, цветущая благоуханно дышала нам навстречу.
— Вот это ковыль, — говорил мой спутник, указывая на плотные кустики травы с серебристыми метелками, — это вытесняющий его типец, седоватая такая травка, вот тонконог, а вот синец. Проклятие, гадина, заглушающая все, никуда не годная, даже овцы ее не едят, нечто вроде растительного туберкулеза.
— Вы разве ботаник, а не зоолог?
— Я, если на то пошло, больше всего казак. Естественный факультет я кончил. Германская война застала меня работником по… противогазному делу. В гражданскую войну я очутился во главе отряда, образовавшегося путем восстания в колчаковской армии. Слегка запутано, не правда ли? Да, на коне, на верблюде через Сибирь к Каспийскому морю. Тут всего было. На плоскогорьи за Мертвым Култуком до сих пор десять тысяч скелетов лежат.
— Верблюжьих?
— Нет, человеческих.
— Красных, белых?
— Человеческих, говорю. С вечера были и красные, и белые, готовились вступить в бой. К ночи пошел дождь, подул ветер, к утру хватил мороз. Тогда побросали оружие, забыли, кто какого цвета, побежали вместе. Верблюды, лошади подохли все, из людей кое-кто выбрался.
— Вам вообще в таких переделках везло?
— Н-не всегда. Бедро прострелено, в руку слегка попало. На седле я себя хорошо чувствую, но сажусь на него с трудом. Стойте, тут у нильгау два ягненка, она вчера разрешилась. Вот она. Нет, нет, ягнята где-нибудь вон там. Антилопа или коза никогда не стоит около детеныша, она его спрячет, а сама пасется поодаль, — и как ни в чем не бывало.
