Журнал «Новый мир» - Новый Мир ( № 3 2002)
В случае Анны Матвеевой как раз возможна путаница — по чисто внешним признакам. Такое случается: хороший гриб можно принять за поганку, полосатую муху, крашенную под осу, — за осу. Самым криминальным признаком выглядит то, что Матвеева пишет про любовь. Причем подает сюжет не в каком-то метафорическом либо в метафизическом ключе, а один к одному, не чуждаясь и элементов мелодрамы. Ей всегда любопытно сравнивать соперниц — как выглядят, как одеты. Любопытно оценивать и предмет соперничества, причем глазом скорее женским, нежели писательским. В ее рассказах часто бывает так, что люди хорошо знакомые встречаются после прохождения первой жизненной дистанции — от юности к молодости. Тут автору интересно, кто преуспел, а кто сделался неудачником, кто «постарел», а кто не очень, кто приобрел товарный вид, а кто, наоборот, опустился. Такое впечатление, что все герои Матвеевой — бывшие ее одноклассники, с которыми она «встречается» в собственной прозе. Здесь, в текстах, продолжаются истории, уходящие корнями во впечатлительное детство и неопытное отрочество. Здесь расцветают бывшие дурнушки, а первые школьные красавицы терпят постыдный крах. Здесь неловкие подростки, превратившись в успешных молодых мужчин, попадаются в брачные сети поумневших девочек, работающих в рекламных фирмах. И так далее.
Еще одна характерная особенность. Герои Анны Матвеевой отличаются от традиционных «маленьких людей» сердобольной российской прозы тем, что отнюдь не бедствуют, а, наоборот, зарабатывают деньги и ведут соответствующий образ жизни. А поскольку автор вглядчив и точен в подробностях (линии дорогой одежды, достопримечательности туров), то тексты приобретают некоторый налет глянцеватости, что также делает их уязвимыми. В общем, книга Анны Матвеевой противоречит эстетике «прекрасных задворок», к которой привык уважающий себя мейнстрим.
Однако при отсутствии «профессиональной правоты» проза Анны Матвеевой обладает правотой естественности. На самом деле мелодраму очень трудно написать нефальшиво. Вернее, трудовыми усилиями здесь ничего не добьешься: надо обладать особым даром рассказчика, умением «оживлять» героя и в дальнейшем правильно его провоцировать. Таким букетом способностей молодая писательница обладает вполне. Маленькая повесть, давшая название всей книге, — чистой воды мелодрама. Когда-то героиня по имени Нина закрутила роман с женатым человеком, чем доставила его «старой» тридцатилетней половине немало неприятностей. Через некоторый период времени ровно та же история произошла и с ней самой. Думая склеить семью, Нина утащила мужа в двухнедельный тур по Италии, но молодая соперница последовала за ними. «Танец втроем» на римско-венецианском фоне протекает с переменным успехом участников. В итоге выясняется, что юная разлучница — дочь той самой «старой» стервы и бывшего любовника главной героини. Возмездие свершилось, круг замкнулся, а треугольник распался на трех чужих друг другу людей. Казалось бы, банальная ситуация: юная любовница приглашает «старую» жену вместе пройтись по магазинам, чтобы унизить ее «мадамством», а та не остается в долгу и третирует девчонку за отсутствие вкуса. Но психологически в диалогах все сделано очень точно. То же и с другими элементами «танца». Повесть, кроме того, демонстрирует присущую автору жажду новизны, расширения мира: это буквально песня об Италии, увиденной не поверхностным взглядом туриста, но свежим и жадным глазом молодого познающего существа. Эта свежесть особенно проявляется в путевых очерках Анны Матвеевой, к сожалению, не вошедших в книгу «Па-де-труа». Среднестатистический турист, много наслышанный о Лувре или, к примеру, о Тадж-Махале и увидавший воочию знаменитые чудеса, испытывает некоторый шок: реальный объект никогда не вкладывается точно в то представление о нем, что имеется у человека в голове. В сущности, туристический объект, каким бы подлинным и древним он ни был, есть большой аттракцион: так надо для адаптации туриста, и соответствующий бизнес еще больше театрализует для него событие встречи, окружая объект аттракционами уже специально созданными. Что касается Анны Матвеевой, то она взглядом попросту счищает с объекта все пленки ненастоящего и видит его таким, будто туристического бизнеса не существует вообще. Поэтому в повести «Па-де-труа» знаменитый Колизей и нагловатый продавец цветов стилистически равноценны. Кстати: стремление познавать мир, расширять опыт свидетельствует о том, что Анна Матвеева не замкнется на чисто женских эмпирических сюжетах и не станет автором той специфической прозы, которую дамы среднего возраста читают в метро.
Главным текстом книги «Па-де-труа» стала как раз «неженская» вещь: повесть «Перевал Дятлова». В основе ее лежит реальное событие: загадочная и жуткая смерть девяти туристов в 1959 году. Историю эту хорошо помнят в Свердловске-Екатеринбурге. Группа, возглавляемая Игорем Дятловым и состоявшая по большей части из студентов УПИ, вышла на сложный зимний маршрут и целиком погибла на склоне горы Холат-Сяхыл, что в переводе с языка манси означает «Гора мертвецов». В обстоятельствах этой гибели много странного. Почему-то опытные туристы покинули палатку, бросив там одежду и продукты, причем некоторые бежали без обуви. Раненные, они развели костер, для чего обламывали ветки кедра, в то время как рядом имелся валежник: это может свидетельствовать о том, что туристы были ослеплены. На месте происшествия были обнаружены эбонитовые ножны, не принадлежавшие никому из участников похода, при этом нож отсутствовал. Не менее таинственны поисковые и следственные сюжеты. Впечатление такое, будто властям было что скрывать. За сорок с лишним лет, прошедших со дня трагедии, образовалось множество версий: тут и испытание военными секретного вакуумного оружия, и появление НЛО, и нападение медведя-шатуна.
Чтобы написать «Перевал Дятлова», Анна Матвеева много работала в архивах, встречалась с родственниками погибших туристов, с другими людьми, причастными к событиям. Наверное, сейчас никто лучше, чем она, не владеет информацией об обстоятельствах трагедии — во всяком случае, той частью информации, что доступна частным лицам. Правда, существуют и силуэтно проступают в повести некие люди, которым доподлинно известна причина гибели дятловцев: «Кто страшнее: лубочный маньяк-убийца из „эскадрона смерти“ или мирный пенсионер, бывший инженер или военный, выращивающий морковку и внуков и хранящий молчание?..» Сама Анна Матвеева собственной версии не создает. Она подбирает и излагает факты, допуская мысль, что какому-то читателю может из текста открыться истина.
Надо сказать, что повесть организована довольно прихотливо, не без влияния Милорада Павича. Внутри текста читателю предлагается несколько «маршрутов», присутствует и специальный дятловский словарь, где толкуются понятия и предметы, значимые в пределах рассказанной истории. Нравятся или не нравятся такого рода приемы — дело целиком вкусовое. Сам материал такую структуру, в общем-то, не поддерживает. Современная линия повести тоже как-то не тянет на трагедийный и бытийный уровень, заданный базовым non-fiction. Линия представляет собой историю молодой писательницы, от которой муж ушел, а потом вернулся и сделался товарищем в нелегком расследовании дела о гибели дятловцев. Этот сюжет мог бы стать основой одного из изящных любовных рассказов Матвеевой, но в теле повести он, сказать по правде, неорганичен. Впечатление, будто подлинную фотографию погибших туристов вставили в неподходящую, слишком нарядную рамку. Зато у Матвеевой замечательно получились сами дятловцы. Каким-то образом она сумела понять своих ровесников той глубоко советской послесталинской поры — через их дневники, через какие-то пронзительные детали, например, через протокол осмотра вещей, найденных на месте происшествия. Автор вдруг поражается тому, насколько вещи у ребят одинаковые и, в общем-то, невеселые: будто — это уже мое читательское ощущение — все дятловцы из одного сиротского приюта.
Что приятно в этой прозе — при всей ее выраженной принадлежности молодому автору, в ней нет ничего агрессивно-поколенческого. Истории, которые рассказывает Матвеева, происходили раньше, происходят сейчас и будут происходить всегда. Всегда люди будут влюбляться, изменять, ревновать. Другое дело, как это может быть описано в литературе. Современный тип письма более всего проявляется у Матвеевой в рассказах с элементами шаманства. «Представь себе дом…» — новелла о молодой женщине, наделенной сверхвпечатлительностью, особенной способностью задавать вопросы неодушевленным предметам. Этот природный дар основан на том, что для героини не существует прошлого и будущего: все совершается одновременно.
Проявляется свойство натуры, казалось бы, через вздор: героиня ревнует мужа к его прежней возлюбленной и, разрушая семейную идиллию, выпытывает у него подробности давнего романа. Она никому не может объяснить, для чего ей надо взглянуть на дом, где муж много лет назад провел с соперницей несколько самых счастливых часов. Дом стоит далеко, в маленьком городке, куда надо добираться по плохой дороге на раздолбанном автобусе. Уже тогда, когда здесь состоялось свидание, дом пустовал и был предназначен под снос. Однако именно пустота — самая долговечная вещь на свете: когда героиня, ведомая наитием либо неким демоном, отыскивает этот заколдованный замок, он оказывается на месте почти не изменившийся: «Демоны ныли: „Тот, тот самый!“ — и Маша пошла на сближение с прошлым мужа. Ей стало казаться, что она сейчас увидит в окне (она сразу нашла то самое окно, и демоны соглашались, кивая мордами) влюбленные силуэты. А может быть, Ольга хозяйкой спустится со второго этажа, и за ней потянется волшебный шлейф паутины». Видимо, необъяснимые человеческие поступки становятся основой самых удачных рассказов. Необъяснимые, но узнаваемые через какой-то глубинный эмоциональный опыт. Эхо рассказа «Представь себе дом…» я нахожу, например, в романе Алессандро Барикко «Шелк». Там путешественник-француз обретает в Японии таинственную возлюбленную, а жена путешественника после, когда тот уже прочно осел на родине, посылает ему письма от имени той далекой женщины. Зачем, казалось бы? Затем, чтобы таким шаманским способом хоть ненадолго превратиться в соперницу, стать ею, войти в ту историю, где ей не отвели и не оставили места. «Маша всегда любила читать чужие письма и шарить по столам и буфетам, не в поисках столового серебра, конечно, просто она изо всех сил вклинивалась в постороннюю жизнь, где про Машу не знали, не ждали ее участия, не пускали в запретный сад. Тем слаще было вампирить над тонкими строчками любовных посланий и разглядывать незнакомые лица старых снимков». Последнее — уже из Анны Матвеевой. Кстати: заимствование у популярного итальянца исключено, поскольку «Шелк» был опубликован по-русски много позже первой публикации рассказа.
