Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Школьные фотографии. Страшное волнение: а вдруг улыбка не выйдет естественной, а вдруг у меня будет жуткий вид? И чем больше думаешь о том, что надо улыбаться, тем труднее выглядеть естественно. Стоять, ждать, когда тебя вызовут. Голубая драпировка — почему нельзя выбрать свой цвет? Может быть, на любимом фоне легче расслабиться? Фотография в седьмом классе, страх во взгляде, но самое ужасное — она не смогла улыбнуться! Совсем не смогла! Даже натужной улыбочки не вышло. И еще отвратительная прическа. Попытка изобразить крутую девицу: на шее кожаный ремешок, на светло-зеленой футболке ярко-розовый рисунок.
— Эй, можно твою фотографию?
Высокий финн из девятого класса; Андреа краснеет до корней волос.
— Не для меня, — продолжает он и объясняет, что его попросил парень, которого Андреа обожает. Сердце бешено колотится — это невозможно! Чтобы парень, в которого она до смерти влюблена, чтобы он… Нет, в это невозможно поверить, но все же… Лувиса говорит, что Андреа хорошенькая. А вдруг это правда?!
Вся школа знает, что Андреа обожает этого парня. Она не хотела, чтобы так получилось. Она не хотела, чтобы ее чудесная тайна становилась достоянием всей школы, но, с другой стороны, на нее стали смотреть иначе. Она влюблена, да еще и безответно. Его имя у нее на ладони, в блокноте и в дневнике. Она отдает финну из девятого класса свою уродливую фотографию и просит одноклассницу проследить за ним: попадет ли фотография в его руки. Андреа волнуется до смерти. Разведчица возвращается. Фотография была доставлена в школьное кафе, где среди прочих сидел и обожаемый. Разведчица не видела, кто взял фото. Но все смеялись.
Кажется, Андреа видела себя с выколотыми глазами на ЕГО шкафчике. Она не помнит. Может быть, там висела другая фотография, чужие глаза? Может быть, ей все приснилось? Или ее изуродованное лицо и вправду болталось на дверце его шкафчика (который она порой тайком гладила рукой, проходя мимо)? Андреа-шутка — ну так смейтесь же! Засмейте меня насмерть! Но все гораздо хуже: молчание.
* * *Папа, вернись домой, я скучаю по тебе.
— Где Карл?
— В Италии.
— Опять?
— Да, опять.
— Почему?
— Не задавай лишних вопросов, Андреа.
НО КАК ЖЕ ИНАЧЕ ПОЛУЧИТЬ ОТВЕТ, А?
Надо верить, что все невысказанное все же остается внутри у того, по кому ты тоскуешь. Эва-Бритт зажигает благовоние, аромат которого проникает в окно комнаты Андреа в Школьном поселке. Запах иных миров — а может быть, просто лаванды. Андреа пьет вино. Вкуснейшее краснейшее вино: внутри словно отпустило. Все отпустило, и Андреа открывает окно, выглядывая на задний двор и чувствуя на себе взгляд камеры: она есть, а как же иначе… Нет, она открывает окно нараспашку, Марлон запрыгивает на подоконник — хочет выпрыгнуть? Хочет оставить Андреа одну? Конечно, нет! Она крепко держит его. В воздухе весна, в теле искры. Андреа перегибается через подоконник, прижимая к себе царапающегося Марлона, и кричит: «КАК Я УСТАЛА ОТ ЭТОЙ ПРОКЛЯТОЙ ТИШИНЫ!»
* * *Алкоголь придает телу Андреа пикантность, как приправа. Приятно чувствовать, как ослабевает рассудок. Терять настроение и лицо, говорить что взбредет в голову. Алкоголь расправляет ее руки-крылья — и никаких пятен пота. Андреа может танцевать в одиночестве своей комнаты, жутко красивая, и взгляд камеры следует за ней. Каспер только что прислал письмо, в котором написал, что ее нежелание оставить его в покое эгоистично. «Эгоизм» — мерзкое слово. Алкогольные крылья уносят Андреа прочь от таких слов. Иначе придется поджимать руки и ноги, укрываясь от слова-выстрела. Казаться ничем, едва не взрываясь от переполненности собой.
— Здравствуй, мир! Это я! Я, потрясающая, неотразимая, великолепная Андреа!
Как приятно идти в дымке: встречные автомобили сигналят, — уворачиваясь и со смехом скатываясь в овраг, кто-то окликает ее сзади. Андреа прячется за деревом. Как обычно, прячется там, где ее легко обнаружить, и на всякий случай выскакивает вперед:
— У-у!
— Да, да, у-у, — отвечает не вполне оценивший шутку, слишком трезвый Юнатан.
Они идут на вечеринку в школе. Андреа не нравится, что его не развеселила ее выходка, и поэтому она целует его лицо напомаженными губами.
— Андреа, ты пьяна!
ХА! Будто она не знает! ХА! Она смеется ему в лицо, измазанное красным.
— А что, я тебе не нравлюсь?
Ей хочется, чтобы он смеялся вместе с ней: нужно лишь найти того, кто будет по-настоящему смеяться вместе с ней, кто будет по-настоящему любить ее, несмотря ни на что, и тогда Андреа по-настоящему забудет Каспера. Она снова выбегает на дорогу. Сигнал автомобиля — прочь в канаву!
— Андреа, осторожно!
Камера следит за тем, как Андреа выбирается из канавы: она такая милая и смешная, такая красивая, ее так легко любить — правда? Бешено бросается на шею Юнатану, чуть не сбивая его с ног.
— Слушай, Юнатан ЛЬВИНОЕ СЕРДЦЕ! НЕУЖЕЛИ Я ТЕБЕ НЕ НРАВЛЮСЬ?
Песнь летучей мыши
И к тебе, и к нему,
И к соседу твоему
Мне идти, мне бежать,
Мне на месте не стоять.
Два бокала вина, три кружки пива и четыре глотка из фляжки незнакомого парня.
Юнатан танцует в стороне. Он ищет ее взглядом, но вряд ли найдет. Он двигается к ней в танце, Андреа ускользает. Зачем она ему? Большеглазый Юнатан с тонкими запястьями. Великий крошка Юнатан, желающий — но чего? В танцующей толпе Андреа разыскивает большие руки. Мужчина в белом — как и полагается, в белом костюме. Фортепианные пальцы тянут ее к себе. Впрочем, нет, она потянулась к нему первой. Увела его подальше от взгляда Юнатана, и теперь они стоят вдвоем за стенкой. Андреа собирается домой, но не одна.
* * *Проснуться в десять, а свечи все еще горят. Голубой стеарин на желтой скатерти. Оплывшие голубые свечи. Андреа лежит, уткнувшись в диснеевскую идиллию, и пытается поймать воспоминания.
Она помнит, как зажгла свечи. Затем проснулась в одиннадцать часов, без одежды. Помнит, что здесь был Мужчина в белом. Не помнит, был ли он внутри у нее. Не помнит, как он ушел, но видит, что его нет. На простыни нет пятен. Ничем не пахнет.
Андреа задувает свечи, принимает две таблетки «Курадона», выпивает три больших стакана воды. Долго стоит под душем. Тщательно накладывает макияж. Убеждает себя, что ночью происходило нечто прекрасное. Что бы это ни было.
В поезде, на пути в город. Андреа и Юнатан встречаются у Торгового центра. Мужчина в белом сидит через три сиденья от Андреа. Они глупо поздоровались и быстро, бессмысленно обнялись на вокзале, словно ничего не произошло. Андреа прислушивалась к его словам, пытаясь обнаружить доказательства. В его взгляде читалось: «Ой». Или, наверное: «Ой, как неловко!» Пожалуй, если бы он побывал у нее внутри, это было бы заметно? Ведь что-то должно остаться в голосе, во взгляде, в объятиях? Она позвонила Юнатану и не заметила в его голосе ничего необычного. То, о чем ты не знаешь, не причиняет боли. Андреа впервые рассуждает так, и это похоже на ложь. Черная, скользкая, но волнующая ложь.
Наискосок от Андреа, опустив голову на мужское плечо, сидит молодая женщина. Она улыбается и щебечет, Андреа закрывает глаза, чтобы не видеть, и старается думать о том, о чем думать положено. О красивом. О вкусном. Тарелка клубники. Когда девочка Андреа со страхом вспоминала о школе, Лувиса предлагала ей подумать о клубнике, о летних каникулах, о сахаре и сливках. Клубнику из Южной Америки можно купить уже в феврале, она дорогая и водянистая. Шведская клубника еще не созрела. И Каспер еще не созрел. Он — сердитая спина, которая должна понять ценность жизни лицом к лицу. Андреа закрывает глаза, стараясь повернуть его к себе, поднимает его руки, но, как только ей удается ценой невероятных умственных усилий привести его в нужное положение, руки снова опускаются и он снова поворачивается спиной. Чуть ссутуленной спиной в серой куртке с капюшоном.
Юная влюбленная улыбается, глядя на своего принца. Он смеется.
— Над чем ты смеешься? — спрашивает она, краснея. Он не отвечает. — Надо мной? — У нее испуганный вид. Ей не больше семнадцати. Может быть, еще не потеряла невинность. Невинная. Без вины. Но все же стыдится.
Юнатан не обнимает Андреа. Не улыбается. Здоровается и идет в кафе, не спрашивая, как дела. Обычно он всегда спрашивает у нее, как дела.
Молча сидеть, чувствуя его гнев, уставившись в чашку кофе с молоком. Он ничего не спрашивает, но скорее всего знает. И Андреа тоже начинает сердиться: его злоба с шипением пузырится в стакане лимонада, а он делает вид, что все как обычно. Если бы он схватил Андреа за руку и сказал: «Ты делаешь мне больно!» Если бы у нее появился шанс сказать: «Прости!» или «Мне плевать!» Тогда можно было бы действительно уйти или действительно остаться. А сейчас они сидят, словно ничего не произошло, хотя на самом деле произошло очень многое: она, кажется, переспала с его другом — или не с другом, но все же с другим.
