Александр Проханов - Последний солдат империи. Роман
— Не вернешься. Тебе нельзя туда ехать. Там осталась твоя болезнь. Ты заболеешь снова.
— Ну какая болезнь... Поеду на пару часов. Даже машину свою не беру. Ты побудь одна полденечка. Приготовь что-нибудь вкусненькое. Вечером вернусь с бутылкой вина.
— Ты опять заболеешь этой страшной болезнью, которая нас разлучит. Ты сказал, что теперь для тебя самое важное — это я, он. Умоляю, не уезжай.
Глаза ее были в слезах. Он тосковал, боялся смотреть ей в глаза. Сквозь оконце, из-за березы, из-за окрестных лесов, оттуда, где находилась Москва, притягивал своими неотвратимыми силами жестокий магнит. Белосельцев, став железным, не глядя на ее тоскующее лицо, был во власти этого притяжения.
— Мне нужно идти, — сказал он, снимая со своих плеч ее руки. — К вечеру буду.
Огромный магнит пробивал своей силой ветхие стены избы, ветви березы, прозрачный утренний воздух, в котором летели пушистые семена иван-чая. Черная «Волга» подхватила его, помчала по магнитной линии, туда, где грохотала броня.
Часть четвертая МОСКОВСКИЙ КРЕМАТОРИЙ
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Уже в дороге он почувствовал, что нездоров. Горячая трасса швыряла навстречу глазированные лимузины, шумные бруски трейлеров. Туманная гарь, жаркое размытое полотно вызывали неуверенность и страх. Казалось, в крови кружили тонкие яды, тревожили, лишали сил.
Вдоль обочины, по краю полотна двигались два бэтээра, стянутые тросами. В люках сидели полуголые солдаты. Вид грязно-зеленой ромбовидной брони, башен с пулеметами, упругих, похожих на ящериц военных машин вызвал мгновенное воспоминание об Афганистане — дорога на Герат, редкие пышные сосны, голубоватые предгорья, и туманный, разноцветный город, куда ударят залпы «ураганов», вломятся дымные колонны танков. В этом воспоминании было нечто больное, раздражающее и отталкивающее.
Они догнали колонну военных грузовиков. Машины равномерно катили. Обгоняя их, он увидел горящие фары, бледно-желтые, водянистые при ярком солнце, зловеще выпученные в затуманенном воздухе.
― Бери левее, — приказал помощник шоферу. — Не лезь под гусеницы.
Что-то литое, тяжелое, спрессованное приближалось, занавешенное синим масленым дымом, который дунул в салон знакомым запахом военных походов, когда скрипел на гусеницах песок, чавкали траки, продавливалась и сотрясалась земля от тяжелых угрюмых машин. Они обогнали колонну танков, колыхание длинных пушек, номера на башнях, ребристые шлемы механиков, торчащие из смотровых люков.
― Прут как слоны, — с негодованием и одновременно с восхищением заметил водитель. Повернул ручку приемника, порыскал в эфире. Бесстрастный, поставленный голос штамповал фразы из серой жести. О введении Чрезвычайного положения. О Государственном Комитете, берущем на себя всю полноту власти. О персональном составе Комитета, куда входили Профбосс, Премьер, Прибалт, Зампред, все высшие лица страны, с которыми Белосельцев еще недавно встречался на полигонах, космодромах, в научных центрах, понимая, что все они связаны незримым решением, необнародованным до времени союзом. Теперь этот союз твердым, отточенным на окончании фраз голосом отштамповывался в жестяной, серо-блестящий знак. В герб ГКЧП, с наложенными одно на другое, повернутыми в профиль лицами.
Город, куда они въехали, казался ошпаренным, воспаленным. Все так же катили машины, свивались рулеты очередей, текла густая, как вар, толпа. Но все было вспухшим, будто на фасады, на троллейбусы, на гроздья очередей вылили крутой кипяток. И в потоках транспорта, на перекрестках, у порталов министерств, редакций, государственных учреждений, повсюду виднелась грязно-зеленая броня.
Они проскочили к Лубянке, на площадь, где крутился сверхплотный завиток автомобильного потока, омывавшего памятник Дзержинскому. Огромная фигура на постаменте, обычно темная, тусклая, мертвенно-бронзовая, теперь мерцала, светилась, словно ожила, накалилась. Созданная из неведомого металла, из метеоритного вещества, прилетевшего из иных галактик, она проснулась, как просыпается дремлющий уран, наполняя пространство светящейся радиацией.
Перед входом в здание стояли автоматчики. У гранитного портала, расставив пулеметы, застыли бэтээры. Внутренняя охрана была усилена вооруженными постами.
Они поднялись с помощником в приемную Чекиста, где за стойками, похожими на дубовые трибуны, сидели у телефонов порученцы, откликались на непрерывные звонки, отвечали односложно, сразу же хватаясь за другие, настойчиво дребезжащие аппараты. Помощник скрылся в высоких дубовых дверях, докладывая о прибытии. Через минуту появился, приглашая Белосельцева войти.
Кабинет, тяжеловесный, сумрачно-смуглый, в коричневых дубовых панелях, выполненный в эстетике раннего сталинизма, бережно сохранял в себе дух своих первых хозяев, работавших ночами под зеленым абажуром настольной лампы, хватавших крепкими ладонями пластмассовые трубки тяжеловесных телефонов, гасивших папиросы в хрустальных пепельницах. Среди темного дерева стен и стеклянных шкафов, где были запаяны малиновые и синие тома классиков марксизма, под тяжелой, на черных цепях люстрой, на крупном старомодном паркете стоял Чекист. Белосельцева поразила случившаяся с ним перемена. Он был все так же миниатюрен, с аккуратной круглой головой конфуцианской статуэтки, маленькими, изящными руками, наивно и доверчиво открытыми глазами. Но в белую тонкую кожу щек брызнул сочный гемоглобин, отчего кожа порозовела, млечно дышала, как у младенца. Глаза сияли радостью и влажной перламутровой свежестью, как у птенца, только что прорвавшего тусклую пленку, восторженно и изумленно увидевшего сияющий мир. Это омоложение Чекиста было связано с ферментом, который впрыснули ему в кровь случившиеся события, яростные энергии, прорвавшиеся, наконец, в изнывающий, чахнущий мир. Танки прогрохотали по асфальту, и от их трясения опала окалина, осыпалась ржавчина и труха, и пожухлые, постаревшие предметы, обветшалые понятия обрели первозданный, светящийся образ.
― Благодарю вас, Виктор Андреевич, что сразу откликнулись на мое приглашение, — он пожимал Белосельцеву руку, и тот почувствовал, какая теплая, мягкая, детская у него ладонь. — Кончился дачный сезон. Начинается сезон больших политических дождей, — весело пошутил Чекист, приглашая Белосельцева за маленький столик, перпендикулярно приставленный к огромному мощному столу, напоминавшему фасад Академии имени Фрунзе.
— Я искал вас, — Белосельцев чувствовал, как бурно размножается в его крови загадочный плазмодий, съедая красные тельца его жизни, и каждая убитая кровяная частица превращается в капельку яда. — Я многократно искал с вами встречи, чтобы доложить о проделанной работе.
— Мне докладывали о ваших звонках. Докладывали о ваших поездках в атомный город, на Байконур, в Семипалатинск. Вы прекрасно поработали, выше всяких похвал.
— Я видел вблизи тех, кого мы зовем государственниками. Оценивал их возможности, их интеллектуальный потенциал и способность к волевому решению. У меня возникли большие сомнения.
— Сомнения справедливы. Потенциал невысок. Волевые качества ниже среднего. Но это, как ни странно, является положительным моментом в той операции, которая стала разворачиваться сегодня утром.
Белосельцев боролся с болезнью. Яды гуляли по его кровяным протокам, залетали горячим дурманом в мозг, порождая безумие. Стены кабинета были коричневые, цвета крепкого чая, и если кинуть дубовую щепку в стакан кипятка, от нее поплывут смугло-золотые разводы, запахнет исчезнувшим временем, старыми табаками, былыми марками одеколонов, и над заваркой, как духи, заколышутся грозные наркомы с кубами и ромбами на военных френчах, возникнут тени разведчиков, чьими руками творилась жестокая история века.
— Я был за границей на конфиденциальных встречах, — Чекист доверительно наклонился к Белосельцеву, словно поездки, в которых он был, задумывались ими обоими. — Я был на Мальте, в Швейцарии, в Коста-Рике. Встречался с шефами разведок Америки, Германии, Китая. Я должен был заручиться поддержкой разведывательного сообщества, проинформировать о готовящихся переменах. Мир должен спокойно отнестись к операции «Ливанский кедр». Мы не должны дестабилизировать равновесие в мире. Америка, Европа, Азия, политические круги Израиля должны быть уверены, что их интересы не пострадают. Что все позитивные преобразования в Советском Союзе будут продолжены.
— По дороге к вам я видел в городе много бронетехники, — сказал Белосельцев. — Вам полностью удалось подавить параллельный Центр? Второй Президент арестован?
— Нет, — ответил Чекист. — Он на свободе. Находится в Белом доме, где демократы образовали штаб обороны. Никто из подлежащих интернированию пока что не арестован.
— Как? — ужаснулся Белосельцев, представляя, что на самом же деле подвластное Чекисту подразделение «Альфа» перехватило мчащийся лимузин Истукана, обезоружило охрану, сменило водителя и, утыкая в раздутые бока рычащего от ненависти пленника пистолеты, помчала его на военную базу, где в казармах, под замками уже сидели взятые ночью мятежники. Бурбулис, укрывшись с головою одеялом, тихонько, безостановочно выл, наводя тоску на охранников в камуфляже. — Почему не арестован Второй?
