Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла
Хотя Уильямс говорил как всегда уверенно и напористо, он не отрицал тяжелых условий своего нынешнего существования. Он был лишен визуального контакта с внешним миром. Шесть узких окошек камеры были забраны грязными коричневыми стеклами, и в камере круглые сутки горел свет. Уильямс признался, что не может есть тюремную пищу и вынужден питаться арахисом и конфетами, которые он покупает в тюремном магазине. На лбу у него появилась какая-то твердая шишка, в ушах он слышит постоянный звон, а на руках и спине высыпали непонятные пятна. Когда сыпь распространилась, он обратился к тюремному врачу. Ожидая очереди на прием, он выяснил, что у пятерых заключенных, которые тоже находились в приемной, точно такая же сыпь.
– Наши одеяла и матрацы никогда не чистят, – пожаловался Уильямс, – и я не доверяю здешнему врачу.
У Джима выпали коронки, но в тюрьме нет дантиста. Можно было договориться о визите к его стоматологу, но по закону Уильямса должны были сопроводить туда в наручниках и в поясных кандалах. Он отказался от этой идеи.
Между тем Уильямс продолжал настаивать на своей невиновности, считая, что жюри просто проштамповало старое решение. Все они был знакомы с делом – уж очень оно оказалось громким – и были убеждены, что его пересматривают по чисто техническим причинам. Уильямс обрушился на жюри, свидетелей, окружного прокурора, судью Оливера и местные газеты, но наибольшее раздражение вызывали у него его собственные адвокаты.
– Я презираю их, – возмущался Джим. – Они устраивают какие-то встречи, обсуждают мою апелляцию, но ничего не могут сделать. Однако исправно шлют мне счета за то, что даром теряют время. Этими пяти– и десятитысячными счетами они меня доконают. Им совершенно невыгодно заканчивать мое дело – для них оно неиссякаемое золотое дно. Они уже обошлись мне в четыреста тысяч долларов, для оплаты их счетов мне приходится грузовиками продавать мой антиквариат. Алистер Стэйр из Нью-Йорка купил у меня лакированный секретер королевы Анны и шкаф Карла Второго, сделанный в Чарлстоне. Он также приобрел старинные часы, которые опрокинул Дэнни. Это дорогие вещи. Мне пришлось продать серебряный кофейный сервиз, пару мраморных львов из Императорского дворца в Пекине, вывезенных оттуда во время боксерского восстания. Я продал кровать с четырьмя столбами из собственной спальни, а это была самая красивая кровать, какую мне когда-либо приходилось видеть. Я лишился ковров и портретов, пары ирландских чиппендейлских кресел, одно из которых, как они считают, я поставил на ногу Дэнни Хэнсфорду. Каждое вырученное пенни идет в банк, а оттуда прямиком на оплату услуг адвокатов, следователей и экспертов. У меня нет выбора и приходится идти на это. Деньги – мое оружие, и, пока они у меня есть, я буду пользоваться ими. Спенсер Лоутон имеет в своем распоряжении неограниченный бюджет, работающих на полную ставку следователей и бесплатные услуги любой лаборатории, я же должен оплачивать все попытки моих адвокатов противостоять усилиям окружного прокурора.
Люди считают, что я купаюсь в деньгах. Они думают, что у меня куча лакеев, которые подавали мне завтрак в постель. Но все это иллюзии. У меня была только приходящая служанка, которая убирала три раза в неделю. У меня не было повара, я сам готовил себе завтраки. На ленч я ел бутерброды, а ужинать ходил в кофейню «Дэйз». Но люди не хотят верить этому, они считают богатыми тех, кто оплачивает все свои счета.
– А как подвигаются дела с апелляцией?
– М-м-м-м-ммм, – протянул Уильямс. – Что я могу сказать? Я много раз звонил Сонни, но он то в Афинах, на матче, то в отпуске, то вообще неизвестно где. Наконец, несколько дней назад, мне удалось поймать его, и я спросил: «Сонни, как дела?» Он ответил: «Ничего хорошего, Джим, ничего хорошего». Голос его был настолько удрученным, что я, естественно, предположил худшее и спросил: «Почему? Что случилось?» И этот… Сонни мне ответил: «Черт возьми, Джим, ты что, не читаешь газет? Собаки» проиграли в прошлую субботу!» – Я сказал ему: «Сонни, во всем мире меня сейчас интересует только одна игра – та, в которую приходится играть мне».
В действительности никто не мог дать ход апелляции Уильямса до тех пор, пока не будет отпечатана стенограмма судебного разбирательства – а это полторы; тысячи страниц убористого текста. Для завершения работы могли потребоваться месяцы, но Джим не терял оптимизма.
– Я обязательно выберусь отсюда, – заверил он меня во время очередного телефонного разговора. – Верховный суд Джорджии пересмотрит мой приговор, и я еще посмотрю, как Лоутону предъявят обвинение в нарушении процессуальных норм, поощрении лжесвидетельства и несоблюдении гражданских прав обвиняемого.
– И как вы собираетесь этого добиваться? – спросил я.
– Таким же способом, каким я реставрирую дома – ответил Уильямс. – Шаг за шагом. Дюйм за дюймом. Я хорошо усвоил уроки моего старого учителя доктора Линдсея. Я вам рассказывал о нем? Доктор Линдсей был профессором колледжа, он занимался реставрацией дома, в котором жил, и это был грандиозный дом в Милледжвилле, построенный в тысяча восемьсот двадцать втором году. Там имелись винтовая лестница и пара двойных белых колонн у входа.
Доктор Линдсей говорил мне, что старый дом рухнет, если его пытаться реставрировать сразу – от фундамента до крыши, проводя туда электричество и центральное отопление. Надо думать каждый раз о каком-то мелком конкретном этапе. Сначала надо сказать себе: сегодня я выравниваю подоконники. И вы выравниваете подоконники. Потом вы начинаете заниматься ограждением крыши. Потом наступает черед окон. Не надо спешить – ремонтировать надо по одному окну за раз. При этом надо задать себе вопрос: что неладно с этим окном, разделив задачу на части, ибо окно тоже собирали по частям. И в один прекрасный день вы вдруг видите, что реставрация закончена. В противном случае вы просто разрушите дом.
Вот таким же образом я выйду отсюда. Шаг за шагом. Сначала я поработаю с Сонни Зейлером, заставлю го дать ход моей апелляции. Потом обращу внимание на судей Верховного суда, пошлю им мое ментальное послание, как я сделал это после первого процесса. Заставлю их взглянуть на дело моими глазами.
Было слышно, как Уильямс затягивается сигарой. Я представил себе, как он запрокидывает вверх голову и выпускает дым к потолку.
– Так или иначе, но я все равно выйду отсюда, – продолжал он. – Можете мне поверить. Я не говорю о самоубийстве, хотя рассматривал и такую возможность. Нет, мой приговор будет пересмотрен. Вот увидите. Вам это может показаться невозможным, но я с вами поделюсь тем, чему еще научил меня доктор Линдсей. Однажды он сказал мне: «Вы знаете, что малиновки могут передвигать дома. Да, да, эти маленькие птички с оранжевыми грудками. Они в свое время чуть не сдвинули с места Вестовер». Я сказал: «Сдаюсь. Скажите, как они это сделали». И он ответил: «Они ели японскую вишню и роняли косточки около фундаментов домов. Эта вишня быстро растет и пускает глубокие корни, которые разрушают фундамент». И это правда, впоследствии я сам не раз видел это своими глазами. Деревья растут стремительно и рушат дома. Вот также я подрою то, что сделал Лоутон. Я уничтожу его фундамент, и, кто знает, может быть, ждать осталось не так уж долго.
Глава XXIII
ЛЕНЧ
Чтобы не приехать слишком рано на ленч к Бланш Уильямс, Миллисент Мурленд покружила по Монтрей-сквер, потом на медленной скорости проехала еще два квартала и обогнула Медисон-сквер. Время словно остановилось, и Миллисент продолжала двигаться по улицам.
Миссис Мурленд едва знала Бланш Уильямс. Они встречались только на Рождественских вечерах, но за восемь месяцев, прошедших с момента заключения Джима в тюрьму, Миллисент время от времени звонила миссис: Уильямс, чтобы узнать, как ей живется. В конце концов миссис Уильямс уже под восемьдесят, и она переехала в Мерсер-хауз одна – без семьи и друзей.
Бланш была до глубины души растрогана таким вниманием и по телефону сказала Джиму, что хотела бы; поблагодарить миссис Мурленд и других друзей за проявленную заботу.
– Почему бы тебе не пригласить их на ленч? – предложил Уильямс. Идея привела Бланш в ужас, но сын поспешил успокоить мать: – Тебе не придется ничего делать, я сам все устрою.
Из тюремной камеры Джим Уильямс организовал каждую мелочь предстоящего торжества. Он составил список гостей, договорился о печатании приглашений и написал для матери образец. Он позвонил Люсиль Райт и попросил ее приготовить ужин. Он лично составил меню: креветки, копченая свинина, жареная баранина, кабачки, сладкий картофель, рис, кукурузные хлебцы, печенье и торт. Джим дал указание Люсиль рассчитывать на двадцать гостей (потом он сам расширил список до сорока пяти человек) и сервировать ленч на фарфоровом сервизе герцогини Ричмондской, столовое серебро императрицы Александры Люсиль следовало взять в буфете в столовой. Нанял Уильямс и своего привычного бармена, убедив мать, которая в рот не брала спиртного, в том, что за полчаса до ленча надо подать коктейли.
