Роберт Фленаган - Черви
Да и с чего, собственно, все это должно беспокоить его? Он же всю жизнь стремился избавиться от любых пут, всяких там обязательств, чувства долга и тому подобного. А коли он не хотел никому быть обязанным, так и ему никто ничем не обязан. Все очень просто. Разве не о такой жизни он всегда мечтал? Не этого добивался? Тогда какого же черта…
«Ей-богу, тебе следовало бы и о будущем когда-то подумать», — не раз говорил ему Джерри, и Уэйт не мог тогда удержаться от смеха.
«Хоть разок бы задумался, как нам быть дальше», — донимала Кэролин, и ему стоило большого труда, чтобы не засмеяться ей в глаза, промолчать и лишь послушно кивать головой…
«Что же ты дальше собираешься делать?» — постоянно спрашивала мать…
Даже товарищи, когда встречались, вечно лезли с вопросами: «Ну как дела? Какие планы?»
На доске объявлений рядом со зданием банка в их городе висел плакат: «Планировать будущее необходимо сегодня», а в автобусе в кармашке на спинке переднего сиденья он однажды нашел брошюрку под названием «Взгляни вперед». Прямо как сговорились! Вот он и завербовался в морскую пехоту. Ведь в ее вербовочных проспектах и брошюрах, на плакатах и призывах без конца повторялось, будто только здесь перед молодым человеком открываются блестящие перспективы и неограниченные возможности на будущее.
Конечно, если быть откровенным, он завербовался все же не ради этих возможностей, а просто лишь бы уйти из дому, оторваться на четыре года от всех этих до смерти надоевших обязанностей, всего домашнего гнета. И сделал ото только ради себя, Ради себя и ни для кого другого!
Он сел в постели, свесил ноги и спрыгнул на пол. Тихонько кивнул стоящему около окна дневальному. Тот внимательно глядел в стекло и даже не заметил его. Задумался, видно. Тоже, поди, планирует свое будущее. Мечтает о великой дороге славы. А может, у него в мыслях сейчас всего лишь мечта о том, чтобы стать капралом.
Уэйт прошел не спеша в туалет, забрался на стульчак. Сквозь дверной проем смотрел в предбанник. Яркая лампочка, висевшая там, слепила глаза. Он опустил их и увидел у противоположной стены стул с высокой спинкой — тот самый, на котором сидел следователь военной полиции. И Уэйт вспомнил, как следователь усиленно старался закидать его вопросами, расспрашивая, главным образом, о Магвайре и о том, как он взводом командует…
— Часто ли избивал вас сержант Магвайр?
— Никак нет, сэр!
— Выходит, только иногда? Так сказать, от случая к случаю?
— Никак нет, сэр!
— В таком случае, рядовой, может быть, вы мне расскажете, отчего это у вас губа так распухла?
— Не понял, сэр?
Лейтенант устало вздохнул:
— Послушай-ка, сынок. Давай не будем дурачка разыгрывать, а? Ты ведь вроде неглупый парень. Да и я с тобой как со взрослым разговариваю. И оба мы, конечно, хорошо понимаем друг друга. Так сделай любезность, брось дурака валять. Согласен?
— Так точно, сэр!
— Стало быть, ты знаешь, что у тебя губа распухла?
— Так точно, сэр!
— Вот и скажи мне, что же…
— Не понимаю, сэр?
Лейтенант окончательно потерял терпение. Он бегал взад и вперед по предбаннику, каждый раз задевая стул. Уэйту казалось, что офицер прилагает отчаянные усилия, чтобы не сорваться и не наорать на этого безмозглого и нахального новобранца, трусливого, невоспитанного червяка, годного, разумеется, как и вся эта мерзкая порода, только на то, чтобы безропотно таскать винтовку и, как кукла в руках чревовещателя, выкрикивать примитивные ответы.
«Интересно, — проскакивало время от времени в мозгу у Уэйта, — сколько все-таки выдержит этот надраенный и лощеный хлюпик, на сколько хватит еще его фальшивого дружелюбия перед лицом дурацкой и необъяснимой тупости солдат с их стереотипными ответами? Может быть, до обеда? А затем уж он обязательно лопнет от злобы, начнет орать и размахивать у них перед носом своим револьверчиком с перламутровой ручкой. Вот уж поистине кукла голливудская. Приволок свою дурацкую пукалку и мнит невесть что».
— Так что же у тебя все-таки с губой? — лейтенант явно терял терпение.
— Укусила меня, сэр…
Офицер удивленно поднял брови…
— …песчаная муха. Вот она и распухла… Я хочу сказать, губа, сэр…
— А сержант Магвайр или сержант Мидберри, стало быть, тебя не били? Ни разу даже пальцем не тронули, так, что ли?
— Ни разу, сэр!
— Как же это так получается?
— Не могу знать, сэр!
— Выходит, ты просто счастливчик. Везучий такой, верно?
— Не понял, сэр?
— Ну, что тебя сержанты за все время ни разу не избили… Других-то ведь, поди, лупили, и, надо думать, не раз? Как?
— Не могу знать, сэр!
— Да будет тебе, сынок. Ну что ты заладил одно и то же? Мы ведь договорились быть откровенными, верно? Чего нам вокруг да около ходить? Давай разговаривать просто так, как два культурных человека. Тем более, что ты ведь даже…
— Так точно, сэр!
Лейтенант от неожиданности даже поперхнулся…
— Я хотел сказать, что ты ведь даже командир отделения. Третьего, если не ошибаюсь?
— Так точно, сэр!
— Вот видишь. Я немного уже знаком с вашим взводом. Во всяком случае, знаю больше, чем ты думаешь. Знаю, например, что ты хороший солдат, добросовестно служишь и даже вот получил повышение, стал командиром отделения. Из бестолковой куклы или там живого манекена командиров, поди, не делают. Как считаешь, рядовой?
Уэйт, как мог, изобразил на лице полнейшее недоумение и растерянность перед таким предположением…
— Стало быть, выходит, что ты не разгильдяй там какой-нибудь, не тупица, в общем, не из тех, кого только и надо подтягивать или наказывать. И насколько мне известно, во взводе вашем большинство таких. Хотя есть и явные тупицы. Но их у вас не так уж много. Я слыхал, что такие, как ты, настоящие парни, их недоразвитыми зовете. Им, поди, от сержантов здорово влетает, верно?
— Недоделанными, сэр, — позволил себе перебить офицера Уэйт. — Это мы их так зовем. Не недоразвитыми, а недоделанными, с вашего позволения, сэр! Недоделанными. Потому, как сами ничего толком сделать не могут. Недоделанные и есть, совершенно верно, сэр!
— Вот-вот… Верно… — Лейтенант был в явном замешательстве. Однако взял себя в руки и даже выдавил что-то вроде улыбки. — Вот я и говорю — этим-то от сержантов, поди, здорово достается? Лупят они их?
— Кого, сэр? Недоделанных, что ли?
— Да, да. Их самых. Этих вот недоделанных, как ты говоришь. Их-то уж сержант Магвайр, надо думать, лупцует почем зря?
— Никак нет, сэр!
— Так уж никак нет?
— Так точно, сэр! Никак нет!
— Это почему же?
Уэйт еле сдерживался, чтобы не рассмеяться…
— Да потому, что не положено, сэр. Никак нельзя. Устав же запрещает бить солдат. Правда ведь, сэр?
Игра в дурачка продолжалась на протяжении всего допроса. И в конце концов лейтенант был вынужден сдаться. Он приказал Уэйту убираться вон и позвал следующего. Солдат четко повернулся и вышел, передав стоявшему у дверей Адамчику, что теперь его черед. Да только, мол, пусть не спешит, постоит у двери. Когда лейтенанту станет невтерпеж, он покричит.
Теперь, придя в предбаник, он пытался понять, зачем ему все-таки надо было ломать комедию, издеваться над следователем. Ведь мог же, не валяя дурака, просто отвечать одно только «Никак нет, сэр», и этого было бы вполне достаточно. Выходит, этого ему было мало. Сейчас он даже испытывал какое-то удовлетворение от того, что столь успешно сыграл свою роль. Вон как лейтенант покрутился с ним, с каким трудом сдерживал свое отчаяние из-за того, что так и не смог найти общий язык с каким-то придурковатым новобранцем. Уэйту показалось, что вроде бы даже на душе у него сейчас было не так горько, как утром, нет того отвращения, которое он испытывал к себе за все свои неудачи.
Что бы там, в общем, ни было, а он выполнил, что приказывал Магвайр. Пусть по-своему, но выполнил. Ни на шаг не отошел от разработанной сержантами версии: никого у них во взводе не били, никаких извращений или издевательств не было. С Купером произошел несчастный случай, и он сам в этом виноват. Что касается Дитара, то о нем ему вообще ничего не известно. То же самое и насчет Клейна. Джексон? Куинн? Таких фамилий он даже и не слышал ни разу…
Уэйт слез со стульчака, босой ногой нажал на педаль. Кто теперь посмеет сказать, что он плохой солдат? Приказы он выполняет добросовестно, боевой дух всегда на высоте. Ну и что с того, что только со страху? Он что, один такой, что ли? Да всеми ими тут без исключения день и ночь командует один лишь страх. Страх, смешанный с надеждой попасть в выпуск. Он вовсе не был исключением. Наоборот, у него этот страх проявлялся, пожалуй, даже меньше, чем у некоторых, — он ведь шел без особых срывов. Так что он все же может рассчитывать не только попасть в выпуск, но и получить нашивку рядового первого класса. Это, пожалуй, уж наверняка. Даже если не за то, что был командиром отделения, так, по крайней мере, в знак благодарности от сержантов за верность, за то, что держал язык за зубами, ничего не сказал следователю. Говорят, даже за меньшие заслуги давали. А у него ведь все в порядке.
