Сон-трава. Истории, которые оживают - Воздвиженская Елена
А ведь всё при ней – и статью вышла, и лицом взяла, и голосом. Да вот верно говорят – не родись красивой, а родись счастливой. Уже три года сохнет она по гармонисту Игнату, а тот лишь дразнится. Порой кажется Катерине, что всё, любит он её, и замуж позвать готов. А в другой раз пойдут с молодёжью на санках кататься с Медвежьей горы, а Игнат и в сторону её не глядит, будто и ни при чём.
А тут и Рождество наступило, закатилось на небосвод яркой Вифлеемской звездой, что в морозные лунные ночи светит так ярко, что можно вышивать без лучины, если сесть у окошка. Морозы стояли крепкие, такие, что углы избы трещали, а дым из печных труб застывал в густом кисельном воздухе недвижимой лентой. Деревья заиндевели, покрылись белой бахромой. Снег скрипел под валенком хрустко и весело.
А коль Рождество, значит за ним следом и святки. Вот где девкам раздолье! Станут они вечерять у кого-нибудь из подружек, соберутся все в одной избе, да ворожить примутся – на суженого, на судьбу свою, на будущее…
И слыхала Катерина когда-то от бабушки своей, что есть одно гадание верное. Да только страшное оно. Не каждая возьмётся. И случай рассказала, мол, жила у них в деревне девка одна, которая на святках вот эдак-то решилась погадать. А после нашли её мёртвой на поветях, да вся она седая была. Кто знает чего ей там привиделось, но что-то, видать, страшное очень. Опять же гадание непростое, надо всё соблюсти.
А заключалось-то оно вот в чём. Когда помрёт в деревне какая-нибудь старуха одинокая, которая всю жизнь без мужа прожила, вековуха, значится, то надобно прядь волос её заполучить, да так, чтобы никто не заметил, не догадался. Тут опять же условие, старуха непременно должна летом помереть.
Волосы те следует припрятать до зимы, а как наступят святки, тогда и ворожить можно. И вот как. Надобно отрезать прядь своих волос да с теми, старухиными, в одну косицу сплести, чтобы мир живых с миром мёртвых сошёлся, после нитью красной перевязать. А ночью забраться на повети, свечу зажечь, вокруг себя круг очертить, а волосы положить за круг и сказать заветные слова, какие, бабушка шёпотом бабам шепнула, да Катерина не зря спящей притворялась на полатях, всё услышала и припомнила, хоть и было ей тогда лет десять.
И вот сейчас пригодились они Катерине. Этим летом, как раз на Купалу, у них в деревне старая Авдотья померла, прожила она век свой одна одинёшенька, замуж не выходила. А бабка Катеринина читальщицей была, её и обмывать покойников звали, и псалтырь над ними читать. Позвали и к Авдотье. А Катерина следом увязалась, мол, помогу я тебе. Тогда-то и срезала она тайком прядь седых длинных волос у покойницы, да сунула в карман передника. С бьющимся сердцем припрятала она волосы те в хлеву до поры до времени. А тут и святки наступили.
Страшно было Катерине так гадать, да любовь к Игнату всё пересиливала. Но, памятуя бабушкин рассказ про девушку, которую нашли неживой, решила она поделиться своими намерениями с подружками – рыженькой Полюшкой да тихой, скромной Акулиной. Всё, глядишь, не так страшно будет. Ну и рассказала. Да покаялась. Полюшка тоже этот рассказ от своей бабки слыхала, да по-своему, и теперь, узнав, что задумала Катерина переполошилась и не давала ей проходу.
– Не вздумай так делать! – тараторила она, кружа вокруг Катерины, – Не позволю!
– Знала бы, так и сказывать тебе не стала! – огрызалась Катерина в сердцах, – Хоть ты что говори, а я всё по-своему сделаю, как надо. Сколько можно в девках сидеть, эдак я и сама вековухой останусь!
И вот сегодня собрались они у Катерины дома, родители с младшенькими в соседнее село к тётке укатили, а Катерину на хозяйстве оставили. Самое время значит гадать! Позвала она в гости Полюшку да Акулину и принялись они, как стемнело, воск лить, да зёрна бросать. Девчонки смеются, ахают, интересно им, а Катерина скучная сидит, не нужны ей эти шалости, хочется поскорее по-настоящему погадать.
Вот и ночь наступила. Девчонки-то у своих заране отпросились, сказались, что у Катерины ночевать будут. Ну, можно и начинать. Вздохнула Катерина, поднялась с места, а Полюшка всё за ней поглядывает, каждое движение ловит.
– Пора, девоньки, – сказала Катерина, – Я пойду, а вы тут посторожите, мало ли чего.
– Не пущу! – подскочила Полюшка.
– Опять ты за своё, – осерчала Катерина, – Тебе легко говорить, всего семнадцать годов, а мне уж двадцатый идёт. Боишься коли, дак так и скажи, иди домой, я никого не держу. Полюшка к ней и так и эдак, а после и сказала:
– Нельзя так ворожить, не то Ёка придёт.
Сказала и сама испугалась.
– Какая ещё Ёка? – спросила Катерина.
– Да та самая, которая на вопросы твои отвечать станет. Бабанька мне эту историю про девку-то тоже рассказывала, да только поведала от чего девка-то та померла.
– Ну и от чего?
– А её Ёка забрала!
– Да что за Ёка?
– Мне бабушка сказывала, что голос послышится, который на вопросы твои ответит и всё на том. И откуда твоя бабанька может знать, коли ту мёртвой нашли?
– А вот знает, потому как, сама знаешь, умеет моя бабка.
Бабка у Полюшки и правда на деревне считалась знающей, ведающей. Лечиться к ней ходили, да и просто за советом, никому она не отказывала.
– Коли станешь так ворожить, то явится к тебе старуха страшная из мёртвого царства, Ёкой её кличут, глаза у ей белые, волосы до пят седые, одета она в белый саван. Станет она на твои вопросы отвечать, всего три раза можно у неё спрашивать. После ни-ни. Иначе утащит с собой. Только хитрая она, морок наведёт, заговорит, и когда уже ты три раза спросишь, скажет – последний раз спрашивай. Ты и поверишь, да и спросишь. Тут-то и конец тебе придёт. Прыгнет она на тебя и жизнь из тела вынет.
– Глупости какие, – отвечает Катерина, а самой жутко стало. А ну как правду Полинкина бабка говорит, она много чего знает. С чего бы ей врать? Но снова любовь к Игнату перевесила, и переборов страх, ответила Катерина:
– Всё, я пошла. А вы тут ждите, в избе. Сказала так и выскочила прочь.
Вздохнули Акулина с Полюшкой, переглянулись и притихли. Сели на лавку ждать, самим страшно, да как подруженьку бросить. А Катерина молча поднялась на повети, поставила свечу возле себя, круг очертила, волосы за круг положила. И слова произнесла те самые, нужные. Произнесла и стала ждать. Холодно на поветях, морозно, а Катерина в одной рубашке да с распущенными косами стоит, босоногая. Тишина кругом, лишь доски нет-нет да скрипнут от холода лютого.
Вдруг затрепетало пламя свечи, побежали блики по стенам, задышало, заворочалось в тёмном углу, и вышла из него старуха, саван белый на ней до пят, волосы седые свисают, с виду как неживая, но безжизненные выцветшие глаза смотрели на Катерину зорко и цепко. Подкосились ноги у девушки, да поздно теперь бояться. Нельзя из круга выходить пока старуха на вопросы не ответит да первой не уйдёт. Подошла старуха к черте и словно обожглась, зашипела, отскочила, не может сквозь круг пройти. Встала с той стороны. Косицу волос, Катериной сплетённую, подняла с пола, в складки савана сунула, улыбнулась чёрным провалом беззубого рта, зашептала что-то себе под нос.
Пересилив страх, Катерина решила – пора начинать.
– Скажи мне, выйду ли я за Игната замуж? – произнесла она, дрожа, боясь услышать сам звук голоса этой страшной старухи. Запрыгали тени по стенам, заметались, зашептало со всех сторон, а старуха раззявила рот и утробным голосом, идущим, казалось, из глубины могилы, ответила:
– Выйдешь…
Проглотив ком в горле, спросила Екатерина снова:
