Лоренс Даррел - Горькие лимоны
Ночи теперь тянулись мучительно долго, время от времени слышалось зловещее эхо взрывающихся гранат и рычание полицейских грузовиков: люди Рена мчались на место происшествия в тщетной надежде схватить виновников. К обычным самодельным гранатам и коктейлям Молотова теперь добавились новая напасть: бомбы замедленного действия — чудовищное изобретение, оказывающее колоссальное воздействие на моральное состояние мирных граждан. Уж эти-то машинки точно не были самодельными.
"За свободу всегда приходится платить кровью", — надрывалось афинское радио. Но только чьей кровью? Бомба, заложенная в почтовый ящику входа в центральное отделение полиции в Никосии, взорвалась в тот момент, когда на улице было еще полным-полно людей, пришедших на рынок за покупками, и убила на месте оказавшегося рядом грека; на тротуаре, среди обломков, остались лежать тринадцать раненых турок и армян. После того как лидер Турецкой национальной партии предупредил греков о недопустимости нарушений закона в турецком квартале, над островом нависла угроза межобщинного противостояния. Бары, частные дома, рестораны, кладбища, — ошеломляющий список объектов, подвергшихся бессмысленным атакам, рос на глазах. Военные стали высылать по ночам дополнительные патрули в помощь Рену; на главных улицах появились блокпосты, начались обыски. Терпеливые и неразговорчивые солдаты начали останавливать на дорогах грузовики и легковые автомобили — искали оружие…
Эхо городских беспорядков докатилось и до привычно сонной сельской местности: деревни тоже начали просыпаться, и то, что там происходило, свидетельствовало о вполне решительном настрое жителей. Тут действовали люди, значительно лучше информированные и подготовленные, чем городские подростки. Вскоре стало ясно, что мы имеем дело с двумя врагами: с огромной аморфной массой школьников, в чьи задачи входило бросать бомбы, расклеивать листовки и организовывать общественные беспорядки, и с отрядами горных разбойников, которые нападали на полицейские заставы, устраивали засады и выводили из строя дороги и телеграфные линии — нервную систему административного аппарата. Рен сухо классифицировал их так: "Младшая и Старшая Лиги". Позже к этим двум добавилась третья, последняя категория — "Убийцы". Этих на острове было не более двадцати-тридцати человек, если судить по результатам баллистических экспертиз, которые говорили о том, что из одного и того же оружия совершали не менее десятка уличных убийств. Впрочем, пока все это только смутно виделось где-то вдалеке, скрытое обманчивой маской великолепной весны, окутанной покровами полевых цветов и долгими часами полного покоя: кто угодно мог поверить в то, что кошмар остался позади — за исключением сатрапов. После очередного взрыва рынки примерно полдня стояли пустыми; затем понемногу начинали опять собираться люди, втягивая ноздрями воздух — как животные, ловящие в ветерке тревожный запах; удостоверившись в том, что непосредственной угрозы нет, они опять принимались за сотни тривиальных обыденных дел, которые автоматизм повседневности делает такими понятными и приятными — ведь в них отсутствует элемент риска. И вот они открывали ставни, расставляли стулья, вытирали пыль, так и этак перекраивая привычные жизненные схемы, или же просто вздыхали, склоняя хитрые лисьи физиономии над любимым и привычным турецким кофе, который сам собой прибывал из ниоткуда в маленьких чашечках, что позвякивали и покачивались на подносах официантов. И в эти же самые дневные часы русые и светловолосые солдаты ходили по городу, перебрасывались шутками со знакомыми горожанами — а их жены катили перед собой по рынку коляски с розовыми младенцами, и со всех сторон на них сыпались пожелания счастья и улыбки. Все это вызывало ощущение нереальности. Вот так иногда видишь, как кролики, бросившись врассыпную при звуке выстрела, через полчаса возвращаются, робко и настороженно, на ту же самую лужайку — даже не подозревая, что охотник все еще здесь и подстерегает их. У гражданских короткая память. Каждое новое событие является им на свежей волне времени, нетронутое, впервые увидевшее свет солнца, со всем букетом чувств, вызываемых новизной, — от радостного удивления до испуга. И только в унылых конторах, где круглосуточно горят электрические лампочки, сидят истинные искатели, они упрямо выстраивают события по порядку, чтобы выявить в них закономерность, чтобы соотнести прошлое и настоящее, и чтобы в конечном счете получить возможность, пусть ненадолго и недалеко, заглянуть в густые сумерки будущего.
Деревня была ничуть не менее обманчива в своем безграничном приветливом спокойствии: цвел цикламен, распустились куртины великолепных роз, за которыми столь трепетно ухаживал Коллис; и снова, совсем как прежде, как только заглохнет мотор и меня окутает тишина, от плотных групп сидящих под огромным деревом любителей кофе один за другим отделяются мои друзья, принося мне привычные известия из этого милого и гармоничного мира, существующего по заведенному от века порядку, который Никосия мало-помалу уже принялась ломать и развеивать по ветру; мои соседи вели разговоры о рожковом дереве, о лимонах, о шелковичных червях, о молодом вине. О кризисе никто, как правило, вообще не говорил ни слова, за исключением муктара над которым настолько тяготели его обязанности, что он считал себя вправе нарушать законы гостеприимства.
— Вы не боитесь сюда приезжать? — спросил он.
— А чего мне бояться?
— А оружие у вас есть?
— Нет.
Он вздохнул.
— Я дам вам ружье.
— И в кого я стану стрелять — в Андреаса и в мистера Мёда?
Он рассмеялся от души.
— Нет, конечно. Никто из нас вам никакого вреда не причинит. Но иногда сюда приезжают чужие люди, по ночам, на машинах. Вот, смотрите!
На стене под самым Деревом Безделья синей краской было написано: "Рабы, разбейте ваши цепи: свобода или смерть". Место для призывного пункта вербовщики революции выбрали явно не самое удачное, если судить по застывшим под деревом поклонникам dolce far niente, которые тихо сидели под деревом, погрузившись в профессиональное безделье.
— Они приехали сюда на машине, осветили стену фарами и написали этот лозунг. Я их слышал. А сын Михаэлиса видел их: говорит, все они были в масках.
Дома все было тихо, если не считать пыхтящей и сопящей Ксену: она устроила генеральную уборку после отъезда всех моих родственников. У колонки стоял старик Мораис и набирал воду во флягу; заметив меня, он тут же кинулся мне навстречу, а потом долго и горячо тряс мою руку.
— Видит бог, — сказал он, — я не хотел, чтобы все так обернулось.
