Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца
— Нет. Я уже ухожу. Как ваши дела, Харрисон?
— Быть хорошо, мадам.
Ричард проводил ее до дверей.
— Думаю, самое лучшее — делать вид, что ничего не произошло. — Оланна поспешила к машине.
Вероятно, вместо актерства нужен был спокойный разговор о том, что случилось. Да что толку ворошить вчерашнюю грязь? Оба хотели того, что произошло, — и оба теперь жалели; главное сейчас, чтобы ни одна живая душа не узнала.
Тем сильнее Оланна удивила саму себя, внезапно признавшись во всем Оденигбо. Она лежала на его кровати — его спальню она уже не считала их общей, — а Оденигбо сидел рядом. Со времени их ссоры они спали вместе уже второй раз. Оденигбо уговаривал ее вернуться к нему в дом.
— Давай поженимся, — сказал он, — и мама от нас отстанет.
То ли ее уязвил его самодовольный тон, то ли его несгибаемость — он упорно старался выгородить себя и свалить вину на мать, — но Оланна сказала:
— Я переспала с Ричардом.
— Что-о-о?! Нет! — Оденигбо замотал головой.
— Да.
Оденигбо встал и отошел подальше, к шкафу. Взгляд его говорил: если подойду ближе, то за себя не ручаюсь. Он снял очки, потер переносицу. Оланна села на кровати и в этот миг поняла, что отныне их всегда будет разделять недоверие, что у каждого есть причины сомневаться в другом.
— Ты его любишь? — спросил Оденигбо.
— Нет.
Оденигбо снова сел с ней рядом. Казалось, он не знал, то ли обнять ее, то ли столкнуть с кровати. Потом резко вскочил и вышел. Перед уходом Оланна постучалась к нему в кабинет — он не ответил.
Вернувшись к себе, Оланна зашагала по комнате. Не стоило рассказывать Оденигбо о Ричарде. Или же признаться во всем до конца: что ей стыдно перед Оденигбо и Кайнене, но о самой близости с Ричардом она не жалеет. Надо было сказать, что это не примитивная месть, не желание отплатить той же монетой, а искупление.
На другое утро в дверь громко постучали, и Оланна облегченно вздохнула. Теперь-то они с Оденигбо сядут рядом, поговорят по душам и на этот раз точно поймут друг друга. Увы, на пороге стоял не Оденигбо. Вбежала Эдна, в слезах, с опухшими глазами. У нее на родине белые расисты разбомбили баптистскую церковь для черных. Погибли четыре девочки, одна из них — школьная подружка ее племянницы.
— Я видела ее полгода назад, когда ездила домой, — всхлипывала Эдна. — Всего полгода назад я ее видела.
Оланна заварила чай, они сели бок о бок, и Эдна рыдала, судорожно хватая ртом воздух. Волосы у нее, против обычного, не лоснились, а были тусклые, спутанные, как щетина старой швабры.
— Боже, — повторяла Эдна сквозь слезы. — Боже!
Оланна не знала, как облегчить ее безутешное горе, хотелось протянуть руку в прошлое и повернуть вспять историю. Когда измученная слезами Эдна заснула, Оланна осторожно подсунула ей под голову подушку и задумалась о том, как одно-единственное событие отдается эхом через пространство и время, оставляя следы, что никогда не сотрутся. Она думала о скоротечности жизни, о том, что нельзя добровольно обрекать себя на несчастье. Она дала себе слово вернуться в дом Оденигбо.
В первый вечер они ужинали молча. Оланне неприятно было смотреть, как жует Оденигбо, как взбухают желваки у него на щеках, как ходит челюсть. Сама Оланна почти не притронулась к еде и все поглядывала на свой ящик с книгами в гостиной. Оденигбо старательно обгладывал куриные косточки и в кои-то веки съел весь рис, не оставив на тарелке ни рисинки. Когда же он заговорил, то повел речь о беспорядках в Западной области.
— Напрасно вернули премьера на пост. Нечего теперь удивляться, что бандиты взрывают машины и убивают соперников — и все во имя выборов! Продажная скотина такой и останется, — кипятился он.
— За ним стоит премьер-министр.
— На самом деле Сардауна за все в ответе. Он заправляет страной, как своим личным мусульманским владением.
— Мы все еще пытаемся завести ребенка?
Глаза Оденигбо за стеклами очков расширились.
— Конечно, пытаемся, нкем. Или… уже нет?
Оланна не ответила. Смутная печаль переполнила ей сердце при мысли о том, как они поступили друг с другом, и все же ее не покидало ощущение свежести, новизны — отныне они вместе на новой основе.
Зашел Угву убрать со стола.
— Принеси-ка мне бренди, друг мой, — попросил Оденигбо.
— Да, сэр.
Когда Угву принес бренди и ушел, Оденигбо сказал:
— Я попросил Ричарда больше не приходить.
— Почему?
— Я встретил его на улице у здания факультета, и выражение его физиономии мне совсем не понравилось, так что я проводил его до самой Имоке-стрит и отчитал как следует.
— Что ты ему сказал?
— Не помню.
— Помнишь. Просто не хочешь говорить.
— Не помню.
— Кто-нибудь еще там был?
— Его слуга как раз вышел из дома.
Они сидели на диване в гостиной. Оденигбо не имел права оскорблять Ричарда, срывать на нем зло, но Оланна его поняла.
— Я никогда не винила Амалу, — сказала она. — Это тебе я доверилась, и никто чужой без твоего позволения не мог разрушить это доверие. Я виню только тебя. И ты должен злиться на меня, а не на Ричарда.
Оденигбо молчал так долго, что Оланна уже не надеялась услышать ответ, но он вздохнул:
— Если бы я мог на тебя злиться!
Его беззащитность растрогала Оланну. Опустившись перед ним на колени, она расстегнула ему рубашку и покрыла поцелуями его мягко-упругий живот. Расстегнула молнию на его брюках, округлив губы, втянула его, и он тут же набух у нее во рту. Слегка ныла челюсть, широкие ладони лежали на ее макушке — все волновало ее. Потом она спохватилась: «Боже, Угву, наверное, нас видел».
Оденигбо отвел ее в спальню. Они молча разделись и вместе встали под душ, прижимаясь друг к другу в тесноте ванной. Мокрые и разомлевшие, легли в постель. Его дыхание отдавало бренди, и Оланна едва не сказала, что старые добрые дни вернулись, но промолчала, зная, что он чувствует то же самое, и не желая нарушить объединявшее их молчание.
Когда Оденигбо уснул, обняв ее и всхрапывая, Оланна встала с постели и позвонила Кайнене. Нужно было убедиться, что Ричард не проболтался. Вряд ли его испугала брань Оденигбо, но кто знает?
— Кайнене, это я, — начала Оланна, когда сестра взяла трубку.
— Эджимам, — отозвалась Кайнене.
Давно не называла она Оланну сестренкой. У Оланны потеплело на душе и от ее слов, и от голоса, звучавшего, как обычно, суховато, будто разговор с Оланной для Кайнене — наименьшая из всех забот, но все-таки забота.
— Звоню сказать kedu, — продолжала Оланна.
— Все хорошо. Знаешь, который час?
