Зэди Смит - Белые зубы
— Ладно, ладно, профессор. Послушаем твою версию.
Нередко в углу полутемных пабов можно наблюдать стариков, которые спорят, размахивают руками, подставками под пивные кружки и солонками, обозначая давно умерших людей и далекие земли. В этот миг из них брызжет энергия, которая в другое время спит. Они горят. На столе разворачивается история: тут вилка — «Черчилль», здесь салфетка — Чехословакия, там россыпью остывших горошин обозначено скопление немецких войск; старики возрождаются к жизни. Но Арчи и Самаду было мало ножей и вилок для их столовых дебатов в 80-е. Эти историки-самоучки воспроизвели у О’Коннелла целое влажное и душное индийское лето 1857 года, весь год восстания и расправы над ним, — и довели дело почти до абсурда. Пространство от музыкального до игрового автоматов было Дели; Вив Ричардс безмолвно исполнял роль английского капитана Херси, начальника Панде; не отрывающиеся от своего домино Кларенс и Дензел представляли буйные орды сипаев британской армии. Самад и Арчи излагали каждый свои факты и пытались обосновать их друг для друга. Сцены были расписаны. Траектории пуль прослежены. Единого мнения не складывалось.
Согласно легенде, весной 1857 года на заводе в Дамдаме[73] была запушена в производство английская пуля. Она предназначалась для английских ружей, которыми стреляли солдаты-индусы и в которые засыпался порох из кулечка — кончик перед стрельбой нужно было откусывать. И все бы хорошо, да один ушлый заводской рабочий прознал, что их смазывают жиром — свиным (оскорбление для мусульман) или коровьим (святотатство для индусов). Невинный промах — если на украденной земле можно быть невинным — оказался грубейшей ошибкой англичан. Какой, должно быть, поднялся переполох, когда люди узнали эту новость! Под предлогом выпуска нового оружия англичане намереваются лишить их положения в обществе, чести и репутации в глазах богов и людей — словом, смысла жизни. Такой слух в кармане не утаишь; он, как пожар, мгновенно распространился по засушливым в то лето землям Индии: из заводских цехов просочился на улицы, с городских домов перекинулся на деревенские лачуги, пронесся по казармам, — и вскоре вся страна пылала гневом. Слух достиг больших уродливых ушей Мангала Панде, неизвестного сипая из маленького городка Барракпур. 29 марта 1857 года он вышел на плац — отделился от толпы, чтобы вершить историю.
— А скорее, просто свалял дурака, — говорил Арчи (теперь он уже не столь доверчиво глотал постулаты пандиологии, как раньше).
— Ты совершенно не способен понять масштаб его жертвы, — отвечал Самад.
— Какой такой жертвы? Застрелиться толком не смог! Беда в том, Самад, что ты не желаешь видеть очевидного. Я все-все про эти дела прочитал. Против правды не попрешь, какой бы горькой она ни была.
— Точно. Что ж, приятель, если ты такой специалист по нашим фамильным деяниям, будь добр, просвети меня. Послушаем твою версию.
Это теперь среднестатистический школьник в курсе сложных сил, перестановок и глубинных течений, порождающих войны и революции. А в те времена, когда в школе учился Арчи, похоже, преобладало художественное мировосприятие. Историю преподавали совсем иначе: то как занимательный рассказ, то как драму, не заботясь о достоверности и хронологии излагаемых событий. И получалось, что революция в России произошла из-за того, что все ненавидели Распутина. А Римская империя рухнула потому, что Антоний загулял с Клеопатрой. Генрих V победил французов при Азенкуре в силу того, что те слишком много времени уделяли своим кружевным манжетам. Наконец, великое восстание сипаев в Индии 1857 года началось с выстрела какого-то пьяного дурака по имени Мангал Панде. Несмотря на протестующие доводы Самада, каждый раз Арчи намного больше убеждала следующая версия:
Барракпур, 29 марта 1857 года. Воскресный полдень, однако на пыльном плацу разыгрывается драма, менее всего напоминающая о мирном дне отдохновения. Там колышется, шумит, бурлит толпа сипаев; некоторые из них полуголы и безоружны, но все искрятся от возбуждения. Метрах в тридцати перед строем 34-го полка с важным видом расхаживает сипай по имени Мангал Панде. Его голову дурманит банг, а еще больше — религиозный фанатизм. Нос кверху, заряженный мушкет наперевес — он прохаживается, слегка пританцовывая, взад и вперед, и выкрикивает визгливым гнусавым голосом: «Эй, мерзавцы! Задайте им жару! Англичане хотят нас погубить. Стреляя этими пулями, мы согрешим против нашей веры!»
На самом же деле его будоражил банг, у малайца такое нервное возбуждение вызвало бы амок; каждое слово, срывавшееся с его губ, опаляло мозг и щекотало нервы прислушивающихся к нему сипаев; толпа ширилась, напряжение нарастало. Словом, людская бочка пороха готова была вот-вот взорваться.
И взорвалась. Панде выстрелил в лейтенанта, но промахнулся. Тогда он выхватил свою кривую саблю и, когда лейтенант повернулся к нему спиной, самым подлым образом рубанул его по плечу. Какой-то сипай пытался его остановить, но безрезультатно. Подоспела подмога: некий капитан Херси, бок о бок с сыном, кинулся вперед, готовый с оружием в руках доблестно умереть за свою страну. («Имечко под стать![74] Чушь. Фальшивка!») Тут Панде, поняв, что игра проиграна, направил дуло себе в голову и эффектно нажал на курок левой ногой. Он промахнулся. Через несколько дней Панде предстал перед судом и был признан виновным. Письменное распоряжение о его казни прибыло с другого конца страны, из Дели, где, не вставая с шезлонга, его подписал генерал Генри Хавлок (удостоенный, к вящей ярости Самада, статуи неподалеку от Трафальгарской площади, по правую руку от Нельсона, — то есть прямо напротив ресторана «Палас»). В постскриптуме генерал выражал надежду, что данная мера положит конец всколыхнувшимся в последнее время слухам о якобы начавшемся восстании. Но было уже поздно. В тот момент, когда Панде сорвался с наспех сколоченного помоста и закачался в душном воздухе, его товарищи из 34-го полка разрозненными группками пробирались в Дели, чтобы примкнуть к повстанцам и принять участие в одном из самых кровавых неудавшихся восстаний всех времен.
Слыша такую версию событий — принадлежащую перу современного историка по фамилии Фитчетт, — Самад клокотал от злости. Когда, кроме крови, человеку больше нечем похвалиться, каждая ее капля имеет чудовищное значение и отстаивается с пеной у рта. Приходится бороться с нападками и клеветой. Грудью вставать на защиту. Но по мере того как одурманенный, малахольный Панде Фитчетта проходил сквозь череду последователей историка, правда мутировала, искажалась, ускользала, как в игре «испорченный телефон». Даром что банг — напиток из конопли, употребляемый в малых дозах исключительно в медицинских целях, не мог оказать такого одуряющего действия и что Панде, истый индус, вряд ли стал бы его пить. Даром что Самад не нашел документально зафиксированного свидетельства, что Панде употреблял банг тем утром — к Икбалам эта история, эта гигантская перевранная цитата, прилипла крепко и, похоже, навсегда, как к Гамлету — неверное представление, будто он однажды обмолвился, что «хорошо» знал Йорика.
