Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале
Когда Годельева, Хедвига и Бенедикта, которых одна из соседок известила о происшедшем несчастье, нагрянули в приют, они были потрясены бедственным состоянием Иды. Мать поникла в объятиях Анны, сотрясаясь от рыданий, узнав о том, что Иду соборовали. Анна приняла свои меры предосторожности, решив не разглашать правду о том, что Ида намеренно подожгла дом. Чтобы не дать прикованной к постели Иде застать себя врасплох в момент семейной сцены, Анна, отстранив тетю, спокойным голосом объяснила, что она уступает им свое место подле Иды, которой необходима любовь в эти последние моменты ее жизни. Анна наблюдала за происходящим издали. Тетя Годельева рыдала, Хедвига и Бенедикта бормотали теплые слова. Ида прекрасно видела их, хотя и делала вид, что не видит; притворяясь, что она без сознания, она упивалась зрелищем. Судя по тому, что на лбу обозначились складки, а плечи были расслаблены, Анна поняла, что ее кузина, хотя ей и удалось это скрыть, довольна тем, что вызвала такую скорбь: она снова была в центре внимания. Выбившаяся из сил Анна покинула палату, где провела столько времени без сна, питья и еды. Она остановилась во дворе, вдыхая свет. К ней подошел врач:
— Спасибо вам за помощь.
Анна улыбнулась. Благодарность казалась ей нелепой.
— А вы знаете, у вашей кузины есть шансы выжить, — продолжил Себастьян Меус.
— Я думала…
— На данный момент все еще невозможно определить степень поражения кожи. Это станет ясно в последующие дни. Но пока я считаю ожоги поверхностными. Вы только посмотрите: она покрылась волдырями, а это доказательство того, что ее тело реагирует и пытается восстановиться. Кожный покров поврежден, но не насквозь: не затронуты ни мышцы, ни кости. Конечно, ее может погубить какое-нибудь заражение, однако у нее есть шансы поправиться.
— О боже, да если это так…
— Не будем забегать вперед, Анна. Даже если она поправится, то будет навсегда обезображена — останется без одного глаза. Да, она будет жить, но смотреть на нее будет нестерпимо.
Один из санитаров позвал врача осмотреть сукновала, которого придавило телегой, и он оставил Анну. Та, соскользнув по стене, села на землю и посмотрела на солнце, размышляя, какая судьба лучше для Иды: отдать богу душу и скрыть в могиле тайну своих проступков или выжить и жить, испытывая угрызения совести, слабой телом и духом, неся бремя своих грехов в теле, которое отныне она будет ненавидеть? С изуродованным лицом, покрытым шрамами и усеянным пятнами, разбитая страданиями… Жизнь женщины, как она это понимала, будет ей вовек недоступна…
— Пусть умрет… лучшее решение. Едва произнеся эти слова, Анна покраснела. Как! Она желает Иде смерти?
Устыдившись, Анна поклялась, что, если Ида выздоровеет, она будет ходить за нею до конца дней своих.
29
Дорогая Гретхен,
пишу тебе, еще не получив твоего ответа, так как здесь ход событий ускоряется самым трагическим образом.
В каком порядке изложить тебе это?
Как я уже тебе писала в конце моего последнего письма, доктор Калгари меня потряс. Я его люблю или, скорее, я его любила с еще неведомой мне силой (невероятно сильно). Разумеется, моя проницательная подруга тетя Виви это поняла.
— Моя милая Ханна, отчего бы вам не следовать своей склонности? — спросила она как-то на днях.
— Тетя Виви, и это мне советуете именно вы?
— А что в этом удивительного? Насколько мне известно, я не образец добродетели…
Поджав губы, она приняла обиженный вид.
— Вы же тетя Франца!
— Ах да, — вздохнула она, словно речь шла о каком-то пустяке.
Она опять заказала чай и тост с огурцом. Мы обожаем бывать в этом крохотном кабинете с мягкими диванчиками у Вутцига, месте свиданий пар, не оформивших законным образом свои отношения.
— Дорогая ты моя, я желаю долгих лет вашему браку. Однако, чтобы супружеская пара не распалась, партнеры должны избегать неудовлетворенности. Небольшая измена мужу не разрушит ваш союз, а только укрепит его. Поверь мне, я знаю, что говорю.
— Я не решусь на это.
— На что? На мгновение забыть Франца или признаться доктору Калгари?
— Я боюсь неудачи.
Она улыбнулась:
— Ну вот и отлично, вы, как я вижу, уже рассматриваете практическую сторону дела.
— Я никогда не бегала за мужчинами.
— Несчастная! Женщина не ухаживает — она принимает ухаживания. В противном случае настоящий мужчина спасается бегством. Она должна создать у него впечатление, что эта мысль пришла в голову ему, что это он всем заправляет.
Тут тетя Виви начала читать пространную лекцию, без сомнения весьма увлекательную для большей развратницы, чем я. Пока она подробно излагала мне хитроумные стратегии, я ее почти не слушала, щеки мои горели, в ушах стоял звон, а я думала о том, может ли случиться, что смуглый Калгари сожмет меня в своих объятиях. А что? Имею я право желать его? Стоит ли мне пускаться в такое любовное приключение, одна лишь перспектива которого приводила меня в полуобморочное состояние?
Тетя Виви заметила мое смятение:
— Ханна, да вы же не следите за тем, что я говорю.
— Я на это не способна, тетя Виви. Меня смущает то, что я поделилась с вами этой тайной. Мне надо с этим свыкнуться.
Внезапно умолкнув, она внимательно посмотрела на меня. Голубые глаза на ее миловидном, аккуратно припудренном лице иногда отливают металлическим блеском, что придает выражению ее лица большую жесткость. Однако тетя Виви только тем и занималась, что помогала людям из своего окружения.
Она нахмурила лоб и с досадой закончила:
— Как я вам завидую, что вы так молоды. С возрастом чувства весьма притупляются.
На обратном пути домой она еще раз растолковала мне самый лучший способ приоткрыть Калгари свои чувства, и на этот раз я слушала ее внимательно.
— Кто вам все это втолковал, тетя Виви?
Она изобразила удивление.
— Была ли у вас в молодости, — продолжала я, — какая-нибудь тетя Виви, которая преподала вам заповеди женственности?
Она звонко рассмеялась:
— Нет, дорогая. Талант — это когда у тебя само собой получается то, чему другим надо учиться. А у меня врожденный дар быть женщиной.
Это суждение поразило меня своей проницательностью, но оно же и расстроило меня — у меня нет никаких способностей быть женщиной. По крайней мере, в том смысле, как это понимает тетя Виви…
На следующий день я пришла к Калгари с твердым намерением придать новый оборот нашим взаимоотношениям.
На пороге дома мною овладела нерешительность. Все, что раньше казалось простым, теперь превращалось в тяжкое испытание. Когда он предстал передо мной — стройный, изящный, в рединготе, подчеркивавшем его атлетический торс и тонкую талию, — мое лицо запылало. Снять манто и шляпу у него на глазах, лечь на кушетку — все это представлялось мне чем-то двусмысленным, присущим скорее любовному свиданию, чем посещению врача.
