Анна Матвеева - Есть!
У Владимира было одно очень неприятное свойство (вообще их было много, но это свойство заметно выделялось на фоне прочих): он, как апостол Фома, всегда и всюду опаздывал. Бывало, целой свадьбой, с потеющей невестой и гневным тестем, ждали Владимира с Фаиной – а они брели себе к месту назначения медленно, как на казнь. Привычку опаздывать Владимир перенес из бытовой жизни в творческую – пока он неспешно раздумывал над темой рассказа или оттачивал сюжет пьесы, более расторопные коллеги выуживали идеи из воздуха (где они, как всем известно, носятся без всякого удержу) и отливали их в бронзе.
Так и с главной книгой, бесценным романом, Владимир мог бы просидеть до глубокой старости, когда, возможно, вообще все книги выйдут из моды и читающее человечество окончательно переселится в Интернет. Евгения тоже была не из породы быстрых перьев – на книгу у нее уходило не менее двух лет.
«Мне нужно торопиться», – думал Владимир. Как же он хотел, чтобы его текст оказался лучше!
При схожести замысла, при том что все выпорхнувшие у Евгении идеи были пойманы и зацементированы в его романе, присутствовало в писаниях Владимира кое-что свое – неподдельное, отчаянное, графоманское, искреннее (беспомощное, сказал бы литературный критик). Владимир читал текст, возросший из зависти и воровства, и грыз ноготь с таким пылом, с каким другие люди грызут куриные косточки. К пятой странице он увлекся и позабыл о том, что сам все это написал. К десятой – позабыл про Евгению и ее жалкие странички. «Я смог лучше!» – дочитав до конца, решил Владимир и откинулся на спинку кресла, тяжело дыша, словно пловец на финише.
Дверь в комнату тихо отворилась – на пороге укоризненным привидением стояла мама.
– Во-первых, тебе звонила Светочка, – сказала мама. Как ни презирала она невестку, называть ее каким-то другим именем у нее не получалось. Интеллигентная женщина!
– Во-вторых, иди пить чай. Катенька давно мечтала с тобой познакомиться, а ты так невежливо смылся.
Владимир спрятал черновик под коробку с негативами, которую будто охраняла молчаливая грозная Фаина. Пить чай ему совсем не хотелось, развлекать неведомую Катеньку – тоже, но спорить с мамой было делом зряшным. Это Владимир уяснил еще ребенком. С мамой можно было хитрить и жульничать по мелочам, и в этом мальчик преуспел.
– Заходи, Катенька! – радушно позвала аспирантку мама. – Посмотришь берлогу моего фотографа!
Катенька выросла на пороге – улыбнулась во весь рот, и Владимир поежился, увидев, сколько у нее зубов и какие они хищные. Зубы Катеньки вызвали у него в памяти очень неприятное воспоминание – он не сразу разобрался какое. Лишь спустя много лет он все же догадался, о ком напомнили ему страшные зубы, – была у него в юности приятельница с боевым именем Оля Кобура. Вот у этой Кобуры росли в точности такие зубы – изобильные, тесные, охотно по любому поводу вылезающие на белый свет, а еще, вспоминал Владимир, у нее были огромные руки и ноги, что при общей миловидности облика придавало ей несуразный и даже неопрятный вид. К счастью, Кобуру юный Владимир не слишком интересовал – отстреляв много лет вхолостую, к тридцати годам она вместе со своими зубами и конечностями осела в территориальных водах бывшего разбойника, а ныне приятного во всех отношениях джентльмена с депутатским мандатом. Фамилию свою Кобура оставила при себе – хотя джентльмен-разбойник неоднократно предлагал ей сменить документик. Все это, впрочем, не имеет отношения к нашему повествованию – это Катенькины зубы увели вначале Владимира, а затем и нас с вами в зыбкий мир прошлого.
Ослепив Владимира жуткой улыбищей, Катенька скользнула в кабинет и, как хирург, безошибочно сделала верное движение – подняла коробку с негативами. Фаина угрожающе закачалась, но не упала, а Катенька фальшиво вскрикнула.
– Осторожнее, Катенька, – пожурила ее мама, – здесь вся жизнь моего сына!
И, посмеиваясь в усы (которые, мы забыли сказать, у нее росли значительно бодрее, чем у Владимира), мама отбыла готовить очередную порцию чая.
Катенька держала в руке пухлую пачку листов, и Владимир потряс головой, чтобы стряхнуть наваждение: слишком уж напоминала эта сцена другую, ту, что разыгралась сегодня днем у Евгении. «Кругом плагиат», – досадливо подумал он.
– Вы пишете роман? Как интересно! Разрешите, я прочту хотя бы пару страниц! Я немного в этом разбираюсь и уже вижу, что это просто потрясающе!
Катенька поставила на столик чашку – Владимир брезгливо заметил, что там плавает набрякшая чайная подушечка.
Теперь гостья уже двумя руками накрепко вцепилась в рукопись.
– Почитайте, – смирился Владимир, не приученный отказывать женщинам.
Катенька взвизгнула и упала в кресло, закрывшись листками, будто веером. Она, как все филологини, читала быстро и в паузах успевала одобрительно взглядывать на Владимира, а он хрустел пальцами от волнения. «Это моя первая читательница», – дошло вдруг до него. И не такая уж она, право сказать, уродина, решил Владимир, наблюдая, как сосредоточенно Катенька употребляет его текст, как следит, чтобы ни одно словечко не пропало даром.
– Чай поспел! – крикнула мама, и Владимир с Катенькой оба вздрогнули, словно от электрического разряда.
– Почти гениально, – сказала Катенька.
«Вот она – моя вторая героиня!» – понял тогда Владимир.
С момента встречи с Катенькой роман понесся вскачь, как необъезженный конь, – Владимир иногда нагонял его и успевал буквально на ходу добавить нужные сюжетные ответвления, но вообще роман писался сам собой. Все, что требовалось от Владимира, это усадить себя за письменный стол. Единственное, что портило ему настроение, – сочинение Евгении, впрочем, он старался не думать больше о том, кто из них первый придумал историю о призвании и двух похожих друг на друга героях.На сей раз Евгения писала значительно медленнее – когда Владимир штурмовал эпилог, она лишь сдвинула с места первую часть своей книги. Ей впервые в жизни было трудно писать, а потому очень хотелось, чтобы Владимир слушал ее, как раньше, и хвалил, и сопереживал услышанному – но он совсем иначе теперь относился к ее писательству.
Ему теперь словно не нравилось, что она – писатель. Его теперь как будто раздражало, что она тоже – пишет. Тоже! О том, что Евгения еще до встречи с ним успешно сочиняла, Владимир благополучно позабыл. Впрочем, его можно понять и пожалеть: ему теперь приходилось не только скрывать Евгению от Светы, но еще и прятать Катеньку от обеих! Катенька только начинала преподавательствовать и часто забегала за советом и утешением к филологической маме Владимира. Разумеется, она заглядывала в темную комнатку Владимира, где в спертом воздухе прел, поднимаясь и распухая, точно тесто, его великий роман.
