Ирина Волчок - Прайд окаянных феминисток
Кстати, о щах. Надо завтра щей попросить, зелененьких, кисленьких, со щавелем. Щавель, конечно, ему самому придется чистить. Эти феминистки почему-то именно такую нудную и долгую работу считают мужской. Ладно, что ж теперь. Простим им очередную бабскую дурь, щей-то хочется. И Любочка со щавелем любит.
И кстати, о детях. Надо все-таки всерьез заняться квартирным вопросом. Может быть, действительно не соседнюю, а верхнюю квартиру купить? Или нижнюю. Они больше. И двухэтажная квартира — это детям интересно будет. Хотя лестницы, переходы… Старшие — ладно, за старших не страшно. А маленькие ведь лезть всюду будут, по перилам ездить, по лестницам носиться… Особенно если мальчишки. Да и девчонки тоже. Какая Пулька маленькая была — так это любой мальчишка отдыхает. Нет, о втором этаже думать пока рано, пока придется соседнюю купить. А вообще надо с Наташкой посоветоваться.
Бэтээр оставил недомытую — чуть-чуть — посуду, снял фартук, проверил, выключены ли газ, вода и кондиционер, поставил рядом с кошкиной корзиной тарелку с фаршем и банку с водой, потушил в кухне все светильники и пошел советоваться с Наташкой насчет квартирного вопроса.
В серой ванной шумела вода и потихоньку мурлыкала Наташка. Яблочная кошка. Больше всего Наташке в квартире нравилась ванная, всегда в ней мурлыкает по полчаса. Бэтээр осторожно подергал дверь — опять закрылась. Вот ведь глупая. Надо завтра эту задвижку незаметно сломать, будет знать, как закрываться.
Ой, а в кресле-то у него ничего не валяется? Когда он перед приходом гостей переодевался, то спортивные штаны куда-то дел… Скорее всего — в кресле оставил. А когда гости ушли, он надел шорты, а парадные штаны снял и куда-то дел — скорее всего, в том же кресле оставил. Надо бы ликвидировать безобразие, пока Наташка не увидела…
В спальне никакого безобразия не оказалось, парадные штаны висели в шкафу, спортивные — на спинке стула возле окна. Конечно, Наташка уже успела порядок навести. Стыд какой. Вот за что, наверное, она его нынче простила. Надо дать ей понять, что осознал. Что больше не будет. Что виноват и кается.
Бэтээр быстро приготовил постель, с особой аккуратностью сложил покрывало, положил на стол, даже углы подровнял. И шорты тоже на всякий случай сложил очень ровненько и положил на стул, хотя утром собирался сунуть их в стирку, так что какая разница, как они там сложены… Но он до сих пор помнил Пулькину ярость по поводу барахла в кресле, и подозревал, что Наташке барахло в кресле тоже не слишком нравится, просто Наташка умеет сдерживать свои эмоции. Но ведь может когда-нибудь и не сдержать, правильно? Подумать страшно… Нет, надо повиниться.
Бэтээр нырнул под простыню, выключил настольную лампу и стал ждать Наташку, репетируя в уме последнее слово приговоренного и представляя возможную речь обвинителя. Речь обвинителя представлялась почему-то ясней, конкретней и доказательней. На Наташкином месте он бы именно это и говорил. И потребовал бы немедленного лишения всех прав и свобод, а также запрещения свиданий с родными и близкими, а также конфискации всего имущества, находящегося в кресле… Вот интересно, почему Наташка никогда не произносит обвинительные речи? Это даже как-то не по-феминистски…
Дверь в спальню бесшумно открылась, тут же бесшумно закрылась, и Наташка в темноте прошептала:
— Ты уже спишь? Я сейчас…
— Наташка, я больше не буду! — Бэтээр из всего заготовленного последнего слова приговоренного вспомнил только эту формулировку.
— Молодец, — сказала Наташка. — Я же сколько раз говорила, что это разврат, а ты все равно…
Бэтээр сел в постели и включил настольную лампу. Наташка ахнула, торопливо закрылась своим линялым полосатым халатом, который уже успела снять, покраснела, как маков цвет, и закричала шепотом, тараща возмущенные круглые глаза:
— Обманщик! Ты же сказал, что больше не будешь! Выключи немедленно!
— Кто обманщик?! — возмутился Бэтээр, поймал край полосатого халата и потянул его к себе вместе с Наташкой, потому что снятый халат она при свете ни за что из рук не выпустит. Глупая. — Я сказал, что барахло в кресле оставлять больше не буду, при чем здесь «выключи немедленно»?
— А барахло здесь при чем? — Наташка сопротивлялась, пытаясь закрываться халатом и одновременно дотянуться до настольной лампы. — Наплевать мне на твое барахло! Выключи свет! Бессовестный!
— Молчи, женщина, — сурово сказал Бэтээр, наконец отбирая у нее этот дурацкий халат и хватая в охапку теплую, гладкую, душистую наливную яблочную кошку. Черт, вот ведь сильная какая. Чего доброго, и правда сумеет вывернуться и свет погасить. — Молчи, женщина, и не трепыхайся… Женское дело — слушать и повиноваться, щи варить и детей рожать… Ох, вот ведь глупая!
Наташка все-таки сумела дотянуться до настольной лампы и выключить свет. Надо завтра эту настольную лампу подальше поставить, на подоконник, что ли. А сегодня он ее попозже включит, когда Наташка уснет.
Он так и сделал — когда Наташка, кажется, уснула, включил настольную лампу и стал вволю любоваться наливной яблочной кошкой, лохматой, румяной, гладкой, как полированный мрамор. И ни одной родинки на этом мраморе. Просто как у японской принцессы. Только два тонких уже светлых шрама — под ключицей и на ноге над коленом. Ну, и кто после этого скажет, что она Любочке не настоящая мать?
— А щи какие варить? — вдруг спросила Наташка, не открывая глаз. — Наверное, опять со щавелем? Это домашний терроризм. Сам будешь чистить… Это не женское дело…
— А ты почему не спрашиваешь, каких детей рожать? — шепнул он ей в розовое мраморное ухо.
— Сама знаю, — совсем сквозь сон пробормотала Наташка. — Это не мужицкого ума дело… Каких нарожаю — таких и будешь любить.
Бэтээр выключил свет и долго лежал без сна, удивлялся, радовался и думал: вот в этом она абсолютно права. Мужицкое ли это дело — выбирать, каких любить, а каких не любить? Каких нарожает — таких он и будет любить. А может быть, она опять кого-нибудь найдет, спасет, приютит и не выпустит из рук — тогда и тех он тоже будет любить.
И уже засыпая, он вдруг с неожиданной для себя благодарностью подумал о матери: она ведь родила ему Пульку, чтобы он ее любил и чтобы Пулька нашла Наташку, чтобы он ее любил и чтобы Наташка нарожала ему детей, чтобы он их любил…
Когда ему было лет десять, он сильно задумывался о смысле жизни. Однажды даже спросил у тети Вари:
— Зачем люди живут?
— Как это зачем? — удивилась тетя Варя. — Чтобы друг друга любить.
Тогда он даже разочаровался. Любить? И всего-то? И это — весь смысл жизни? А подвиги, открытия, бессмертные шедевры и самоотверженный труд на благо общества? В детстве он был очень глупым.
