Кэрол Брант - Скажи волкам, что я дома
— Да? — переспросил он с озадаченным видом. Судя по всему, он и вправду ничего не знал. Или просто очень умело скрывал.
— Ну, там было написано, что Финн бросил живопись. Вообще перестал рисовать. Лет примерно десять назад.
Тоби опять покачал головой.
— Нет, он не бросал живописи. Просто перестал выставляться. Ты можешь представить, чтобы Финн перестал заниматься искусством?
Я снова почувствовала себя полной дурой. Как будто я совершенно не знала Финна. Во всяком случае, не так хорошо, как Тоби.
— Нет, не могу, — призналась я. — Но почему он перестал выставляться?
— Он говорил, что ему надоел этот цирк. Время от времени он продавал какую-нибудь картину, когда нужны были деньги. Но не более. «Мне больше не нужно никому ничего доказывать». Вот как он говорил.
Я вполне понимала Финна, но знала, что наверняка сказала бы мама. Она сказала бы, что Финн повел себя глупо. Что только дурак упускает возможности, которые сами плывут в руки.
Тоби указал на картины:
— Если хочешь, я могу уйти. Чтобы не мешать тебе. Когда все посмотришь, возвращайся в квартиру. Вот, возьми. — Он протянул мне ключ.
Я ничего не сказала, и Тоби развернулся уходить. Я слышала, как он закрыл за собой дверь отсека. Мне действительно хотелось остаться наедине с картинами Финна. Мне совсем не хотелось бояться, но мама права. Подвал и вправду напоминал декорации для фильма ужасов.
— Тоби?
— Да?
— Вы можете остаться… ну, если хотите.
Он улыбнулся и тут же вернулся обратно. Прилег на кушетку и налил себе виски из красивой фигурной бутылки.
— Я не буду на тебя смотреть, — сказал он. — Представь себе, что меня вообще нет.
Усевшись на ковре по-турецки, я принялась рассматривать картины, одну за другой. Холсты в основном были маленькие. Размером примерно с дверцу микроволновки. Несколько первых картин представляли собой абстракции. Цвета, линии и фигуры. Они показались мне скучными и невнятными, хотя я честно пыталась проникнуться их красотой. Наверное, будь я умнее или искушеннее, они показались бы мне настоящими произведениями искусства — может быть, самыми лучшими в мире. Но я такая, какая есть, и хочу говорить правду, а если по правде, то мне было скучно на них смотреть. Но я все равно сделала вид, что смотрю и восхищаюсь — на случай если Тоби за мной наблюдает. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что мне не нравятся работы Финна. Но когда абстракции закончились, мне уже не пришлось притворяться. Под последней абстрактной картиной лежал большой лист белой бумаги с надписью, сделанной прежним почерком Финна. Не теми каракулями, которыми Финн писал под конец жизни, а аккуратным и ровным почерком из тех времен, когда Финн еще не был болен. «ЗДЕСЬ ЕСТЬ И ТЫ ТОЖЕ (23)». Вот что там было написано.
И после этого я завязла.
Картины из серии «Здесь есть и ты тоже» напоминали большие старинные открытки с видами Америки. На каждой были нарисованы замысловатые почтовые марки и штемпели. Цвета казались не совсем настоящими. Вода — бирюзовая, а небо — такое пронзительно-голубое, что на него было больно смотреть. Таос, Фэрбенкс, Голливуд. Но что самое странное — на каждой из этих картин был Тоби, только не настоящий Тоби, а превращенный во что-то другое. Например, рядом с лицами президентов на горе Рашмор было высечено и лицо Тоби. На картине с видом Аляски был нарисован медведь с лицом Тоби. В Эверглейдсе я даже не сразу заметила Тоби, потому что Финн изобразил его в виде корявого старого дерева над болотом.
Я украдкой взглянула на Тоби. Он заснул на кушетке с раскрытым атласом морских моллюсков, лежащим у него на груди. Я взяла лист бумаги, который лежал поверх стопки картин, и накрыла им Тоби, подоткнув край листа ему под подбородок. Я застыла над ним, наблюдая, как лист медленно приподнимается и опускается у него на груди в такт дыханию. Я смотрела на Тоби и улыбалась, потому что впервые сделала что-то такое, что можно было расценивать как заботу о нем. И мне это понравилось. У меня было чувство, что я на верном пути.
Потом я вернулась к картинам. Некоторые были настолько забавными, что я не могла сдержать смеха. Наверное, больше всего мне понравилась картина с видом Аризоны, где Тоби был большим кактусом, а у него в дупле сидела сова. Я рассмеялась в голос, потому что картина была такой… даже не знаю… дурацкой. Но в хорошем смысле слова. Видимо, мой громкий смех разбудил Тоби, потому что уже в следующую секунду он стоял на коленях рядом со мной и смотрел на картину поверх моего плеча.
— Не понимаю, и что здесь смешного, — пробурчал он, а потом сам рассмеялся. — Мне самому как-то не верится, что я мог показать тебе эти картины, Джун Элбас.
— Да, мне тоже не верится, — сказала я.
Где-то в подвале хлопнула дверь, и мы оба замерли.
— Тсс, — сказал Тоби.
Я услышала, как кто-то вынимает из стиральной машины белье и загружает его в сушилку. Тоби опять сказал: «Тсс». Я взяла в руки следующую картину с изображением стилизованного под эскимосские рисунки лосося с лицом Тоби, поднимавшегося вверх по течению. Там была надпись: «Британская Колумбия», — и лосось-Тоби прыгал, как через обруч, через букву «О» в «Колумбии». Я не удержалась и расхохоталась. Тоби взглянул на картину и тоже согнулся от смеха. Мы честно старались перестать смеяться, но ничего не могли с собой поделать. Я ничего не могла с собой поделать.
— Кто здесь? — донесся из прачечной старческий голос.
Тоби притянул меня к себе, шепча «тсс, тсс». Он обхватил меня обеими руками и зажал мне рот ладонью, пытаясь заглушить мой смех. У него были сильные руки. А с виду совсем не похоже, что они могут быть такими сильными. Я замерла в его объятиях и подумала: «Вот что чувствовал Финн. Вот что ты чувствуешь, когда тебя обнимает тот, кого ты любишь». Я взяла следующую картину. Я думала, что это будет очередная открытка, но это был автопортрет. Финн смотрел с холста прямо на нас. Ничего фантастического. Просто Финн в синей шляпе, оттеняющей синий цвет его глаз, которые смотрели на зрителя так, словно пытались сказать что-то без слов. Старик в прачечной продолжал возмущенно кричать, и Тоби по-прежнему зажимал мне рот ладонью. Я чувствовала его пальцы губами, и мы с ним уже не смеялись. Мы оба смотрели на Финна.
— Черт возьми, выходите!
Гулкое эхо. И земляная сырость подвала, и пальцы Тоби, которые были, как губы, прижаты к моим губам. И синие глаза Финна, говорившие мне: «Я люблю тебя, Джун». Даже не знаю, как это вышло, но мои губы слегка приоткрылись, и я вдруг поняла, что целую пальцы Тоби. Нежно и ласково. Сидя с закрытыми глазами. Представляя себе все и ничего. Я чувствовала, как Тоби сжимает объятия — все крепче и крепче. Чувствовала, как он дышит мне в волосы. А потом я почувствовала, как он целует меня. Один-единственный поцелуй, осторожный и нежный. В затылок.
