Гийом Мюссо - Я не могу без тебя
Арчибальд на отдалении от них нервно прохаживался вдоль очереди пассажиров, направляющихся на взлетную полосу. Посадку уже объявили, у пассажиров проверяли посадочные талоны, и потом они покорно и молчаливо направлялись по полю, чтобы занять места в самолете, где два места были зарезервированы для Мартена и Арчи.
– Каждую неделю он рассказывал мне что-нибудь новенькое об «этом парне», – с грустной улыбкой промолвила Валентина.
Мартен смотрел на нее как завороженный: та же интонация голоса, что и у дочери, тот же поворот головы и гордая прямая осанка, те же внимательные глаза.
– Ты знаешь, почему Габриель не приехала к тебе в Нью-Йорк на свидание?
Мартен застыл, сжав губы, и некоторое время вопрос, так долго мучивший его, висел в воздухе, пока наконец Валентина сама не ответила:
– Осенью 1995 года скончалась бабушка Габриель, оставив ей письмо, где сообщала о моем состоянии. Ты только представь: двадцать лет моя дочь считала меня мертвой, и тут вдруг она узнает, что я все это время лежала в коме!
Мартен оценил драму. Он опустил голову, и его взгляд наткнулся на цветочную композицию из круглых разноцветных соцветий, среди которых воображение поражал лунный цветок[9]. Его лепестки, казалось, были сотканы изо льда.
– Габриель узнала об этом в начале зимних каникул, когда собирала чемодан, чтобы отправиться к тебе на свидание. Это известие ее убило. Первое время она проводила в больнице, распростершись у моего изголовья, не имея даже сил плакать, умоляя меня проснуться. Три года она приходила ко мне в палату каждый день, надеясь, что ее присутствие поможет мне выйти из комы.
В зале вылета из громкоговорителя голос стюардессы приглашал последних пассажиров подойти к регистрационной стойке и предъявить посадочные талоны. Не обращая внимания на настойчивые просьбы, Валентина, не торопясь, пригубила чай из чашечки и добавила:
– У тебя нет оснований бояться, Мартен! Габриель такая и есть, как ты ее увидел в самый первый раз: она любит тебя, верна тебе и готова на все ради тебя. Пока будешь рядом, и она будет рядом с тобой. Если сумеешь жить для нее, и она сумеет.
– Да, но я не могу туда вернуться, – объяснил Мартен, показывая свой талон.
– Нет, можешь, – возразила Валентина, достав из кармана жилетки пожелтевшую бумажку, приколотую булавкой из нержавеющей стали.
Мартен стал рассматривать документ. Это был очень старый и не совсем обычный посадочный талон:
– Почему здесь не указана дата и время возвращения?
– Потому что это так называемый билет с открытой датой, – ответила она. – Ты улетишь, когда захочешь.
Он зажмурился и покачал головой.
– То есть все тридцать три года вы могли вернуться? Но почему же вы…
– Я же все слышала, находясь в коме. Я в курсе тех неутешительных прогнозов, которые делали медики относительно моего состояния. Я бы могла вернуться к жизни, Мартен, но в каком виде? После гипертонического криза в моем теле произошли необратимые изменения, меня разбил паралич. Мне не хотелось обременять ни Арчибальда, ни Габриель. Оставшись здесь, я выбрала себе роль Спящей красавицы. Это лучше, чем быть овощем. Ты меня понимаешь?
Мартен кивнул.
– Будь добр, окажи мне услугу.
– Вы хотите, чтобы я взял ваш билет?
Валентина опустила голову. Золотые лучики восходящего солнца нежно коснулись лепестков лилии, одиноко стоящей в китайской вазе напротив.
– Главное, отдай мне свой…
29–
Вечно твой–
Поцелуй создает меньше шума, чем пушечный выстрел, но его эхо длится значительно дольше.
Оливье Уэндел ХолмсЗона вылета
Полоса № 1
9 часов
Самолет вырулил на взлетную полосу и застыл.
– Взлет через минуту, – объявил женский голос из кабины пилота.
В салоне самолета было достаточно удобно – большие иллюминаторы, комфортабельные кресла, освещенный проход между сиденьями. Валентина вцепилась в руку Арчибальда.
– Знаешь, а ведь это в первый раз, когда мы вместе летим самолетом…
– Ты боишься? – спросил он.
– Нет, с тобой мне не страшно!
Арчибальд склонился к ней и обнял нежно и робко, будто в первый раз.
Зона вылета
Полоса № 2
9 часов
Тяжелый транспортный самолет развернулся и встал в начале взлетной полосы в ожидании разрешения из диспетчерской вышки. Все четыре двигателя негромко гудели.
Мартен, глядя в иллюминатор, почувствовал, что его глаза горят огнем и чешутся. От усталости? От отраженных от бетона взлетной полосы лучей ослепительно яркого солнца? От накопленного за последние дни напряжения? От полного опустошения, которое он ощутил к концу долгого путешествия в глубины собственной души? Путешествия тяжелого, но необходимого.
Два самолета стояли на параллельных дорожках, развернувшись носом друг к другу, в точке начала пути в двух противоположных направлениях. Они взяли разбег одновременно, один навстречу другому, и бетон задрожал под их мощными тугими колесами. В тот момент, когда они поравнялись, что-то вроде взаимного притяжения возникло между ними, отчего обе машины вздрогнули, напоминая пассажирам, что слова «l’amour» и «la mort» мало чем отличаются, всего-то на один звук. Потом, взревев двигателями, разбежались в разные стороны – теперь уже навсегда.
– Теперь мы всегда будем вместе, – умиротворенно прошептала Валентина.
Арчибальд кивнул и крепче сжал ее руку в своей. С тех самых пор, как увидел ее впервые, он только об этом и мечтал.
Только быть рядом с ней.
До бесконечности.
Одновременно домчав до конца своей взлетной полосы, оба серебристых лайнера синхронно оторвали от бетона шасси и грациозно взмыли вверх.
В тот момент, когда самолет оторвался от земли, Мартен почувствовал резкую боль во всем теле, словно в каждой клеточке его организма возник пожар.
А потом все заполнила белая пелена…
Сан-Франциско
Больница Ленокс
9 часов 01 минута
Стоя около кровати своего друга, доктор Элиот смотрел, не мигая, на экран, по которому ползла безнадежно прямая зеленая линия. Рядом с ним молодой ассистент не мог понять, что мешает наставнику объявить время смерти.
– Все кончено, доктор?
Но он его даже не слышал. Арчибальд был с ним одного возраста. Они принадлежали к одному поколению и знали друг друга тридцать пять лет. Элиоту было тяжело видеть, как он уходил.
