Татьяна Соломатина - Роддом, или Неотложное состояние. Кадры 48–61
Они подошли к её «крутой тачке». Когда-то он ездил на безумно «крутой тачке». На безумно «крутой тачке» он забирал её со свадьбы Панина с Варей. На той же «крутой тачке» он забирал её из кафе, где её оставил Панин, поскандалив, дав пощёчину и оставив без денег.
Она прожила с ним немало счастливых лет. Он очень любил её и всё прощал. Медленно, терпеливо воспитывал. А потом он разбился на трассе в очередной «крутой тачке». Они с Паниным были тогда уже старшими ординаторами. И всё стало таким…
И всё перестало быть в тот день, когда она села в самолёт Нью-Йорк-Денвер.
Он протянул руку. Она дала ему ключи. Он сел за руль. Некоторое время ехали молча.
— Я видела тебя в морге. Я опознала тело. Я похоронила тебя.
— Это был не я.
— Как ты мог так со мной поступить?!
— На кону была твоя жизнь.
Мальцева красноречиво посмотрела на него. Разъяснений не последовало. Хотелось убить его. Возненавидеть. Но не получалось. Больше всего хотелось с ним в койку.
— И это всё?! «На кону была твоя жизнь» — и это всё?!
— Это всё.
— Мне мало!
— Это же ты.
Он улыбнулся. Сам себе. И это была та самая улыбка…
— Я убью тебя!
Молчание.
— Ты понимаешь, что я пережила?!
Молчание.
— А если бы мы не встретились в самолёте?
Снова та самая улыбка. И этот голос. Боже! Как она скучала по этому голосу. По этой улыбке. По этим манерам. По этим рукам. По этому покою.
— Ты обладаешь удивительным качеством, Мальцева. Ты всегда предвосхищаешь события. Я помню твоего учителя ремесла. Ты была зелёной студенткой, когда он брал тебя с собой в родзал. Потому что ещё ничего не понимая, путаясь в теоретических знаниях и не умея толком применять их на практике, ты умела предвосхищать события. Ты — маг. Очень торопливый, очень юный суетливый маг. Ты совсем ненадолго опередила время, когда гриф «Совершенно секретно» превращается в гриф «Для служебного пользования». Через полгода я бы сам нашёл тебя. Как я никогда и не терял тебя.
— Ненавижу!
— Очень рассчитываю на это.
— Ты изменял мне?
— Никогда.
— Дрочил в туалете двадцать лет?
— Узнаю брата Васю.
— Куда мы едем?
— Сперва к тебе, в холостяцкую берлогу, а затем — к Панину в особняк.
— Но я замужем! У меня работа! У меня дочь от Панина… Я могла выйти замуж сто пятьдесят раз. И нарожать кучу детишек! Я могла быть счастлива.
— Ты счастлива?
— Сейчас — да. Но это ничего не значит! Потому что столько всего… И это невозможно! Меня разрывает! И я не знаю, что делать и как…
— То есть — ничего не изменилось за двадцать лет.
Не вопрос. Констатация факта. И снова эта улыбка, которой ей так не хватало.
— Давай так. Как буквально вчера, когда мы утром пили кофе, немного болтали, я попросил тебя запомнить всё в точности, потом поцеловал тебя и уехал на работу. Помнишь?
Этот разговор она никогда и не забывала.
— Ты сказал: что бы ни случилось — мы будем вместе. Но ты всегда говорил. И обманул!
— Не обманывал. … Сказал позже. Когда поцеловал.
— Сказал: не живи моментом, планируй. Но в рамках плана всегда руководствуйся моментом. — Мальцева рассмеялась. — Очень хирургическая тактика, между прочим.
— Ну вот. Что руководит тобою в данный момент?
— Желание тебя убить. Убить за то, что ты погиб. За то, что у тебя были бабы и дети до меня…
— За это ты всегда хотела меня убить.
— Хочу прояснить всю эту дикую чушь со шпионской историей. Хочу понять, почему и как…
— Основной диагноз! Танька! Сосредоточься. Основная тактика момента в применении к конкретике данной неотложной ситуации.
— Я хочу тебя до умопомрачения. До боли внизу живота!
— Вот! Поэтому мы и едем сейчас к тебе. На этом и сосредоточимся.
— Но я резала себе вены! Я же могла по-настоящему…
— Не могла… Он такой театрал, наш прекрасный Аркадий Петрович. Такой мистик в душе. Так что всей этой «дикой шпионской чуши» просто не было места укорениться в его разуме. Но должен же кто-то всегда оказываться в нужное время в нужном месте, не так ли?
— Святогорский? Так он?.. Он знал? Ты следил за мной?! Ты…
— Брось. Я сказал: мы всегда вместе. Я не обманывал.
Они подрулили к её подъезду. Он запарковался на её место. Обошёл машину, открыл дверь, подал руку.
Поднялись молча. Она еле попала ключом в замок. Её трясло.
Зашли.
Он улыбнулся своему портрету. Опустил их сумки на пол. Обнял её.
— Ты знаешь, со сколькими я здесь перетрахалась! Вот прямо здесь! Под твоим портретом! Под портретом мертвеца!
— Детка, я люблю тебя. Оставь анамнез и клинразбор на потом. Давай купируем неотложное состояние. Я двадцать лет ждал этого. Я еле сдерживался в Сан-Франциско. Оплакивать — невыносимо. Но знать, наблюдать и ждать…
Вырваться из могучего захвата не представлялось возможным. Да и не хотелось. Разве что драка — как один из вариантов любовной прелюдии. Очищенная ярость сексуального возбуждения так захватила её, что скорого прихода в сознание ожидать не приходилось… Во всей вселенной существовало сейчас только двое. И оставалось только поблагодарить старых добрых архитекторов за хорошие планировки и старых добрых строителей за мощные звуконепроницаемые стены. Страсть неуправляема. Возрождение страсти — безумно болезненно. Страсть — нелепая дурная роженица, могущая искалечить себя и породить чудовищные плоды.
Если только страстью не управляет умелый акушер по имени Любовь.
— Матвей, я ненавижу тебя! Я сейчас пойду и сожгу твой порт… — обессилено прошептала Танька Мальцева жизнь спустя, перед тем как вырубиться. Как она всегда вырубалась после оргазма с ним. На полуслове.
Он долго гладил её. Затем тихо встал. Укрыл одеялом. Надел джинсы. Вышел на кухню. Поставил кофе на плиту. Достал телефон. Набрал номер.
— Семён Ильич, приветствую! — беззаботно произнёс в трубку Матвей. Как будто виделся с Паниным только вчера или пару-тройку дней назад…
Продолжение следует…
Сноски
1
Первый кадр первой книги серии «Роддом» назывался «Дурдом». Почему бы и нет? Дурдом на месте. Но — в развитии. Как жизнь на Земле. Пока…
2
Любые роды вне стен родовспомогательного учреждения называются «роды на дому». Даже если они на скамейке, в реку, под стогом и так далее. В истории родов записывается «роды на дому» — и является показанием к госпитализации в обсервацию.
