Бен Элтон - Два брата
По Фридиным щекам струились слезы.
— В сердце своем, сынок, — прошептала она. — В своем сердце.
Отто прижался лицом к ее мокрой щеке. Он расслышал мамину боль, а соленые ручейки горя подтвердили его догадку.
— Меня заберут, мам? — спросил Отто.
Фрида не смогла ответить.
Привалившись к косяку, Вольфганг слушал их разговор из спальни.
— Наверное, Отт, — прокаркал он — табак и чахотка славно потрудились над его горлом. — Видимо, заберут. В газетах пишут, что полиция определит «расово ценное племя». СС открывает сиротские приюты. Гиммлер собирает детей.
— Господи, что ж они за люди? — чуть слышно сказала Фрида. — Осталось в них хоть что-нибудь человеческое?
Печаль Отто сменилась испугом. Даже в сером утреннем свете, сочившемся в окна, было видно, как он побледнел. Редкое зрелище. Отто давно наловчился скрывать боязнь, и родные считали его бесстрашным. Однако перспектива опеки СС на секунду ужаснула даже его.
— Я спрячусь, — наконец выговорил он. — Они заявятся, а меня нет. Уйду в подполье. Схоронюсь.
— Тогда возьмут нас. — В дверях детской стоял Пауль.
— Вечно здравомыслящий братик, — горько усмехнулся Отто.
— Сам знаешь, так и будет. Тебе противно это слышать, а мне противно говорить, но если тебя не найдут, накажут нас. Мне все равно. Я сбегу, начну воевать — в твоем духе. Но папе нельзя опять в лагерь.
Отто кивнул. Брат дело говорит, никуда не денешься.
Вольфганг отвернулся, устыдившись звания самого слабого семейного звена.
— Ты прав, Паули, — сказал Отто. — Бесспорно. Всегда чертовски прав. Пусть меня заберут. А потом я убегу.
— Наверное, у нас еще есть время на размышление, — сказала Фрида. — Не будем пороть горячку. Как говорят, надейся на лучшее, готовься к худшему. Ты провел ночь на улице, Отт. Сейчас сделаю тебе тосты с сыром и горячий шоколад.
— Спасибо, мам. Ты лучшая мама на свете.
После обнародования Нюрнбергских законов не только Штенгели надеялись на лучшее. Когда затянувшееся лето 1935 года наконец перешло в осень, вся страна только и говорила о своих родословных.
Новые законы, официально определявшие понятие «еврей», стали искрой, которая распалила безумные генеалогические изыскания. В Германии всем надлежало пройти расовую классификацию, и даже арийцы из арийцев нервно оглядывали свои фамильные древа, страшась отыскать еврея, затаившегося на какой-нибудь ветви. По всему рейху граждане и полиция досконально изучали церковные книги, приходские списки, надписи на Библиях и надгробиях, древние сделки и соглашения, дабы определить расовые верительные грамоты всего населения.
Грамоты, как едко заметил Вольфганг, которые и так были самоочевидны.
— Не понимаю, из-за чего сыр-бор, — злобно бурчал он. — Делов-то! Как увидишь сгорбленного типа со скошенным лбом, носом что твой гарпун и с окровавленным ножом в руке — вот тебе еврей!
— Кошмар! — вздыхала Фрида. — Все арийцы боятся отыскать в роду еврея, а все евреи судорожно ищут в предках арийца. Целый день в больницу приходят люди и спрашивают медицинские карточки. Вдруг привалит счастье и окажется, что их бабушку изнасиловал какой-нибудь мясник? Лучше уж быть потомком арийца-насильника, нежели еврея-благотворителя.
Именно эта реплика одарила Отто идеей, о чем он немедленно и заявил.
За ужином семья говорила о новых законах. С тех пор как братья узнали правду о своем рождении, законы эти обсуждали каждый вечер.
— Надо же, идея! — притворно изумился Пауль. — Первая в жизни? Надо отметить!
Отто дал ему тумака. Чем бы ни грозило будущее, близнецы оставались верны себе.
— Да, представь себе! — сказал Отто. — Зачем ждать, пока гестапо исследует мою родословную? Я сам исследую. Если в предках отыщу какого-нибудь еврея, меня не заберут.
— Ох, Отто! — прошептала Фрида. — Какой же ты смелый и хороший!
Вольфганг протянул через стол исхудавшую руку и стиснул ладонь сына.
— Спасибо, сынок, — просипел он. — Ты храбрый парень, спору нет.
Однако Пауль думал иначе.
— Ты дурак! — В сердцах он отломил хлебную корку, будто сворачивая братнину шею, и утопил ее в тарелке с гуляшем. — Совсем спятил. Всякий немецкий еврей мечтает отыскать в роду парочку нееврейских предков, а ты хочешь найти еврея?
— Да. — Отто был чрезвычайно доволен, что в кои-то веки обскакал братца-всезнайку. — Как я понимаю, я еврей. Надо лишь это подтвердить годным родичем.
— Ты не еврей! — гаркнул Пауль. — В том-то вся штука! Неужели не видишь своей выгоды?
— Я не желаю этой выгоды! Я хочу быть Штенгелем, а Штенгели — евреи.
— Скажи, что пошутил. Это полная дурь. Причем самоубийственная. В Германии никто не хочет быть евреем.
— Жалко, что в двадцатом году все вышло так, а не наоборот. Правда, мам? Тогда все были бы счастливы.
Пауль опешил. Отто понял, что попал в точку.
— Что, Паули? — поднажал он. — Ты был бы рад? Если б тебе не пришлось быть евреем? Даже если надо уйти из дома и жить под опекой нацистов.
— Да, — твердо ответил Пауль. — Только не ради бассейна и нормальной учебы. Будь у меня гражданские права, я бы смог помочь родителям и деду с бабушкой. Сам-то подумай. Дальше будет хуже, и ручной немец очень пригодился бы семье. Я бы охотно исполнил его роль.
— По-моему, это очень разумно, — сказала Фрида.
— Думаешь? — насмешливо откликнулся Отто. — А по-моему, знаменитые мозги нынче что-то засбоили. Ручной немец! Брось, Паули, их всех уже приручили. В том-то и закавыка. До черта знакомых немцев шепчут — мол, они не одобряют того, что творится. При встрече взглядом просят прощенья, что не здороваются вслух. Какой от них прок? Никакого. Ну и пошли они в жопу! Вместе с коммуняками, столь любезными Зильке. Я уже сто раз говорил: когда станет еще хуже, только мы сами сможем себе помочь. Надо держаться вместе. И поэтому в моем древе требуется жидок.
— Попробуй, но я очень сомневаюсь, что ты кого-то найдешь, — сказала Фрида. — Твоих кровных деда с бабкой я видела всего раз, но с виду они — немцы из немцев.
— Надо искать. Сдохну, но найду среди предков еврея.
— Скорее всего, и впрямь сдохнешь, если найдешь, — угрюмо ответил Пауль.
— Большое спасибо, Пауль. — Вольфганг плеснул себе выпивку. — Ты нас очень обнадежил.
Загородная поездка
Саксония, сентябрь 1935 г.
На другой день близнецы пришли в районную ратушу, чтобы разыскать имена и адрес кровных родичей Отто.
— Если б дело не касалось жизни и смерти, было бы просто смешно, — по возвращении сказал Пауль. — Битком народу. Евреи, цыгане, нацисты — все роются в архивах. На стене огромная схема с вариантами фамильного древа — белые кружки для немцев, черные для евреев…
