Сюльви Кекконен - Современная финская повесть
Дорога опустилась до кромки воды в низине, простиравшейся широкой равниной. Тут ожидали перевоза рейсовый автобус и две легковых машины. Паром был на полпути к берегу. За машиной Пелтолы ехал «датсун», где уместились три поколения: бабушка, дедушка, отец, мать и четверо детей, ходивших на головах.
— Не топчи мамино платье! — сердилась мамаша.
— Иди ко-мне, иди, — звала бабушка, — малютка топчет материнское платье, а взрослые дети — материнское сердце.
— Сидите вы, черт подери, на своих местах, или я вас сброшу с парома в озеро, — рассердился отец.
— Только сбрось, только сбрось — попадешь в тюрьму! — ответил сыночек.
— Все ли, Арто, тебя корчит, все еще тошнит тебя? — спросила мать у малышки.
— Это новый паром с мотором, — заметил отец.
— Мы не останемся в машине, — заявила мамаша. — Они же велят всем выйти! Во время переезда находиться в машине запрещено.
— Здесь можно, — сказал глава семьи. — Это новая игрушка.
Паром подошел к пристани, сантиметров на пять сдвинул ее, но исправил ошибку каким-то способом сам. Справа на краю парома была высокая будка с окошками. Паренек лет четырнадцати выглядывал из нее. Его босая нога покачивалась в приоткрытой двери. Здорово, что ему дозволено двигать такое большое сооружение. Мальчишка смотрел на съезжавшие с парома машины как на пустое место. Рейсовый автобус стал проталкиваться на паром. Водитель хотел поставить его на левом краю, но остановился посередине. Мальчишка завизжал как, укушенный, повиснув на руках в дверном проеме.
— Нельзя его ставить здесь!
— Я не останусь, не бойся! — крикнул водитель. Он высунул голову из окошечка, такого маленького, что с трудом смог втянуть ее обратно, придав лицу покорное выражение.
— Возьми в ту сторону, чтоб другие здесь поместились, — посоветовал мальчишка.
Автобус попятился и отъехал. Первый автомобильчик встал рядом, второй — бок о бок с ним, Пелтола — третьим, «датсун» пристроился сбоку. Мать семейства оказалась не более чем в полуметре от Пелтолы. У нее на руках сидел полугодовалый ребенок в белом вязаном чепчике. Личико его казалось распухшим, щеки налились так, что не было видно ни глаз, ни рта, только кончик носа торчал..У матери было усталое лицо. Глава семьи лысый и в очках. Поистрепала их семейка.
А вот дедушка с бабушкой, кажется, сохранились получше. У деда красовалась такая копна волос на голове, что он явно не выглядел умным. Совершенно белые космы торчали во все стороны. Внук, ерзавший у него на коленях, пытался соорудить себе бороду из его волос. У бабушки огромные вставные зубы были целиком на виду. На коленях у нее сидела десятилетняя внучка. Она стыдилась своего семейства. Она смотрела в окошко как будто безучастно, но выражение-то было, она сохраняла его все время: оно подошло бы старой деве. Такая исподтишка толкает младших детей, норовя задеть за больное место, врет отцу и дерзит матери. Когда кто-нибудь спрашивал, как ее зовут, она отвечала: «Мата Хари»[35]. На семейных прогулках она всегда пропадала неведомо где, а во время трапез ревела, если младшие дотрагивались до ее еды, а те делали это нарочно. Она говорила таким правильным, книжным языком, что это прямо-таки терзало уши. И когда мальчишки на дворе портили ей «классы», пририсовав столько лишних клеток, сколько вмещает двор и половина тротуара, она только стояла на месте, тощая, как спичка, и вопила истошным голосом: «Задница!» Она писала стишки и сводила картинки на пергаментную бумагу.
На противоположном берегу дожидалась длинная очередь автомашин. Когда поездка прерывается так обычно и буднично, удовольствие от нее невольно теряется. Так бывает, когда сидишь в маленьком баре, а солнце отсвечивает от широкой стены и потихоньку превращает в прах и пепел и стулья, и столы, и стойку, и стоящего за стойкой тощего уборщика, который не решается выйти собрать со столов грязную посуду, пока в баре клиенты, потому что у него вздутые вены на ногах.
От перевоза дорога поднималась в гору и вступала в лес, как в туннель, над которым обрушилась крыша. Здесь лес был плотнее, чем на взгорье. Сосны, невысокие и толстые, росли вперемешку с черными елями, заметными издали.
Тишину можно было видеть, услышать ее было невозможно. Слышен только мотор. Было такое чувство, словно ты пересек границу и попал в разоренную и униженную страну, где полиция и армия держат в руках культуру и отношения с другими государствами.
Солнце скрыла туча, и это изменило мир, как будто повернули наоборот регулятор контрастности ТВ. Белое не было белизной только что выстиранной нейлоновой рубашки, белое и черное превратились в серое. Теней не стало. Машины как бы повисли в воздухе. Их колеса дрожали, покачивались и позвякивали. И так как стекла не блестели, то было видно все внутри. Казалось, что и самих окон не было, только отверстия. Женщины были видны так же хорошо, как и мужчины.
Пелтола замечал у мужчин носы и уши, у женщин рты и глаза. У мужчин были еще и лбы, — видимо, на это место не могли придумать ничего лучшего. Тот, кто был впереди, казался едущим наверху, а задний — внизу, хотя все они находились на одном уровне. Пожилой мужчина на велосипеде ехал по краю дороги. На нем была войлочная шапка, серая блуза, черные брюки и за-пачканные белые резиновые тапки. Сзади — сверток с рабочими инструментами, и поверх него пила зубьями наружу. Наточенные зубья сверкали, как ряд капель. Один из местных мелких предпринимателей: ремонтирует в округе дачи, сауны и пристани, устанавливает флагштоки, а в новых домах перестилает полы. Иной раз случится подряд на постройку сарая, вместе с каким-нибудь безработным. С велосипеда давно утекло все лишнее — звонок, фонарик, багажник, резиновые рукоятки и части педалей. Он двигал велосипед тяжело, как будто шел пешком и вел его сам. Верхняя часть его туловища не приподымалась и не опускалась. Такого мужика невозможно вообразить где-нибудь в другом месте — только здесь. Свой дом, жена, как собственное отражение в зеркале, взрослые дети; веянья — то, что доносится из большого мира, — он пересказывает одной фразой, вставив много запятых между словами. Смерть как у рыбы, — дьявольское мгновение, от которого не избавиться, только тихо померкнет свет. В мыслях все умирают одновременно. Умерший никого не ждет, зачем ему это. Смерть не надежда — она исполнение. Не заботься о выражении лица: когда умрешь, безобразная гримаса станет тебе безразлична. Второе кладбище. Единственная приличная роща в приходе, если не считать цветочных горшков на окнах общинного здания.
Участок строительства дороги, полкилометра мягкого песка, в котором увязают колеса. Время 19.20. Сзади нагонял «шевроле» с молодым человеком и девушкой. Сиденье было таким широким, что хотя они и сидели рядом, но были далеки друг от друга, если только не обнимались. У девушки черные волосы свисали прямыми прядями, прическа казалась усталой; и правда, ей пришлось проделать много лишней работы с этим приятелем. Теперь они очень спешили попасть на папину дачу.
Молодой человек с шиком гнал и по середине, и по краю дороги. Пелтола повис за «шевроле», как плохой бегун на десять тысяч метров, который отстал от победителя на повороте, висит в десятке метров, чтобы только показать, что принимает участие в состязании. Так один за другим они приближались к деревне с киркой. Дорога стала шире и спустилась в лощину. За поворотом показалась вся деревня — на виду двухэтажные каменные дома, где в нижних этажах торговые помещения, а хозяин живет наверху. Ящик кассы хранится там на верхней полке платяного шкафа, между кальсонами хозяина.
Молодой человек остановил машину и перебежал дорогу к тележке мороженщицы. На ходу он выковырнул бумажник из заднего кармана и сунул деньги в протянутую руку. Его спутница в машине красила губы и начесывала волосы. Они не приподымались, бессильно падали вниз. Чтобы получилась прическа как надо, пришлось бы здорово попыхтеть. Молодой человек не спеша возвращался с мороженым. Он лизнул то, что держал в левой руке, сунул другое девушке через окно и побежал, огибая машину спереди, на свое место.
— Как отсюда попасть в Метсапелто? — крикнул ему Пелтола.
Любитель быстрой езды захлопнул дверь, и его машина так рванулась с места, что наверняка причинила ущерб мороженому. Он гнал машину так, словно открывал впереди двери. Она перескочила три метра, наплевав песку позади себя, и скрылась за домами, как мелькнувшая пятка. Мороженщица смотрела ей вслед. Она всегда хотела бы знать, что будет дальше. Была она лет четырнадцати, может, на год моложе, высокая худощавая девочка с такими длинными ногами и руками, что ими было трудно пользоваться, и такими тонкими, что страшно смотреть. Хотелось поддержать ее руку обеими руками, но и тогда было бы трудно решиться поднять ее вверх.
— Как отсюда попасть в Метсапелто? — прокричал ей Пелтола.
