Норман Мейлер - Олений заповедник
Он услышал, как она вызывает такси, услышал, как, заикаясь, дает их адрес и бросает трубку на рычаг. Потом послышался звук застегиваемой на сумке «молнии», потом на другой сумке. Все, что она накопила за свою жизнь, уместилось в две единицы багажа.
Когда она вышла из спальни, он уже готов был сдаться. Достаточно было любого ее жеста — достаточно было ей сделать шаг к нему или просто выглядеть беспомощной, и ему пришлось бы что-то предпринять — возможно, даже пообещать, что она поедет с ним в киностолицу.
Но она ничего такого не сделала. Она сухо, с горечью пробормотала:
— Я подумала, что тебе, возможно, интересно знать, куда я еду.
— Куда же ты едешь? — спросил он.
— К Мэриону.
В нем возродилась ненависть.
— Ты считаешь, что действительно должна так поступить? — спросил он.
— А тебе не все равно?
Его возмутило то, что она прибегла к такому трюку, чтобы он задержал ее.
— Наверно, мне все равно, — сказал он. — Просто любопытно. Когда же ты договорилась об этом? — Горло у него пересохло, и, казалось, он вот-вот потеряет голос.
— Я позвонила ему вчера. А потом договорилась насчет стрижки. Остриглась, как тебе не нравится. Тебя это удивляет? Ты думал, что пинком выставишь меня за дверь? Так вот. — Она прочистила горло. — Может, я стану проституткой. Не волнуйся. Я не пытаюсь вызвать у тебя жалость. Ты ведь в любом случае считаешь меня проституткой, так что меня жалеть? — Глаза у нее были тусклые Он понимал, что на этот раз она не заплачет. — Собственно, ты всегда считал меня проституткой, — сказала Илена, — но ты не знаешь, кем я считаю тебя. Ты думаешь, что я не смогу без тебя жить. Возможно, у меня на этот счет другое мнение.
Послышался звук подъезжающего такси. Айтел начал было вылезать из кресла, но Илена уже подхватила свои сумки. И, повернувшись к нему лицом, произнесла, как это делают актрисы, свою последнюю реплику.
— Наконец-то я сама даю кому-то отставку, — сказала она и вышла из дома.
Айтел продолжал стоять, пока такси не отъехало, а потом сел и стал ждать телефонного звонка от Илены. Он не сомневался, что она позвонит, но прошел час, потом остаток дня и большая часть вечера. Айтел сидел и пил — им владела такая усталость, что он не мог даже взять кусочек льда с подноса, а когда стемнело, он тяжело вздохнул, не понимая, испытывает ли облегчение от того, что свободен, или же чувствует себя более несчастным, чем когда-либо.
Глава 22
Айтел кончил свой рассказ, и мы продолжали сидеть в гостиной среди дюжины наполовину полных картонок и нескольких чемоданов.
— Помочь вам паковаться? — наконец спросил я.
Он отрицательно помотал головой:
— Нет, мне почему-то нравится заниматься этим. Это ведь последняя возможность какое-то время побыть одному.
Я догадался, что он имел в виду.
— Все решено относительно ваших показаний?
Айтел пожал плечами.
— Не стану скрывать. Ты все равно скоро прочтешь обо всем в газетах.
— Что же я прочту?
Он не ответил прямо на вопрос.
— Видишь ли, после того, как Илена ушла, — сказал он, — мне невыносимо было здесь оставаться. Во всяком случае, первые несколько дней. И вот в то утро я отправился в киностолицу и встретился с моим адвокатом. Нет смысла рассказывать тебе все подробности. Я разговаривал, должно быть, с десятком человек. Самое удивительное, что это оказалось так сложно.
— Значит, для вас будет устроено закрытое заседание?
— Нет. — Айтел отвел глаза и стал закуривать сигарету. — Они так легко не спустят меня с крючка. Видишь ли, эти люди — артисты. Раз ты признал, что готов выступить на закрытом заседании, они понимают, что ты выступишь и на открытом. Они выкапывают факты, понимаешь? — Айтел задумчиво улыбнулся. — О, я заставил их немного поволноваться. Я ушел со встречи, когда мне сказали, что заседание, где я буду выступать, должно быть открытым, я отправился к своему адвокату, и я бушевал и брызгал слюной, но все время знал, что уступлю им. — Он не спеша сделал глоток из стакана. — Если бы у меня было к чему вернуться в Дезер-д'Ор… в таком случае, не знаю, я не стал бы искать оправданий. Да, собственно, у меня их и нет. Я мог лишь признать, что они очень умны. Они понимают, что можно выиграть империю, прося всякий раз по акру. После того как мы договорились об открытом заседании, началась история с фамилиями. — Он издал легкий смешок. — Ох уж эти фамилии. Ты и понятия не имеешь, сколько таких фамилий. Я, конечно, никогда не принадлежал к той политической партии, поэтому сразу было ясно, что из меня никогда не выйдет Свидетеля года. Тем не менее они знали, как меня использовать. У меня было несколько встреч с двумя детективами, которых использует Крейн для своих расследований. Они выглядели как американские гвардейцы, позирующие для фотографий. Они знали обо мне куда больше, чем я о них. Я никогда не представлял себе, на скольких бумагах человек может за десять лет поставить свою подпись. Кто предложил мне, хотели они знать, подписать петицию против эксплуатации детского труда в соляных копях Алабамы? Словом, такого рода вещи. Сотня, две сотни, четыре сотни подписей. С таким же успехом я мог вернуться в свое детство, когда лежал на кушетке и кашлял. Перекинулся словцом на коктейле с опасным политическим деятелем — учти: идиотом-писателем, которому нравилось считать себя крепким орешком, либералом, — и он дал мне подписать бумагу. — Айтел провел рукой по лысине, словно проверяя, сколько за это время потерял волос. — Иногда я путался. Они хотели, чтобы я обвинил определенных людей, а в некоторых, особенно паре звезд, которых я знал на студиях «Сьюприм» и «Магнум», они были абсолютно не заинтересованы. Когда я начал понимать, какого рода соглашения существуют между комиссией и студиями, дело пошло быстрее. Понимаешь, у них был заготовлен для меня список в пятьдесят человек. Семерых, клянусь, я никогда в жизни не встречал, но, оказывается, был не прав. Ведь столько было больших приемов, и два моих футболиста все знали о них. «Вы оба находились в одной комнате в такой-то и такой-то вечер на таком-то и таком-то приеме», — сообщали они мне, и я придумывал разговор на политические темы, который мог между нами быть. К концу мои футболисты стали держаться более дружелюбно. Один из них потрудился сказать, что ему понравилась картина, которую я снял, и мы даже поставили на боксеров. Под конец мне уже казалось, что я отношусь к моим детективам с не меньшей приязнью, чем к тем людям, чьи фамилии я собирался им назвать. Правда, половина фамилий в моем списке принадлежала отвратительным личностям. — Айтел устало улыбнулся. — Допрос продолжался два дня. Затем вернулся Крейн, и я отправился на встречу с ним. Он был очень доволен, но, похоже, все еще осталось немало такого, о чем он хотел меня спросить. Я недостаточно выложился.
— Недостаточно? — переспросил я.
— Оставалось снять урожай еще с нескольких акров. Крейн вызвал моего адвоката, и они потрудились сообщить мне, что после выступления в комиссии я должен сделать заявление газетам. Крейн написал за меня это заявление. Я, конечно, мог употребить другие слова, но он подумал, сказал Крейн, что надо дать мне наилучший образец. Потом мой адвокат предложил мне другой текст. Все, похоже, считали, что целесообразнее купить в газетах место среди объявлений и сказать, как я горжусь тем, что дал показания комиссии, и как надеюсь, что люди, находящиеся в моем положении, также выполнят свой долг. Хочешь посмотреть на заявление, которое на будущей неделе я передам в газеты?
— Да, я хотел бы посмотреть, — сказал я.
И пробежал глазами несколько строк:
Мне потребовался год напрасно потраченных в неверном направлении усилий, чтобы признать, какую полезную и патриотическую функцию выполняет комиссия, и я выступаю сегодня перед ней без нажима с ее стороны, гордясь тем, что могу внести свой вклад в защиту моей страны от проникновения подрывных элементов. Твердо сознавая, что мы разделяем демократическое наследие, могу лишь добавить, что долг каждого гражданина всеми своими познаниями помогать комиссии в ее работе.
— Это в русле, — сказал я.
Тем временем Айтел уже перешел к другому.
— Ты должен знать, — заметил он, — что Крейн держит слово. Пока я был у него в кабинете, он позвонил разным людям на нескольких студиях и замолвил за меня словечко. Вот эта часть процесса удивила меня. У меня слишком изощренный ум. Я не ожидал, что он снимет трубку при мне.
— А как насчет вашего сценария? — спросил я. Голова у меня разламывалась.
— Это забавная история, Серджиус. Знаешь, когда мне стало стыдно? При мысли, что я подвожу Колли Муншина. Я решил: надо сначала встретиться с ним и сказать, что сценарий пойдет под моим именем. А он даже не рассердился. По-моему он этого ожидал. Просто сказал, что рад моему возвращению на студию, и уговорил меня пожить с ним. Знаешь, я понял что он дорожит мной, и меня это очень тронуло. Мы сочинили новый контракт. Мы с Колли поровну разделим гонорар, если он сумет уговорить Тепписа поручить мне режиссуру. Завтра, когда я выступлю, все будет уже решено. Мне останется лишь одобрить верстку моего заявления.
