Джонатан Эймс - Дополнительный человек
Вернувшись к себе, я подумал, что Мэри, очевидно, ничего не сказала. И даже если заподозрила меня, то, должно быть, решила, что это просто-напросто паранойя – думать, что тихий, хорошо одетый сотрудник может быть настолько безумен, чтобы украсть бюстгальтер.
Уверившись, что преступная страсть сойдет мне с рук, я все-таки винил себя из-за денег, которые Мэри потеряла. Я позвонил в магазин дамской одежды.
– The Limited, – отозвался молодой женский голос.
– Не могли бы вы проконсультировать меня, – прошептал я. – Мне нужно сделать подарок на день рождения моей девушке, но у меня ограниченный бюджет. Я хотел бы знать, сколько у вас стоят самые дорогие бюстгальтеры.
Меня охватило возбуждение оттого, что я говорю с женщиной о дамском белье по телефону, но я одернул себя. В какие еще беды мне не хватает впутаться?
Она сказала, что самые дорогие бюстгальтеры стоят сорок пять долларов. Я подумал, не послать ли Мэри анонимно чек на эту сумму, но тогда она заключит, что бюстгальтер украл кто-то, кого она знает, и, конечно, я окажусь первым в списке подозреваемых.
Может, мне купить точно такой же бюстгальтер и поздно вечером подкинуть его ей под стол? Но я не знал размера чашечек. Я мог позвонить Сандре и спросить у нее размер или просто попросить ее переслать бюстгальтер по почте, но я боялся звонить ей: она бы подумала, что я хочу назначить еще одно переодевание. Если же назначить переодевание, просто чтобы увидеть ее, я снова буду обезображен. По почте бюстгальтер будет идти почти две недели, и, когда он неожиданно появится под столом у Мэри, подозрения опять падут на меня.
Так или иначе, звонить Сандре следовало после того, как я окончательно поправлюсь. Да и угроза увольнения еще оставалась. Так что я ничего не мог поделать. Я решил не красть больше одежду Мэри, и это было лучшее, что я мог сделать в качестве исправления.
Я открыл голубой конверт, который дал мне Джордж, и отрезал марку, не желая быть расточительным. На карточке был изображен мальчишка, весь перебинтованный и грязный, одетый в футбольную форму. Внутри была надпись: «Выздоравливай. Команда нуждается в тебе».
Это была хорошая открытка для маленького мальчика из футбольной команды. Я не знал, что об этом думать. Неужели меня считают атлетом? Или незрелым? Или это шутка? Неужели моя личность для всех настолько загадочна, что никакая другая открытка не подошла?
Я начал читать банальные приписки, и меня накрыла ужасная волна холода, когда я прочел пожелание Мэри: «Верни бюстгальтер». Это было то самое чертово обвинение. Я собрался бежать из офиса.
И вдруг осознал, что вместо «Верни бюстгальтер» написано «Возвращайся быстрей». У Мэри был неразборчивый почерк. Я был словно леди Макбет, которая видит кровь там, где ее нет.
«Она съела очень хороший сыр»
Генри избегал судебных чиновников больше недели, хотя Марта, по его словам, не желала принимать беглеца, поскольку не считала его пребывание настоящим визитом.
Он вернулся, когда из Куинсборо ему переслали два чека для оплаты. Он заплатил судебным приставам, его имя вычеркнули из списка наиболее злостных должников, и теперь его «кадиллак» мог безопасно катить по улицам Нью-Йорка. Но как только он заплатил судебным приставам, налоговая служба США удвоила свои усилия, чтобы заставить его заплатить налоги за последние восемь лет. Он был отчаянным неплательщиком. Ему и в самом деле приходилось жить согласно собственной поговорке: «Через беды к еще большим бедам».
Налоговая служба посылала ему бесчисленные письма, ему также звонили раз в неделю. Генри перестал отвечать на телефонные звонки. Трубку брал я. Мне было велено отвечать, что доктор Гаррисон за границей.
– Меня преследуют мытари! – вскричал он однажды вечером, глядя на конверты из налоговой службы.
Желая отвлечь его от проблем, я спросил:
– Что вы преподаете в этом семестре?
– То же, что и всегда, – «Композицию и выразительные средства». Но я подумываю предложить кое-какие изменения. Курс об идеалах. Студентам придется прочесть Бытие, Исход и Матфея, «Капитал» и «Майн кампф». Но мне никогда не позволят этого сделать. Где угодно, только не в городском университете. Поднимут страшный крик. Скажут: он нацист и коммунист. Никто не обратит внимания на литературную ценность курса. А зря. Студенты должны видеть, что есть что. Конечно, я постарался бы показать, что Библия – это хорошо, а остальное плохо. Но мне никогда не позволят прочесть этот курс. Моя жизнь не имеет смысла. Она будет отдана налогам и судьям… А судьи кто? Уилсон? Конечно, ты этого не знаешь. Его погубили проблемы с налогами. Так же, как погубят и меня.
Генри попытался добыть кое-какие дополнительные деньги, когда в конце марта начались сильнейшие снежные бури. Он нанял Гершона, и они ездили по всему городу, предлагая откапывать людей за двадцать долларов. Но после того как им пришлось откапывать «кадиллак», попавший в снежную пробку кварталом дальше, предприятие завершилось.
Затем пришла весна, и Генри позвал меня с кровати.
– Мы переводим часы вперед или назад?
– Весной вперед, осенью назад, – сказал я.
– Где ты научился такой мудрой вещи?
– В Нью-Джерси.
– Ну конечно, все хорошее приходит из Нью-Джерси.
Когда весна по-настоящему вступила в свои права, налоговая служба прекратила звонить и писать. Словно тень одновременно правительства и зимы отступила от нашего жилища. Генри повеселел, и от этого улучшилось мое настроение. Если Генри впадал в отчаяние, мне тоже становилось тошно. Если он с выражением счастья наслаждался сериалом «Вас обслужили?», тогда и я был счастлив.
В моей отдельной от Генри жизни неприятностей тоже не было. Его возвращение и моя авария, похоже, их исчерпали. Я больше не интересовался сексом. Мэри потеряла надо мной власть, и я больше не ходил к «Салли».
Я даже испытывал некоторую озабоченность по этому поводу – все гадал, не пережал ли ремень безопасности во время аварии какой-нибудь нерв. Но по большому счету я находил в этих переменах мир и покой.
Генри не слишком часто выходил в свет – большинство его подруг-леди все еще были в Палм-Бич. Я тоже домоседствовал, хотя и съездил в Куинс, чтобы побыть на Пасху со своей тетушкой. Она отправила меня домой с мацой, и Генри понравилось есть ее с сыром.
Отто Беллман о свадьбе помалкивал, и, когда Генри спросил Гершона, знает ли он что-нибудь, тот стал утверждать, что ни сном ни духом ничего не ведает. Генри не звонил Вирджинии и ее родителям; он надеялся, что проблема рассосется сама собой и свадьба будет отложена.
Однажды в субботу после полудня он увидел Беллмана и Гершона на нашей улице и вбежал в дом, чтобы избежать встречи с ними, но по-настоящему чтобы избежать встречи с Отто. Он ворвался в квартиру и, задыхаясь, рассказал мне о своем бегстве.
– Гершон был на велосипеде, – сказал Генри. – Его тело свисало с сиденья, словно застывшая лава. А Беллман бежал трусцой с ним рядом. Он выглядел как горбатый школьный учитель. Не хватало только стайки мальчишек, которые бежали бы за ним по пятам. Он помахал мне, а я сделал вид, что не заметил его. Я был намеренно груб с ним. Пусть знает, что роль его шафера не для меня.
Теплая весенняя погода привела в нашу квартиру гостя. Однажды вечером мы с Генри смотрели «Вас обслужили?» и на середине фильма из-под белой кушетки, где я сидел, вылезла коричневая мышь и побежала по оранжевому ковру. Она скрылась под кроватью Генри. Мы оба проследили за ней взглядом, мгновение помолчали, и я воскликнул:
– О боже!
– О, только не это! – эхом отозвался Генри. – Она под моей кроватью. Наверняка накакает мне в тапки. Как жить? Нам нужно купить мышеловки.
– Может быть, мы просто позволим ей доесть за нами наши крошки?
– Нет!
– Тогда нужна такая мышеловка, которая только ловит мышь. Мы бы выпустили ее на свободу!
– Нет! Она вернется обратно. Она знает, что здесь полно мусора и места, где спрятаться, а также остатков еды.
Генри купил мышеловки, но всю следующую неделю мышь каким-то образом ела из них сыр, избегая гильотины.
– Что за незваный гость! – возмущался Генри. – Даже не оставила благодарственной записки. Я не плачу налогов, но всегда пишу благодарственные записки. Она съела очень хороший сыр.
Он не бросил попыток извести мышь, особенно когда решил, что она не обладает хорошими манерами. Но потом в приступе голода съел остатки сыра сам.
Мышь бегала по квартире, шуршала, но мы перестали обращать на нее внимание. Пустые мышеловки лежали по всему дому, и я боялся убрать их, потому что был уверен, что мне оторвет палец.
В какой-то момент Генри осознал, что ему нравится кормить мышь. Он увидел в ней товарища-путешественника в поисках бесплатного обеда. Так что он пошел и купил еще сыру, чтобы мышь могла питаться, а если бы она умерла, значит, такова ее судьба. Каждый день мы проверяли мышеловки, не попалась ли она в них, но мышь была потрясающим вором. Я был рад, что ей удается избегать смерти. Генри тоже был рад.
