Александр Торопцев - Охрана
Давно это было. Еще болезнь спала крепким сном в груди жены. Они только-только купили кровать эту роскошную. Эх, если бы жизнь дала задний ход или случилось бы иное чудо, привык бы он, вмиг бы вспомнил и призывный ток ее тела, и запах ее волос, и силу пальцев ее нежных рук, и блеск ее глаз. Вспомнил бы, тут и привыкать нечего.
К другому привыкнуть не мог он никак. Чагов, конечно, прав: «Нам без бабы тяжело. Можно привыкнуть, не спорю. Но это не жизнь. Это как тигр в зоопарке. Поэтому ты не дури. Жениться не хочешь, не женись. А бабу себе найди. Не уходи добровольно в „зоопарк“. Там жизни нет. Если у самого не получается, я тебе помогу бабу найти. Есть у меня две дурочки. Чистенькие и не курвы какие-нибудь и не лярвы. Вдовые. Одной чуть больше тридцати пяти. Другой чуть меньше. Самый цимис. Очень тебе советую, беги из своего „зоопарка“. Заодно важное для всех баб земного шара дело сделаешь, удовлетворишь отдельно взятую особу». Отличный мужик, Чагов. Все понимает, все устроить может. Естественно, для своих людей, для очень узкого круга своих людей. Прошин не знал, почему попал в этот круг. Чагов не говорил, а самому спрашивать об этом было неудобно.
Несколько раз бывший полковник пытался вывести Прошина из «зоопарка», и однажды ему это удалось. Жить стало не то чтобы веселей, но разнообразней. Бабьим летом 1999 года случилась с ним эта метаморфоза, и лето это было очень напряженным. Контора, банк, лишняя смена за Касьминова, похоронившего свекра, две плотные ночи у женщины, которая не говорила с ним о любви и о семье и уже поэтому ему понравилась. Лето бабье ушло, листва на кленах покраснела, тополь стоял оголенный, береза с легкой дрожью, будто в первый раз, теряли золотые платья, небо тоже что-то важное теряло, скорее всего, плотную зелень земли теряло, бледнело, словно бы линяло. И вдруг, ни с того ни с сего, в воскресенье, на второй смене в конторе он оказался на небольшом, но продолжительном застолье.
День был чудесный. Строители взяли выходные, будто догадывались, что они будут очень мешать сегодня охранникам. Слесари, водители возились на своих дачах. В субботу смена не оставила им никакой заявки – никому не хотелось работать в то воскресенье, мягкое. И надо же такому было случиться – у Виталия Филимонова в этот день нагрянул юбилей – ровно пятьдесят лет. Тут уж хочешь не хочешь, а ставь хотя бы по стакану на брата. Угощай.
А тут и еще одно событие приключилось – в контору по каким-то своим важным делам заявилась кастелянша.
Это была женщина с характером, в котором благополучно уживались кошачья самостийность, гонористость собаки на цепи и преданность, переходящая в нежность по отношению к сыну своему и к тем людям, которых она уважала. Таких, впрочем, была немного. Она и раньше играла в жизни конторы, некоторых сотрудников, и даже охранников, заметную роль, но после того, как в коридорах и кабинетах крепкого кирпичного здания появились строители, роль этой властной, броской, еще не расхотевшей любить и жить полнокровной жизнью дамы повысилась. Достаточно напомнить, что в здании том было пять этажей плюс подвал, на каждом этаже по сорок и более комнат, а кабинетов, считай, в полтора раза больше. И в каждом кабинете по два-три стола, всякой техники 60–80-х годов – на выброс… дальше можно не углубляться, чтобы понять, на какую высоту всеобщего уважения вознес случай эту обыкновенную, совсем еще не старую женщину, счастья ей и процветания.
Она вышла на работу в тот день, юбилейный для инженера-охранника.
Виталий Филимонов, понимая, что на весь день выделенных по такому случаю женой денег ему не хватит (а заначку тратить ему не хотелось), думал открыть застолье часов в шесть, за два-три часа до ухода Прошина домой. Но Нина Ивановна Андреева перепутала все его планы. Не пригласить ее за стол он не мог: уже два двухтумбовых стола, четыре стула, пару шкафов он на законных основаниях вывез из конторы на дачу по смехотворной цене. А строители не отремонтировали еще и шестую часть здания. А у него кроме своей дачи были еще две: сына и зятя. Тут хочешь не хочешь, а беги в магазин, покупай «Токай», обязательно венгерский, шоколадку, яблоки и еще чего-нибудь, женское, к столу. Пришлось ему раскошелиться.
Сели они за стол и стали пить, да именинника поздравлять: Андреева, Прошин, Филимонов и Шипилов, долговязый бывший майор с добрыми, наивными глазами и крепкой ладонью кузнеца. Сигнализацию включили, уверенные, что в такой день никто им не помешает, выпили. Поели хорошо, благо, что осень красовалась на рынках и ларьках дешевыми овощами и фруктами.
Михаил Шипилов через час засуетился, сказал, робея, извините, я много не пью, пойду на пост, спасибо за угощение – и ушел, упрямый в своей робости и в своей любви ко всякого рода аппаратуре. Он пришел в холл, важно осмотрелся и крякнул по-деловому, по-крестьянски. Сытый, довольный, он поднял с пола телевизор «Рубин» раннеперестроечного образца, поставил его на стойку, уложил рядом инструменты, включил настольную лампу, открыл заднюю крышку и забыл обо всем на свете. Так ему было хорошо смотреть на неисправленный телевизор!
К этому времени юбиляр понял, что вся его заначка сегодня легко выпорхнет из бумажника, но не расстроился. Ему тоже было хорошо. Он повеселел, рассказал о себе все, что знал. Закончил Бауманское училище, всю жизнь работал в «ящике». Лет пятнадцать назад чуть было не защитился, но замучила текучка, командировки – за них хорошо платили в те годы, последние, советские. Он купил кооперативную квартиру в кирпичной девятиэтажке в Медведково, дачу, машину, гараж, опять же кирпичный, уступил жене науку, она успела-таки защитить кандидатскую диссертацию. Надеется успеть защитить и докторскую. В общем, очень обычным инженером был Филимонов, ничего особенного. В начале девяностых дела в «ящике» пошли на слом. Люди стали разбегаться. А они с женой остались. Несколько лет бедствовали – иначе не скажешь. Но дело не бросали. В девяносто шестом начальник центра развил бурную деятельность, набрал заказы, сейчас, говорит, будем разворачиваться. Но разворачивался в центре только он сам. Оборудовал свой кабинет, привлек к сотрудничеству чуть ли не всю свою семью, внуков только не привлек, младших школьников. Организовал несколько малых предприятий. Больше года сотрудники ждали обещанного.
– Вы себе не представляете, какие мы доверчивые люди и терпеливые. Зарплату, мизерную, заметьте, в три раза меньше, чем в охране, нам не платили годами. Только обещания. Перед выборами в девяносто шестом скинули нам с барского стола, рассчитались, естественно, без сатисфакции. Думали, дело пойдет. Не пошло. Стало еще хуже. В девяносто восьмом нашего начальника сняли…
Именинника слушали невнимательно. Спасала хорошая закуска, «Токай», водка, анекдоты вперемешку.
– У нас даже тост появился от бедности. Знаете какой?
– Нет. – Нина Ивановна смотрела на него откровенными женскими глазами и удивлялась: «До чего же мужики народ тупой! Неужели у него нет другой темы?!»
– За то, чтобы не худеть.
– Как это? – спросили в один голос застольники.
– Объясняю с помощью визуального ряда. Вот смотрите. – Виталий нагнулся, потянул на себя дипломат, модный в конце восьмидесятых и хорошо сохранившийся, открыл его, тут же пожалел об этом, но делать было нечего, на столе появились бутылка «Дербента», шоколадка и пачка фотографий. – Это вам, Нина Ивановна, «Вдохновение» для вдохновения, это приличный коньяк, однокурсники презентовали, а это мы. Обратите внимание! Фотографировались мы ровно через пять лет. В восемьдесят четвертом, восемьдесят девятом, девяносто четвертом и в девяносто девятом. Совсем недавно.
– Ничего себе! – Сергей Прошин даже присвистнул.
– Это моя лаборатория. Эти трое в девяносто пятом ушли в МВД. Живут, не жалуются. А вот наша несгибаемая пятерка. Каждый из нас похудел на десять-пятнадцать килограммов. А Юра Кузнечиков, вот он, внук кузнеца, на семнадцать килограммов, наш рекордсмен. Видите, какая разница.
– Такие стройные! – Нина Ивановна позавидовала. – Мне бы такую работу. А то сидишь месяцами на диете, места себе не находишь.
– Чтобы на такую работу устроиться, нужно много и упорно учиться, правда, Виталий? – Прошин наполнил рюмки коньяком. – А почему же вы не уходите?
– Да ты что, Сергей! Если мы разбежимся, то, понимаешь, погибнет целое направление в науке и в технике…
– Ничего не понимаю! – Нина Ивановна с окладом в 400 зеленых даже из неистребимой женской вредности не смогла согласиться с главной мыслью инженера. – Вы же в доходяг там превратились. У вас с женщинами-то все в порядке?
– А что такое? – испугался Виталий.
– Вы до кровати-то сами добираетесь или они вас подводят и укладывают?
– А! Нет. С этим делом все нормально, – сказал как-то неуверенно инженер.
– Ну вы даете! Как в Бухенвальде.
– Сейчас получше стало. Дети у нас выросли…
– Такие же доходяги? – Ох, и вредная же баба: ей «Токай» наливают стопку за стопкой, шоколадом подкармливают, а она прикалывает.
