Джек Лондон - Белый Клык. Любовь к жизни. Путешествие на «Ослепительном»
— Вот какие бывают прыткие птенчики, — заметил мистер Бронсон с серьезной улыбкой, обращаясь к сыну. — Смотри, как бы с тобой не случилось того же. Я боюсь, друг мой, что дела твои принимают плохой оборот и надвигается кризис. Я этого ожидал, наблюдая целый год за тем, как ты халатно относишься к учению и постоянно стараешься отлынивать от занятий в погоне за разными приключениями.
Он сделал паузу, как бы ожидая ответа, но Джо молчал.
— Я тебе предоставил полную свободу. Я сторонник свободного воспитания и верю в то, что только такое воспитание развивает лучшие душевные качества. А потому я и не донимал тебя нравоучениями и ни в чем не стеснял тебя. Я требовал от тебя немного, и ты мог распоряжаться своим временем как угодно. Словом, я положился вполне на твою добросовестность и самостоятельность, твердо веря, что здравый смысл удержит тебя от дурного поведения и заставит, по крайней мере, сносно учиться. Но я ошибся. Как же теперь нам быть? Неужели ты хочешь, чтобы я наложил на тебя какую-нибудь узду? Чтобы я стал контролировать твое поведение? Чтобы я заставлял тебя заниматься насильно?
— Вот тут у меня лежит письмо, — продолжал мистер Бронсон после новой небольшой паузы. Он достал со стола конверт и вынул листик бумаги.
Джо узнал твердый, упрямый почерк учительницы мисс Вильсон, и у него екнуло сердце.
Отец начал читать:
«В течение последнего полугодия сын ваш отличался крайней небрежностью и непослушанием и потому на экзамене обнаружил полную неподготовленность. Он не мог ответить ни слова на заданные вопросы по истории и арифметике и сдал совершенно чистые листы. Экзамены по этим предметам происходили утром. На остальные, после полудня, он не удосужился даже явиться».
Мистер Бронсон остановился и посмотрел на сына.
— Где ты был после полудня? — спросил он.
— Я был в Окленде, — лаконично ответил Джо, не упомянув о том, что у него страшно болела голова и ломило все тело.
— То есть, что называется, свалял дурака, не так ли?
— Так, сэр, — ответил Джо.
— Накануне вечером, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, ты счел за лучшее уйти из дому и затеять драку с какими-то хулиганами. Я не упрекнул тебя в то время ни словом. И собирался совсем выкинуть из головы это происшествие, если бы ты как следует выдержал экзамены.
Джо понимал, что ему решительно нечего на это ответить, но он чувствовал также и то, что отец неспособен его понять и что разговор этот ни к чему не приведет.
— Все дело портят твоя беспечность и неумение сосредоточиваться. Тебе недостает, я вижу, основательной дисциплины, которую я до сих пор не решался тебе навязывать. Но с некоторых пор я стал подумывать о том, не лучше ли отдать тебя в какое-нибудь военное учебное заведение со строгой дисциплиной и неукоснительным расписанием всех двадцати четырех часов в сутки.
— Ах, отец, ты не понимаешь меня и не можешь понять! — вырвалось наконец у Джо. — Я стараюсь учиться, я стараюсь изо всех сил, но почему-то — сам не знаю почему — у меня ничего не выходит. Может быть, я неудачник, или я совершенно неспособен к учению. Меня тянет на волю. Я хочу видеть жизнь… Военная школа не по мне, я бы лучше хотел уйти в море, где я мог бы что-нибудь делать и кем-нибудь быть.
Мистер Бронсон ласково посмотрел на сына и проговорил:
— Ты можешь надеяться что-нибудь сделать и кем-нибудь стать только посредством учения.
Джо безнадежно махнул рукой.
— Я сочувствую тебе и понимаю тебя, но ты еще мальчик и смахиваешь на того воробушка под окном, которого мы наблюдали. Если ты не в состоянии заставить себя заниматься уроками дома, то ты так же не сможешь выполнить и ту задачу, которую тебе поставит жизнь, когда ты выйдешь в свет. Но когда ты окончишь школу, я намерен отпустить тебя на некоторое время на все четыре стороны, до поступления в университет.
— Отпусти меня сейчас, — порывисто сказал Джо.
— Нет, погоди, теперь еще рано. Ты еще не оперился как следует. Твои взгляды и идеалы еще недостаточно сформировались и окрепли.
— Но я совершенно неспособен учиться.
Мистер Бронсон взглянул на часы и собрался уходить.
— Я еще подумаю о тебе. Не знаю, что лучше: сразу ли отдать тебя в военную академию или оставить еще на некоторое время в школе.
В дверях мистер Бронсон на минутку остановился и оглянулся на сына.
— Я не сержусь на тебя, Джо, помни это, — проговорил он. — Я только сильно огорчен и расстроен. Подумай как следует о том, что я тебе сейчас говорил, а вечером скажи мне, что ты думаешь предпринять.
Отец ушел. Джо услыхал, как за ним захлопнулась выходная дверь.
Он сел в кресло и закрыл глаза. Военная академия! Он боялся подобных учреждений, как зверь западни! Что же касается школы… тут он глубоко вздохнул. Ему дали подумать до вечера. Но откладывать до вечера незачем. Он уже и теперь знает, что ему надо делать. Джо вскочил с кресла, надвинул на лоб фуражку и направился к выходу. Он докажет отцу, что сумеет выполнить свою жизненную задачу, думал он, уходя, да, он ему докажет. Пока он дошел до школы, план его уже созрел окончательно. Оставалось только привести его в исполнение. Была большая перемена, и он мог пробраться в класс и собрать свои книги, не обращая на себя ничьего внимания.
Проходя обратно через двор, он неожиданно наткнулся на Фреда и Чарли.
— В чем дело? — остановил его Чарли.
— Отстань! — буркнул Джо.
— Что ты делаешь?
— Несу книги домой, как видишь. А ты что думал?
— Ну, ну! — вмешался Фред. — Что за секреты, рассказывай, что с тобой приключилось! Почему ты не хочешь сказать?
— Вы это скоро узнаете! — многозначительно произнес Джо, — более многозначительно, чем хотел.
Он повернулся спиной к изумленным друзьям и поспешил уйти, боясь сказать лишнее. Придя в свою комнату, он стал приводить все в порядок. Снял с себя и старательно прибрал новый костюм, переоделся в другой, похуже. Вынул из комода смену белья, достал две рубашки, полдюжины носков и носовых платков, гребень и зубную щетку.
Завернув все это в бумагу и туго затянув бечевкой, он полюбовался свертком. Потом подошел к письменному столу и вынул из потайного ящика свои сбережения за несколько месяцев, образовавшие сумму в несколько долларов. Он копил эти деньги к празднику 4 июля,[9] но теперь опустил их в карман без малейшего сожаления и колебания.
После этого он уселся за стол, раскрыл бювар и написал следующее:
«Не ищите меня и, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Я неудачник и отправляюсь в морское плавание. За себя постоять сумею. Когда-нибудь я вернусь, и тогда все вы будете мною гордиться. Прощайте, папа, мама и Бесси.
Джо».Он положил эту записочку на видное место, сунул сверток под мышку, окинул комнату прощальным взглядом и вышел.
Глава VIII
ФРИСКО-КИД И НОВИЧОК
Фриско-Кид чувствовал себя отвратительно; он испытывал сильное раздражение и недовольство. Мальчуганы, удившие рыбу на доке и поглядывавшие на него с нескрываемой завистью, никоим образом не могли бы заподозрить в нем подобное настроение. Правда, они были одеты лучше и чище, и родители баловали их, но зато он живет с моряками, на вольном просторе, жизнь его полна приключений, товарищи его — настоящие рабочие люди, а они, несчастные малыши, сидят в заточении по домам и томятся от скуки на школьной скамье. Юные рыболовы не замечали, что Фриско-Кид, в свою очередь, с не меньшей, если не с большей, завистью взирает на них из своего кокпита на «Ослепительном» и вздыхает как раз о тех самых условиях жизни, которые им казались несносными. Мир приключений манил их, как пение сладкогласной сирены, и навевал им смутные мечты о дальних странах и славных подвигах. А Фриско-Кид в это же самое время предавался упоительным грезам о тихом семейном очаге и мечтал о том, в чем судьба ему отказала, — о братьях, сестрах, о советах отца и нежных материнских объятиях.
Он сердито нахмурился, спустился с крыши каюты «Ослепительного», где лежал, лениво развалясь на солнечном припеке, и сбросил с себя тяжелые резиновые сапоги.
Потом он уселся на узенькой боковой палубе и опустил ноги в соленую воду.
Вот это называется — свобода, думали про себя наблюдавшие его мальчуганы. Их особенно пленяли эти огромные морские сапоги, которые доходили чуть не до бедер и пристегивались к поясу. Они не знали, что у Фриско-Кида не было своих собственных сапог и он носил старые сапоги Пит-ле-Мэра, которые ему были совсем не впору. Кроме того, мальчики не могли представить, до чего мучительно было таскать на себе эту заманчивую обувь в жаркий летний день.
Хотя Фриско-Кид сердился на этих мальчишек, глазевших на него, как на чудо морское, недовольство его вызывалось другой причиной.
