Кристиан Барнард - Нежелательные элементы
Он влез в машину. Внутри она была раскалена. Он опустил все стекла, чтобы салон продуло. Но это не помогло. Он сидел в жаркой машине, тупо уставившись на ключ зажигания. Может быть, отменить все, что назначено на сегодня? Ведь он ни на чем не сумеет сосредоточиться, раз все его мысли заняты больной. Поехать пораньше домой? Или лучше уехать на взморье, подальше от всего, что требует долг? Или отправиться в порт и бродить там среди железнодорожных составов, глядя на громады грузовых судов с названиями экзотических портов на корме, и следить, как тонкокрылые чайки пикируют вниз и ссорятся из-за отбросов, плавающих на шелковисто-зеленой глади воды?
Тяжело вздохнув, он повернул ключ и задним ходом выехал со стоянки. Заманчиво. Но невозможно.
Он свернул в ворота медицинского колледжа. Его место на стоянке оказалось занято — на автомобиле номерной знак администрации провинции. Вне себя от бешенства, он готов был врезаться в эту машину, чтобы в тот безумный миг, когда заскрежещет металл и разбитое стекло, найти освобождение от всего, что его терзало. Но только глубоко вздохнул и проехал мимо.
Когда он нашел свободное место, подъехала еще одна машина с таким же номерным знаком. Шофер вылез, взял с заднего сиденья одну-единственную пробирку с кровью и скрылся в здании, где находилась лаборатория определения группы крови.
Невероятно! — подумал Деон. Такого рода вещи случаются здесь по сто раз на дню. Если б они отказались от одной машины и потратили лишние четверть цента на щетку для мытья… А, к черту все это.
Он поднялся по лестнице и вошел в свой отделанный панелями кабинет, с книжными шкафами вдоль стен и маской африканского колдуна в простенке между окнами. Напротив письменного стола висел портрет Элизабет. Они заказали его вскоре после свадьбы, и художник уловил выражение дерзкой веселости.
Это выражение исчезло, подумал Деон. Ну что же, ничто не вечно.
Он опустился в кресло за столом более тяжело, чем обычно. И тут вошла секретарша с неизменным блокнотом. Увидев выражение его лица, она вдруг замялась.
— Добрый день, профессор. Как прошла операция?
— Здравствуйте, Дженни. — Он поморщился. — Блокада сердца.
— Господи! — Она смущенно отвела глаза и тихо спросила: — Подать вам чай?
— Нет, спасибо. Кто-нибудь звонил?
— Профессор Дэвидс. Просил позвонить, если сможете.
— Соедините меня с ним, пожалуйста.
— Он сказал, что будет только до часу дня, профессор. А потом после половины шестого.
— Хорошо. Я позвоню на дому. Что еще?
— Несколько писем. Ничего срочного. Из бюро путешествий прислали маршрут вашей поездки по Австралии.
— Все?
— В три часа вы назначили прийти миссис Седаре, — она посмотрела на часы. — Еще пятнадцать минут.
— Я помню.
— Это все, профессор.
— Благодарю вас.
Дженни включила кондиционер, но Деону по-прежнему было жарко. Он повернул ручку до отказа и снова сел в кресло, но не мог заставить себя взяться за дела и принялся вертеть в руках медный грубой поковки кинжал, подарок Элизабет, служивший ему ножом для бумаги.
Триш. Сколько лет прошло. Какая она теперь? Сколько же лет? Он получил диплом в пятьдесят третьем, и с тех пор они не виделись. Да, прошло немало лет.
Помнит ли он хотя бы, какой она была? Удивительные густые темно-рыжие волосы. И свободная, легкая походка… Но вот глаза у нее — голубые или серые? А черты лица? Голос он слышал вчера по телефону. Низкий — ниже, чем у большинства женщин, почти хриплый.
Ну, а еще? Больше ничего.
Память — вечная предательница. Веришь, что никогда не забудешь, и забываешь.
Седара. Что это за фамилия? Каррер — француз. Седара? Может быть, испанская? Значит, она все-таки вышла за испанца? Приняла будни брака, пусть необычного и романтического, с каким-то испанцем? Они ведь, кажется, не дают женщинам воли и держат жен чуть ли не взаперти. Триш с ее необузданной любовью к свободе — неужели она нашла удовлетворение в кухне, детях, церкви и обществе дуэньи? Ведь у них положено выходить непременно с дуэньей? Или это касается только молоденьких девушек?
Он почти ничего не знал об Испании, хотя они с Элизабет были там. И тут же он понял, почему утром во время операции ему вдруг вспомнился бой быков в жарком Мадриде.
Все время, пока они жили в Испании, он смотрел и ждал. Однажды он увидел вдалеке женщину с пышными темными волосами и кошачьей походкой. Наспех придумав какой-то предлог, он оставил Элизабет и догнал эту женщину. Оказалось, что он никогда ее прежде не видел.
Он решительно взялся за лежащие перед ним бумаги.
Дженни, как всегда тихо и словно виновато, тихонько постучала в дверь.
— Простите, профессор. Миссис Седара. Могу я пригласить?
— Пожалуйста.
Вставая из-за стола, он поправил галстук и пригладил волосы ладонью.
Дженни отступила, пропуская впереди себя темноволосую женщину с маленьким мальчиком, которого она вела за руку. Деон двинулся навстречу, улыбаясь. Лицо ее было чужим и в то же время таким же знакомым, как его собственное. Но после первого внимательного взгляда он уже рассматривал не ее, а мальчика.
Косой разрез глаз. Редкие волосы. Голова приплющенная и маленькая. Язык, который словно не умещается во рту.
Синдром Дауна.
Деон сумел справиться со своим лицом, и оно не выразило ни удивления, ни сочувствия. Он как будто ничего не заметил.
— Триш! — сказал он. — Как я рад тебя видеть! Ну садись же!
Он подвинул стул ребенку, который смотрел на него раскосыми, ничего не выражающими глазами. Триш подхватила мальчика и посадила на стул. Тот продолжал смотреть на Деона.
Деон сел в свое кресло. Как хорошо, что их разделяет стол!
— Твой звонок был полной неожиданностью. И очень приятной.
Триш посмотрела на него серьезным прямым взглядом, который Деон тут же вспомнил, и давно зажившая, как он думал, рана запылала, воскрешая прошлое.
— Очень любезно с твоей стороны, что ты принял нас так быстро.
— Какие пустяки!
Он тут же пожалел о своих словах. Но она как будто не обратила на них внимания. Она смотрела на мальчика.
— Это Джованни, — сказала она. — Мой сын.
Господи! Бедная Триш.
А она продолжала спокойно:
— Как видишь, синдром Дауна. Но у него еще и порок сердца. Вот почему я приехала к тебе.
Деон пристально посмотрел на мальчика. Да, синеватые губы и кончики пальцев. Ему стало досадно, что он не заметил эти симптомы, сосредоточившись на очевидном.
Она выжидающе глядела на него. Он опять взял в руки медный кинжал.
— Ты можешь помочь Джованни?
Он кашлянул, прикрыв рот рукой.
— Посмотрим, — уклончиво ответил он. — Скажи, его обследовали? Я имею в виду его сердце. Какой-нибудь кардиолог его смотрел?
— Ну конечно. В Италии его обследовали и сделали все анализы.
— В Италии?
— Да. Я теперь там живу. Под Неаполем.
— А не в Испании?
— Я действительно жила в Испании, но потом уехала в Италию.
— А твой муж? Он здесь, с вами?
— Мой муж умер, — сказала она.
Он растерялся, потом придал лицу положенное выражение сочувствия, тщетно подыскивая подходящие слова. Но она нетерпеливо пожала плечами, словно отстраняя что-то ненужное, — это движение он тоже вспомнил.
— Важно одно: можешь ли ты что-нибудь сделать для Джованни?
— Не будем забегать вперед. Что сказали врачи в Италии?
— Они нашли у него тетраду Фалло.
— Ах, так! Вполне возможно. Это часто встречается у детей с синдромом Дауна.
— Они мне так и сказали.
— Почему ты привезла его сюда, Триш? В Европе много хороших кардиологических больниц.
— Пока он был маленький, врачи не брались оперировать. А теперь советуют вообще отказаться от операции. Они говорят, что стать нормальным он не может и лучше дать ему умереть. Поэтому я привезла его к тебе.
Она смотрела на него прямо и откровенно. И он понял. К его смятению примешивалось чуть насмешливое одобрение. В этом вся Триш. У нее даже шантаж выглядит разумным и честным.
Внимание Триш отвлек мальчик. Он сполз со стула и раскачивающейся, тяжелой походкой направился к маске за плечом Деона, с которой не спускал глаз все время, пока они разговаривали. Он потрогал маску и с восторженной улыбкой повернулся к матери.
— Джованни, — сказала она предостерегающе.
Мальчик тут же отдернул руку, но сияющая улыбка не сходила с его лица.
— Не беспокойся, — вмешался Деон, — ей ничего не сделается.
Она снова повернулась к нему.
— Так ты оперируешь его?
— Посмотрим, — повторил он.
Он был в полнейшей растерянности. Подобное решение нелегко принять. И особенно теперь. Когда-то он любил ее, и совсем ли уж угасла эта любовь? Когда-то ей оставил ее без помощи. Оставит ли он ее без помощи сейчас? Их ребенок, ребенок, которого он вынудил ее уничтожить, родился бы нормальным? Почти наверное да.
